Утро было обычным, по крайней мере на первый взгляд. Людмила сидела за кухонным столом в своей просторной трёшке на юго-западе Москвы, листала отчёт по продажам на планшете и одновременно отвечала голосовыми сообщениями в рабочем чате. Кофе остывал, но она даже не замечала. Когда твой бизнес — сеть клининговых компаний с сорока сотрудниками, некогда задумываться о температуре напитка.
Геннадий, её муж, наконец-то вылез из спальни, зевая так, будто всю ночь разгружал вагоны, а не смотрел сериалы под одеялом. На нём были спортивные штаны с вытянутыми коленками и футболка с облезлой надписью «Sochi 2014». Людмила скользнула по нему взглядом — привычно равнодушным. За семь лет брака она научилась не ждать от него деловой хватки.
— Люд, — начал он, потирая глаза и шаркая тапками к чайнику, — ты ведь помнишь, мама давно мечтает о даче?
Людмила не подняла глаз от планшета:
— Гена, твоя мама мечтает ещё о многом. Внуков, например. Но это не значит, что мы должны бежать исполнять каждую её фантазию.
Геннадий шумно налил себе чай, уставился в окно.
— Ну ты же знаешь, ей тяжело в квартире. Ей нужен воздух, огородик… Клубника, там… — он понизил голос, словно стеснялся собственных слов.
Людмила резко подняла голову:
— Огородик? Ген, ты в своём уме? Она живёт в хорошей двушке в центре, с балконом. Если хочет «воздуха» — парк Горького рядом. А клубнику можно купить в «Ашане».
Геннадий вздохнул, сел напротив, положив руки на стол, будто собирался вести серьёзный разговор.
— Просто я подумал… Может, мы могли бы помочь. У нас ведь есть сбережения.
Людмила наконец-то отложила планшет. Посмотрела на мужа долгим, холодным взглядом:
— «У нас» — это интересно. Ты про те деньги, которые я год собирала, чтобы открыть ещё один офис? Эти самые?
Он неловко усмехнулся, ковырнул ложкой в своей чашке.
— Ну… в семье же всё общее. Мы же вместе. Ты для бизнеса стараешься, я — для мамы…
Людмила рассмеялась коротко, сухо, как от чёрного анекдота:
— Ты для мамы стараешься, а я — для налоговой и сотрудников. Отличное распределение обязанностей.
Молчание повисло густое. За окном гудели машины, на плите потрескивала сковородка с яичницей, которую Людмила даже не вспомнила выключить. Она вскочила и щёлкнула газ.
— Слушай, Гена, — сказала она тихо, но в голосе звенела сталь, — забудь про дачу. У меня сейчас каждый рубль расписан. И если твоя мама хочет загородный дом — пусть продаёт свою «двушку» и покупает. Всё. Тема закрыта.
Геннадий сжал губы в тонкую линию, ничего не ответил. Но в его взгляде мелькнуло то самое: упрямство, смешанное с обидой. Людмила знала этот взгляд. Знала, что это ещё не конец.
Вечером, возвращаясь домой после встречи с подрядчиками, Людмила заметила странное: Геннадий был чересчур приветлив. Ужин стоял на столе, хотя обычно максимум, что он мог — заказать пиццу.
— Ты чего такой добрый? — прищурилась она, снимая каблуки и скидывая сумку на диван.
— Просто решил позаботиться, — улыбнулся он, выставляя тарелки. — Ты же устала.
Людмила насторожилась. Обычно его забота кончалась напоминанием купить пиво.
— Ладно, выкладывай, — сказала она, подцепив вилкой котлету. — Что ты натворил?
Геннадий отвёл глаза.
— Да ничего я… Просто думал, может, мы съездим на выходных, посмотрим пару вариантов дачи. Так, без обязательств.
Людмила чуть не подавилась.
— Ты вообще головой думаешь? — она резко поставила вилку. — Я тебе утром что сказала? Закрыли тему!
Он поднял руки, будто сдаётся:
— Ну хорошо-хорошо, не злись. Просто идея.
Но в его голосе слышалось то же самое упрямство. И это настораживало.
Через неделю Людмила обнаружила пропажу. Сначала подумала, что ошиблась. Перепроверила выписку из банка трижды. Но факт был фактом: со счёта исчезло четыре миллиона рублей.
Руки задрожали. Она вцепилась в планшет так, будто могла его раздавить. В голове звенела только одна мысль: «Не может быть. Он не посмел».
Но всё совпадало. Сумма, время перевода. И — главное — её собственный пин-код, который знал только Геннадий.
Когда он вернулся домой с пакетом продуктов, Людмила уже ждала в коридоре. Лицо каменное, глаза — холодные, как лёд.
— Гена, — её голос был тихим, но в нём сквозила угроза, — скажи мне, ты снял деньги со счёта?
Он замер, держа пакет в руках. Несколько секунд смотрел на неё, потом перевёл взгляд на пол.
— Люд, ну пойми… Это ради мамы. Я нашёл отличный вариант, всего в сорока километрах от Москвы. Дом с участком, яблони…
Пакет с грохотом упал на пол. Яблоки рассыпались по прихожей.
— Ради мамы?! — выкрикнула Людмила. — Ты украл мои деньги ради своей мамы?!
Он поднял руки:
— Не украл! Мы же семья! Твои деньги — мои деньги!
Она шагнула к нему вплотную, так что он инстинктивно отшатнулся.
— Нет, Гена. Мои деньги — мои деньги. Я их заработала. Сама. Без твоих соплей и маменькиных советов. А ты… ты просто вор!
Её голос сорвался. Она закусила губу, чтобы не закричать ещё громче. Несколько секунд они стояли друг напротив друга — она, дрожащая от ярости, и он, с виноватым, но всё равно упрямым лицом.
Людмила не спала почти всю ночь. Лежала на спине, уставившись в потолок, и считала предательства. Первое — когда он ещё студентом залез в её кошелёк «на сигареты». Второе — когда потратил её премию на новый телефон. Третье — когда взял кредит «на машину», а потом выяснилось, что машину купили, но на маму оформили. И теперь четвёртое, самое жирное: четыре миллиона, отданные под яблони Елены Павловны.
— Ген, — сказала она утром, когда он наконец проснулся и вышел на кухню, — собирай вещи.
Он стоял, потирал глаза, взлохмаченный, в тех же спортивных штанах. Сначала даже не понял.
— В смысле?
— В прямом. Чемодан — вон там, в кладовке. Складируй свои футболки и тапки. И — свободен.
Он моргнул несколько раз, потом сел на стул, как будто ноги отказали.
— Люд, ну ты чего? Мы же семья… Ты серьёзно из-за какой-то бумаги будешь всё рушить?
— Бумаги? — она взорвалась. — Это не бумага! Это моя жизнь, мой бизнес, мои люди, которым я зарплату плачу! Ты украл у меня четыре миллиона, Гена! Четыре!
— Не украл, — буркнул он, поджав губы. — Я же сказал: всё ради мамы.
Она рассмеялась — жёстко, почти истерично.
— Ради мамы?! Ты взрослый мужик, тебе тридцать пять лет! А всё «мама, мама»… Женился-то на ком? На ней или на мне?
Он попытался поднять руки в жесте примирения.
— Людочка, ну ты же знаешь, у мамы давление, у неё…
— Хватит! — отрезала она. — Давление у меня теперь, после твоих «подвигов»!
И тут он сорвался:
— Да ты эгоистка! Всё для себя, всё для бизнеса! Ты думаешь только о деньгах! А мама у меня одна! Она всё для меня сделала!
— О, началось, — Людмила скрестила руки на груди. — И что она сделала? Выростила мужчину, который даже трусы себе сам купить не может? Отличное достижение!
Его лицо перекосило. Он вскочил, задел стул.
— Ты… ты неблагодарная! Я ради тебя…
— Ради меня?! — она шагнула ближе, смотря ему прямо в глаза. — Ты ради меня хоть раз что-то сделал? Хоть раз?
Тишина. Только холодильник гудел в углу.
— Всё. — Людмила отступила, резко выдохнув. — Собирай чемодан. У тебя час.
Через полчаса в квартиру ворвалась Елена Павловна. Как она узнала — загадка, но Людмила подозревала: сын заранее нажаловался.
— Люська, ты с ума сошла?! — заорала свекровь с порога. — Выгонять моего Геньку! Да я тебя в суде разорву!
Людмила спокойно подняла глаза от ноутбука, за которым уже печатала заявление о разводе.
— Елена Павловна, вы громкость убавьте. Соседи ещё спят.
— Да как ты смеешь! — та всплеснула руками. — Женщина без детей! Бизнес ей подавай! А у человека мать одна!
— И пусть так и остаётся, — холодно отрезала Людмила. — Я — не его мать. Я не обязана его содержать.
Геннадий тем временем пытался запихнуть вещи в чемодан. Всё валилось, футболки торчали комками. Картина была жалкая.
— Мам, да не кипятись, — пробормотал он. — Я сам разберусь…
— Разберёшься?! — завизжала Елена Павловна. — Ты у неё жить не будешь! И деньги назад не отдавай! Это наше! Семейное!
Людмила встала, щёлкнула ноутбук и посмотрела на них обоих, словно на двух капризных подростков.
— Ещё раз. Деньги мои. Я их заработала. Суд разберётся. А вас обоих я больше в своей квартире видеть не хочу.
Она подошла к двери, распахнула её и указала рукой на лестничную клетку.
— Чемодан — туда. Вместе с мамой.
Геннадий метался, то хватал майку, то бросал обратно. Елена Павловна кричала что-то про «ведьму» и «карьеристку». Людмила молчала. Просто стояла и ждала.
И в этот момент что-то в ней щёлкнуло: впервые за много лет она почувствовала свободу. Да, впереди скандалы, суды, адвокаты. Но сейчас — она выгоняет из дома двух нахлебников.
Когда дверь за ними захлопнулась, квартира наполнилась тишиной. Людмила включила чайник, достала чашку. Руки ещё дрожали, но внутри уже росло странное чувство облегчения.
Она знала: назад дороги точно нет. Но и вперёд — путь только её.
Первое время после «чемодан-вокзал-мама» Людмила жила как в новом мире. Квартира наконец-то дышала — никакого вечного футбольного шума, пивных бутылок и нытья про «дачу». Тишина стала её главным подарком самой себе. Но радость была преждевременной.
Через две недели ей вручили повестку в суд. Иск — от Геннадия. Требовал признать половину её бизнеса «совместно нажитым». И, конечно, «дачу для мамы» он тоже туда вплёл.
— Браво, — только и сказала Людмила, когда адвокат положил бумаги на стол. — Мужчина, который за семь лет не принёс в дом ни рубля, решил делить мой труд. Ну-ну.
Судебные заседания были как театр абсурда. Геннадий сидел с видом оскорблённого ангела, его мать вскакивала и визжала на ползала: «Она ведьма! Она моего сына обобрала!» Судья неоднократно просил «гражданку» замолчать. Людмила же сидела ровно, отвечала спокойно и чётко. Деловая хватка и умение держать лицо сделали своё дело.
На одном из заседаний Геннадий, раздув щёки, произнёс:
— Мы семья. Твои деньги — мои деньги. Я имею право.
Людмила выдержала паузу и ответила:
— Нет, Гена. Ты имел право, пока был мужем. Но ты переступил черту, когда влез в мои счета за моей спиной. Теперь это — кража.
В зале раздался гул. Судья нахмурился.
Итог был закономерен: деньги признали личными средствами Людмилы, так как они лежали на её счёте и были заработаны до брака. Дачу мать не увидела, а Геннадий — ни копейки. Более того, его жалобу суд расценил как злоупотребление правом.
После последнего заседания он попытался догнать Людмилу у выхода из суда.
— Люд, ну давай по-человечески. Мы же вместе были столько лет… Может, попробуем сначала? — голос его дрожал.
Она остановилась, посмотрела прямо в глаза. И впервые за семь лет улыбнулась искренне.
— Спасибо, Гена. Но я больше не твой банкомат. Наглые нахлебники пусть остаются в прошлом.
Она повернулась и ушла, не оглянувшись. И почувствовала — впервые за долгое время — что живёт для себя.
Конец.