— Нет, Лидия Васильевна, не нужно ничего привозить! — Ирина из последних сил старалась, чтобы голос звучал ровно и вежливо, хотя внутри у неё всё клокотало от подступающего раздражения. — Мы со Стасом сами купим картошку на выходных.
— Ирочка, да что тебе, жалко, что ли? — заворковал в трубке голос свекрови, сладкий, как пересахаренный чай. — Мать привезёт сыночку домашней картошечки, со своего огорода! Не то что ваша, магазинная, нитратная. Я же для вас стараюсь, неблагодарные!
Ирина прикрыла глаза, массируя виски. Головная боль, мучившая её с самого утра, превратилась в оглушающий набат. Ароматы в торговом зале парфюмерного бутика, где она работала, сегодня казались особенно удушливыми, смешиваясь в одну невыносимую какофонию из мускуса, цитруса и ванили.
— Мы не неблагодарные, просто не нужно себя утруждать. У вас спина больная, зачем вам эти сумки таскать? — сделала она последнюю попытку воззвать к разуму.
— Ох, о спине моей она вспомнила! — тут же сменила тон Лидия Васильевна, в голосе зазвенел металл. — Когда сыночка моего из родительского гнезда уводила, о моей спине не думала! Всё, я уже такси вызвала, буду через час. Ключи-то у меня есть, если что, сама открою.
И трубка была брошена.
Ирина без сил опустила телефон на стойку. Ключи. Да, конечно, у неё есть ключи. Стас, её добрый, мягкосердечный муж, настоял на этом. «Мало ли что, Иришка, — говорил он, избегая её взгляда. — Вдруг с нами что случится, или трубу прорвёт, а мама рядом живёт, поможет». Ирина тогда промолчала, не желая затевать скандал из-за куска металла. А зря. Ох, как зря. Каждый визит свекрови без предупреждения был как маленькая инспекция, после которой Ирина находила вещи не на своих местах, а на душе оставался неприятный, липкий осадок.
— Ирин, ты чего такая бледная? — участливо спросила Ольга Петровна, заведующая магазином, женщина строгая, но справедливая. — Давление?
— Голова раскалывается, Ольга Петровна. Свекровь ещё… — Ирина махнула рукой.
— Так, — начальница решительно взяла её за плечи. — Собирайся и иди домой. Отлежишься. Я тебя отпускаю, сама сегодня закроюсь. Нечего здоровье на работе гробить. Семья — это, конечно, святое, но и о себе забывать нельзя. Запомни, Ира, никто тебя не пожалеет, если сама себя жалеть не будешь. Женщина должна быть у себя на первом месте. Не эгоизм это, а закон выживания.
Получив неожиданное освобождение, Ирина с благодарностью кивнула. Мысль о том, чтобы оказаться в тихой, прохладной спальне, вдали от людей и запахов, была спасительной. Она быстро переоделась, вызвала такси и через двадцать минут уже тихонько вставляла ключ в замочную скважину своей квартиры. Она специально провернула ключ медленно, чтобы не издать лишнего шума — голова гудела так, что любой резкий звук отдавался болью.
В прихожей было тихо. Ирина сняла туфли, на цыпочках прошла в гостиную. Пусто. «Слава богу, ещё не приехала», — с облегчением подумала она, направляясь в спальню. Мечта о подушке и тёмных шторах была уже так близка.
И тут она услышала. Тихий шорох, скрип дверцы шкафа. Звук доносился из их со Стасом спальни. Сердце ухнуло куда-то вниз. Первая мысль — воры! Она замерла, прислушиваясь. Но шорох был каким-то… не воровским. Слишком будничным, хозяйским.
Ирина бесшумно, как кошка, подкралась к приоткрытой двери спальни и заглянула в щель.
И всё внутри неё оборвалось.
Посреди комнаты, спиной к двери, стояла Лидия Васильевна. На кровати, на белоснежном покрывале, которое Ирина только вчера постелила, была вывалена гора её, Ирининого, нижнего белья. Кружевные бюстгальтеры, шёлковые трусики, пеньюары — всё самое личное, самое интимное. А свекровь, её свекровь, стояла и с деловитым видом перебирала это бельё, словно картошку на рынке, внимательно рассматривая каждую вещь. В одной руке она держала красный кружевной комплект, подарок Стаса на годовщину, и брезгливо морщила нос.
В этот момент Ирина забыла про головную боль, про усталость, про вежливость. Кровь ударила в виски, застилая глаза красной пеленой. Она толкнула дверь.
— Что. Вы. Здесь. Делаете? — произнесла она ледяным, незнакомым самой себе голосом. Каждое слово было как удар хлыста.
Лидия Васильевна подпрыгнула от неожиданности, выронив бельё. Обернувшись, она на секунду растерялась, но тут же взяла себя в руки. На её лице промелькнула целая гамма эмоций: испуг, досада, что её застали, и, наконец, праведное негодование.
— Ирочка! Ты почему не на работе? Напугала меня до смерти! — всплеснула она руками. — А я тут… порядок решила навести. Пыль протереть в шкафу.
Она небрежно махнула рукой в сторону открытого ящика комода, где лежало бельё. Ложь была настолько наглой и очевидной, что у Ирины перехватило дыхание.
— Пыль? — Ирина сделала шаг в комнату, её взгляд упал на разворошённое бельё на кровати. — Вы протираете пыль моим нижним бельём, Лидия Васильевна? Какая интересная технология уборки. Может, поделитесь секретом? Говорят, шёлк хорошо полирует.
Язвительность в её голосе заставила свекровь пойти пятнами.
— Ты как с матерью разговариваешь! — взвилась она. — Я для вас же стараюсь! Приехала, сумок натащила, думала, приберусь у деток, ужин приготовлю. А ты!
— Я вас об этом просила? — Ирина подошла вплотную. — Я просила вас приезжать? Я просила вас рыться в моих вещах?
— Я не рылась! — Лидия Васильевна упрямо вздернула подбородок, хотя её глаза бегали. — Я хотела посмотреть, всё ли у тебя в порядке. Может, постирать что надо. А то ходишь, небось, в рванье, сына моего позоришь!
— То есть этот кружевной комплект, по-вашему, рваньё? — Ирина подняла с кровати красный бюстгальтер. — Вы что искали, Лидия Васильевна? Говорите прямо! Доказательства моей неверности? Пятна? Или просто хотели удовлетворить своё любопытство, чем живёт ваш сын со своей женой за закрытыми дверями?
Это было прямое попадание. Лидия Васильевна на мгновение потеряла дар речи, а потом её лицо исказила злоба.
— А хоть бы и так! — выкрикнула она. — Я — мать! Я имею право знать, что происходит в жизни моего единственного сына! Вы его окрутили, приворожили! Он из-за тебя с матерью родной перестал советоваться! Я должна была убедиться, что ты приличная женщина, а не… — она выразительно посмотрела на бельё, — …не гулящая!
У Ирины потемнело в глазах. Все годы унижений, непрошеных советов, едких комментариев, которые она сносила ради спокойствия в семье, ради любви к Стасу, — всё это разом поднялось из глубин души и выплеснулось наружу.
— Вон, — тихо, но отчётливо сказала она.
— Что? — не поняла свекровь.
— Вон. Из. Моего. Дома. — повторила Ирина, глядя ей прямо в глаза. — Немедленно.
— Да как ты смеешь! Это квартира моего сына! — задохнулась от возмущения Лидия Васильевна.
— Эта квартира куплена в ипотеку, которую мы платим вместе со Стасом. Она такая же моя, как и его. И в моём доме никто не будет без спроса хозяйничать и оскорблять меня. Особенно в моей спальне. Собирайте свои вещи и уходите.
— Я сейчас Стасику позвоню! Он тебе покажет! Он тебя вышвырнет отсюда, потаскуху! — заверещала свекровь, судорожно шаря в сумке в поисках телефона.
— Звоните, — холодно разрешила Ирина. — Я тоже очень хочу с ним поговорить. А пока вы звоните, положите, пожалуйста, мой ключ от квартиры на комод. Вы сюда больше не войдёте.
Час до прихода Стаса показался вечностью. Лидия Васильевна, демонстративно усевшись в кресло в гостиной, названивала сыну, но тот, как назло, не брал трубку — на складе, где он работал, был плохой приём. Она сидела, сжав губы в куриную гузку, и испепеляла Ирину взглядом, полным ненависти. Ирина же молча собирала с кровати своё бельё, аккуратно складывая его обратно в комод. Руки её дрожали, но лицо было каменным. Она чувствовала, как внутри неё что-то навсегда сломалось и перестроилось. Прежней Ирины, готовой сглаживать углы и на всё закрывать глаза, больше не существовало.
Наконец, в замке повернулся ключ, и в квартиру вошёл уставший Стас.
— Мам? Иришка? А вы чего такие… — он осёкся, наткнувшись на густую, звенящую атмосферу.
— Сыночек! — Лидия Васильевна тут же бросилась к нему, картинно заламывая руки. — Наконец-то! Эта… эта мегера твоя выгоняет меня из твоего дома! Я тебе картошечки привезла, убраться хотела, а она на меня набросилась, как собака! Обвинила во всех смертных грехах!
Стас растерянно смотрел то на рыдающую мать, то на жену с мертвенно-бледным лицом.
— Ир, что случилось? — спросил он мягко.
Ирина молчала, давая ему возможность самому выбрать, кому верить.
— Мам, успокойся, сядь. Давай разберёмся. Ир, ну расскажи.
— Пусть твоя мама расскажет, — так же холодно ответила Ирина. — Пусть расскажет, как она «убиралась» в нашей спальне, вывалив всё моё нижнее бельё на кровать. Пусть расскажет, что она там искала. И как назвала меня гулящей потаскухой.
Стас ошарашенно посмотрел на мать.
— Мам? Это правда?
— Неправда! — взвизгнула Лидия Васильевна. — Она всё врёт! Я просто хотела бельё в стирку сложить, помочь! А она… она ненормальная, у неё с головой не в порядке! Сынок, она тебя недостойна!
Стас тяжело вздохнул. Он оказался между двух огней, и это было самое ненавистное для него состояние. Он любил жену и любил мать и отчаянно не хотел этого конфликта.
— Ир, ну может, ты неправильно поняла? Мама же хотела как лучше…
Это было последней каплей.
— Как лучше? — взорвалась Ирина. Её голос сорвался на крик. — Рыться в моих трусах — это «как лучше»?! Называть меня последними словами в моём же доме — это «как лучше»?! Ты сейчас серьёзно, Стас?! Ты действительно считаешь, что это нормально?!
— Ну… не совсем нормально, но… она же мама… — промямлил он, чувствуя себя ужасно.
— Вот именно! Она — твоя мама! И это ты дал ей ключи, ты позволил ей нарушать наши границы, ты каждый раз говорил мне: «Ну потерпи, она же пожилой человек». Я терпела! Я терпела, когда она критиковала мою стряпню, когда без спроса переставляла мебель, когда отпускала едкие замечания по поводу моей внешности и работы! Я молчала, потому что любила тебя и не хотела ставить тебя перед выбором! Но всему есть предел! И мой предел наступил сегодня!
Она перевела дух и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде была сталь.
— Выбирай, Стас. Прямо сейчас. Либо я, либо она. Если я — то ты сейчас же забираешь у неё ключ и объясняешь ей раз и навсегда, что это наш дом, наша семья, и без приглашения она сюда больше не является. Никогда. Если она — то я прямо сейчас собираю свои вещи и ухожу. И больше ты меня не увидишь. Я не могу жить в доме, где меня не уважают, где я не чувствую себя в безопасности, и где мой собственный муж не может меня защитить от унижений.
Тишина в комнате стала оглушительной. Лидия Васильевна застыла с открытым ртом, не ожидая такого ультиматума. Она-то думала, что сын, как обычно, станет её защищать.
Стас смотрел на жену. Он видел её не разгневанной, не истерящей. Он видел в её глазах смертельную усталость и твёрдую, холодную решимость. И он вдруг понял, что она не шутит. Он вспомнил, как они познакомились, как влюбился в её смех, в её ум, в её доброту. Вспомнил, как они вместе мечтали об этой квартире, как выбирали обои, как радовались каждой мелочи. Это была их жизнь. Их территория. И он, его собственными руками, позволил её разрушать.
Он медленно повернулся к матери. В его взгляде больше не было растерянности.
— Мама, — сказал он тихо, но твёрдо. — Отдай ключ.
Лидия Васильевна обомлела.
— Что? Стасик? Сыночек, ты что? Ты веришь ей, а не родной матери?
— Я верю своим глазам и ушам, — его голос стал жёстче. — Я много лет закрывал на всё глаза. Думал, что вы как-нибудь поладите. Я был неправ. Ирина — моя жена. И я не позволю её обижать. Никому. Даже тебе. Ключ, мама.
— Предатель! — прошипела Лидия Васильевна, её лицо исказилось от ярости. — Вырастила на свою голову! Променял мать на эту…
— Не смей, — отрезал Стас. — Не смей её так называть.
Он подошёл и протянул руку. Лидия Васильевна с ненавистью посмотрела на него, потом на Ирину. Сорвав с шеи шнурок, на котором висел ключ, она швырнула его на пол.
— Чтоб вы сгорели в этой квартире! — выплюнула она и, схватив свою сумку, вылетела из квартиры, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в шкафу.
Стас поднял с пола ключ. Потом подошёл к Ирине, которая стояла, обняв себя руками, и дрожала. Он молча протянул ей ключ.
— Завтра же поменяем замок, — сказал он.
Ирина посмотрела на ключ в его руке, потом на него. И слёзы, которые она так долго сдерживала, хлынули из её глаз. Это были слёзы обиды, боли, но вместе с ними — и слёзы облегчения. Он выбрал её. Он выбрал их семью.
Стас обнял её крепко-крепко.
— Прости меня, Иришка. Прости, что я был таким слепым и глухим идиотом. Я всё исправлю. Обещаю.
Прошла неделя. Лидия Васильевна не звонила. Стас сам набрал ей через несколько дней. Разговор был коротким и холодным. Она заявила, что у неё больше нет сына. Стас выслушал это молча и сказал: «Если передумаешь, ты знаешь мой номер. Но правила теперь будут другие».
В их квартире сменили замки. Ирина, придя однажды с работы, с удивлением обнаружила, что Стас записался на курсы по семейной психологии.
— Знаешь, я там такую вещь прочитал, — сказал он ей за ужином. — Называется «токсичные отношения». Это когда один человек самоутверждается за счёт другого, постоянно нарушает его границы, манипулирует чувством вины. Психолог говорит, что из таких отношений нужно выходить, даже если это близкие родственники. Не рвать связь навсегда, а выстраивать чёткие границы. Говорить «нет». И не чувствовать себя за это виноватым. Это не предательство, а забота о себе и своей семье.
Ирина слушала его и улыбалась. Её муж, простой кладовщик Стас, говорил умные, правильные вещи. Он менялся. Они менялись вместе.
В выходные они поехали за город, в маленький домик, который снимали на лето. Сидя на веранде с чашками горячего чая, они смотрели на закат.
— Знаешь, о чём я подумала? — сказала Ирина. — В парфюмерии есть такое понятие, как «ольфакторная пирамида». Это ноты, из которых состоит аромат: верхние, средние и базовые. Так вот, отношения с твоей мамой были для меня как духи с истёкшим сроком годности. Резкая, спиртовая верхняя нота критики, удушливая, мыльная середина из непрошеной заботы и тяжёлая, прогорклая база из обид и манипуляций. А теперь… — она глубоко вдохнула чистый вечерний воздух, — …теперь я наконец-то дышу свободно.
Стас взял её руку.
— Теперь мы будем создавать свой собственный аромат. С нотами доверия, уважения и… — он хитро улыбнулся, — …и с лёгким оттенком запаха свежесваренного борща, который ты так классно готовишь.
Ирина рассмеялась. Впервые за долгое время это был искренний, счастливый смех. Впереди было ещё много трудностей, она это понимала. Но теперь она знала главное: она не одна. Рядом с ней был мужчина, готовый бороться за их семью. А это означало, что бороться можно и нужно. Всегда.