— Оля, ты что, с ума сошла? Колбасу?! — голос Тамары Павловны, острый и тонкий, как игла, вонзился Ольге в затылок. — Ребёнок на грудном вскармливании, а она в себя всякую химию пихает!
Ольга замерла с куском хлеба в руке. Она не спала последние сорок восемь часов. Не просто "плохо спала" или "просыпалась", а именно не смыкала глаз. Её тело, превратившееся в один сплошной гудящий нерв, требовало калорий. Быстрых, простых, вредных калорий. Ей было плевать, что это — колбаса, сосиска или вчерашний остывший пельмень. Ей нужно было топливо, чтобы дожить до следующего кормления.
— Тамара Павловна, это всего один бутерброд, — безжизненно ответила она, не поворачиваясь.
— С одного бутерброда всё и начинается! — не унималась свекровь, гремя кастрюлями у плиты. — Сначала колбаска, потом селёдочка, а потом у малыша животик болит, и никто не знает почему! Я вот тебе бульончик сварила. На третьей воде, диетический. Поешь, и молочко полезное будет.
Ольга мысленно застонала. Этот "бульончик" был просто безвкусной горячей водой с плавающими в ней ошмётками морковки. Она ела его уже две недели. С тех пор, как Тамара Павловна, словно десант, высадилась в их двухкомнатной квартире, чтобы "помогать с внуком". Помощь эта заключалась в тотальной оккупации её личного пространства. Свекровь переставила банки на полках, выкинула её любимую треснувшую чашку и теперь вела войну с её рационом.
— Спасибо, я попозже, — Ольга отложила хлеб и потянулась к банке с кофе.
— Кофе?! — Тамара Павловна развернулась так резко, что чуть не уронила половник. — Ты хочешь, чтобы ребёнок не спал вообще? Чтобы он до утра орал, как резаный? Оля, я понимаю, молодость, глупость, но надо же головой думать!
В кухню, зевая, вошёл Антон. Он был в одних шортах, заспанный и совершенно счастливый. Ночью он спал в гостиной на диване, чтобы "высыпаться перед работой", пока Ольга часами качала на руках их кричащего сына.
— Мам, ну чего ты с утра шумишь? — он поцеловал мать в щеку, а затем чмокнул в макушку жену. — Оль, ты чего не ешь мамин бульон? Вкусный же.
Ольга посмотрела на мужа. В её взгляде была вся усталость мира, вся мольба о помощи, о защите. Он не понял. Или не захотел понять.
— Я просто хотела кофе, Антош. Один глоток.
— Ну потерпи, Ольчик, — он примирительно похлопал её по плечу. — Мама же лучше знает, она двоих вырастила. Она о тебе заботится.
Тамара Павловна победно хмыкнула и отвернулась к плите. Ольга почувствовала, как внутри неё что-то холодное и тяжёлое сжалось в комок. Она была в своём доме, но чувствовала себя гостьей. Чужой. Неправильной.
Позже, когда Антон уже ушёл на работу, а малыш наконец уснул, Ольга сидела в гостиной, пытаясь хотя бы на несколько минут обрести подобие покоя. Она закуталась в старый шерстяной плед — единственную вещь в этом доме, которая принадлежала только ей. Он был выцветший, местами протёртый, но невероятно мягкий и тёплый. Это был подарок покойной бабушки, и он пах её домом, её детством, тем временем, когда её любили без всяких условий. Ольга зарылась в него носом, закрыла глаза и почти провалилась в дрёму.
— Олечка, ты бы хоть проветрила эту ветошь, — голос свекрови выдернул её из полузабытья. Тамара Павловна стояла в дверях, поджав губы и смерив плед брезгливым взглядом. — От него пылью несёт, как из бабушкиного сундука.
— Это память, Тамара Павловна, — тихо ответила Ольга, сильнее сжимая ткань.
— Память должна быть светлой, а не рассадником микробов, — отрезала свекровь. — Ребёнок маленький в доме, а ты тут пылесборники разводишь. Я бы на твоём месте давно это на помойку снесла. Чистоты больше было бы.
Она развернулась и ушла обратно на кухню, оставив Ольгу одну. А Ольга сидела, обхватив себя руками поверх пледа, и чувствовала, как вражеская территория расширяется. Враг уже не просто стоял на её кухне. Он зашёл в её гостиную. И теперь он целился в единственное, что у неё осталось, — в её память.
Чтобы не сойти с ума, нужно было двигаться. Дышать другим воздухом. Видеть другие стены. Ольга почти механически одела сына, засунула его в громоздкую коляску, накинула на себя первую попавшуюся куртку и выкатилась за дверь. Ей было всё равно, куда идти. Главное — прочь из этой квартиры, где каждый угол, каждый звук был пропитан присутствием свекрови. Где она, хозяйка, чувствовала себя мышью, за которой неотступно следит голодный кот.
Два часа она бесцельно бродила по улицам. Холодный ноябрьский ветер трепал капюшон и приятно холодил горящие от недосыпа щёки. Она смотрела на чужие окна, на спешащих по своим делам людей, и впервые за много недель почувствовала себя не функцией — "мама", "жена", "невестка", — а просто человеком. Отдельным. Живым. Это короткое ощущение свободы было похоже на вдох после долгого пребывания под водой. Она даже почти успокоилась, убедив себя, что нужно просто перетерпеть. Ещё немного. Антон найдёт слова, мама поймёт, всё наладится.
Когда она вкатила коляску обратно в коридор, её первым чувством было недоумение. Что-то было не так. Свет из гостиной падал на стену под другим углом. Воздух пах иначе — не её привычным запахом детского крема и сваренного утром кофе, а едким ароматом полироли для мебели и какой-то чужой, навязчивой свежестью.
Она оставила спящего сына в коляске и шагнула в комнату. И застыла на пороге.
Это была не её гостиная.
Её уютный, немного безалаберный мир был уничтожен. Диван, который всегда стоял у стены, создавая ощущение защищённости, теперь был выдворен в центр комнаты, словно нелепый остров. Кресло, в котором она любила сидеть вечерами, было задвинуто в тёмный угол, как провинившийся школьник. А главным алтарём этого нового, чуждого пространства стал телевизор, перед которым теперь, как солдаты на параде, были выстроены и диван, и кресло. Всё было выверено, симметрично и невыносимо безжизненно.
Ольга медленно обвела взглядом поле боя. И её сердце пропустило удар. Пустота. На подлокотнике дивана, где всегда лежал её старый плед, была оглушительная, зияющая пустота. Она метнулась взглядом по комнате — может, он в кресле? Может, убран в шкаф? Нет. Его не было нигде.
— Ну как тебе, Олечка? Свежо, правда? — Тамара Павловна выплыла из кухни, сияя от гордости. На ней был фартук, и она вытирала руки о полотенце, как полководец, только что выигравший решающее сражение.
— Я тут решила энергию в доме почистить. Всё по фэн-шую расставила, чтобы потоки правильные были. А то у вас тут застой был, болото прямо.
Ольга молчала, её взгляд продолжал лихорадочно обыскивать комнату.
— А этот твой… пылесборник… я выбросила, конечно, — с ноткой лёгкого пренебрежения добавила свекровь, заметив направление её взгляда. — Нашла на помойке такую же засаленную тряпку, так бомжи на ней спят. Не место такому в доме, где маленький ребёнок. Я тебе потом куплю новый, красивый, синтетический. Чтобы не стирать по сто раз.
Внутри Ольги что-то с сухим щелчком оборвалось. Словно лопнула туго натянутая струна, державшая её в рамках приличия последние недели. Вся её усталость, всё унижение, вся накопленная злость в один миг сгорели, оставив после себя лишь холодный, твёрдый, как сталь, стержень. Она медленно повернула голову и посмотрела свекрови прямо в глаза.
— Ещё раз тронешь мои вещи, и я тебя саму из этого дома вымету, мамаша! Я не посмотрю, что ты мать моего мужа, я просто тебя выпну отсюда!
Тамара Павловна опешила. Её победная улыбка сползла с лица, сменившись выражением оскорблённого недоумения. Она привыкла к тому, что невестка молчит, терпит, в крайнем случае — жалуется мужу. Но такой прямой, ледяной угрозы она не ожидала.
— Ты что себе позволяешь, девчонка? Ты с кем разговариваешь? Я мать твоего мужа, я тебе в матери гожусь! Я тут для вас стараюсь, чистоту навожу, а ты…
Слушайте наши аудио рассказы на RuTube - https://rutube.ru/channel/723393/
Здесь выходят рассказы, которые не вышли в Дзен.
— Ты не стараешься. Ты уничтожаешь, — тихо, но отчётливо произнесла Ольга. Она не повышала голоса, и от этого её слова звучали ещё более весомо. — Ты вошла в мой дом и решила, что можешь здесь всё менять. Ты тронула вещь, которая для тебя — тряпка, а для меня — единственное, что осталось от моей бабушки. Ты этого не спросила. Не поняла. И не поймёшь.
— Я Антону всё расскажу! Он тебе покажет, как со старшими разговаривать! Неблагодарная! — взвизгнула Тамара Павловна, переходя на привычные ей высокие ноты.
Но это больше не работало. Ольга смотрела на неё как на пустое место. Она больше не видела в ней мать мужа, бабушку своего ребёнка. Она видела чужую, враждебную женщину, которая методично разрушала её жизнь. И терпеть это она больше не собиралась. Не сказав больше ни слова, она развернулась и пошла прочь из гостиной. Не в спальню, чтобы плакать. Не на кухню, чтобы успокоиться. Её шаги были твёрдыми и целенаправленными. Она шла в коридор. Туда, где в углу стоял большой цветастый чемодан её дорогой свекрови.
Тамара Павловна, застывшая в дверях гостиной, не сразу поняла, что происходит. Её мозг, привыкший к пассивности и молчаливому неповиновению невестки, отказывался обрабатывать новую информацию. Она видела, как Ольга, не глядя на неё, проходит в прихожую, наклоняется и с усилием дёргает за ручку её большой цветастый чемодан, похожий на огромного неуклюжего жука.
— Ты что удумала, идиотка?! Поставь на место! — взвизгнула она, когда колёсики чемодана издали противный скрежет по ламинату.
Ольга молчала. Она тащила чемодан к входной двери, и в её движениях не было суеты или истерики. Была только холодная, тяжёлая методичность, как у рабочего, выполняющего неприятное, но необходимое задание. Каждый метр, который она преодолевала, отдавался в ушах Тамары Павловны похоронным звоном.
— Я сейчас Антону позвоню! Он тебе ноги-то повыдёргивает за такое! Ты что творишь, дрянь?! Это же мои вещи! — её крик срывался на фальцет, но Ольга, казалось, была глуха.
Она дотащила чемодан до порога, одной рукой щёлкнула замком и распахнула входную дверь. В квартиру ворвался холодный, сырой воздух подъезда, пахнущий сыростью и вчерашними щами от соседей. Тамара Павловна бросилась вперёд, пытаясь перехватить добычу, и вцепилась в ручку чемодана с другой стороны. На мгновение они застыли в нелепой позе, как два борца, не желающие уступать друг другу.
— Пусти! — прошипела свекровь, дёргая чемодан на себя.
Ольга посмотрела на неё. И в её взгляде не было ничего, кроме пустоты. Она просто разжала пальцы. Тамара Павловна, не ожидавшая этого, по инерции отлетела назад и едва не упала. А Ольга, воспользовавшись моментом, вытолкала чемодан на лестничную клетку.
Грохот, с которым он скатился с порожка на бетонный пол, заставил свекровь издать пронзительный вопль. Но это было только начало. Ольга шагнула следом, присела на корточки рядом с чемоданом и дёрнула за язычок молнии. Звук расстёгиваемой молнии в гулкой тишине подъезда прозвучал, как рык дикого зверя.
— Не смей! Не трогай! — запричитала Тамара Павловна, пытаясь оттолкнуть её.
Но Ольга была как машина. Она распахнула чемодан, схватила его за дно, приподняла и с силой перевернула. Домашние халаты, ночные рубашки, нижнее бельё, вязаные кофты, баночки с кремами и таблетки — всё содержимое её упорядоченного мирка вывалилось на грязный бетонный пол лестничной клетки. Всё смешалось в одну жалкую, бесформенную кучу. Наверху хлопнула соседская дверь, послышались любопытные шаги.
— Ах ты… Ах ты тварь! — Тамара Павловна забыла все слова. Она бросилась к этому тряпью, пытаясь собрать его, защитить от осквернения. Её крики превратились в бессвязный вой, полный ужаса и унижения. Она ползала на коленях по грязному полу, сгребая в охапку свои вещи, а Ольга просто стояла и смотрела на это сверху вниз.
Она дала ей несколько секунд этого унизительного барахтанья. А затем шагнула вперёд и жёстко схватила свекровь за предплечье, потянув вверх. Хватка была неожиданно сильной. Резко развернула её к себе, заставляя посмотреть ей в глаза. Тамара Павловна замолчала, её лицо исказилось от удивления и страха. Её рот остался открыт, но из него не вырывалось ни звука.
И тогда Ольга, глядя ей прямо в лицо, тихо, почти беззвучно, но так, чтобы каждое слово впечаталось в мозг, произнесла:
— Это мой дом. И тряпка здесь только ты.
После этих слов она разжала пальцы. Тамара Павловна, лишённая опоры, мешком осела на пол, прямо в кучу своего барахла. Ольга, не удостоив её больше ни единым взглядом, шагнула обратно в квартиру. Она не хлопнула дверью. Она закрыла её медленно, с достоинством. Повернула ключ в замке, потом второй. И только когда тяжёлые щелчки замков эхом разнеслись по лестничной клетке, Тамара Павловна, кажется, поняла весь ужас произошедшего. Её вой за дверью обрёл новую силу, но теперь в нём слышалось не только возмущение, но и отчаяние.
Заперев за собой дверь, Ольга прислонилась к ней спиной. Вопли свекрови с лестничной клетки бились о толстое дерево, как град о железную крышу. Сначала это были проклятия и угрозы. Потом они перешли в жалобные причитания и стук кулаком. Ольга слушала эти звуки, но не слышала их. Внутри неё была оглушительная тишина. Адреналин, толкавший её на безумные поступки, отхлынул, оставив после себя гулкую, звенящую пустоту. Она не чувствовала ни триумфа, ни сожаления. Ничего.
Она медленно прошла в детскую, вытащила спящего сына из коляски и переложила в кроватку. Он даже не пошевелился. Затем она пошла на кухню, насыпала в турку три полные ложки кофе, залила водой и поставила на огонь. Она смотрела, как медленно поднимается тёмная пенка, и вдыхала горький, запретный аромат. Это был её первый кофе за три месяца. И он пах свободой.
Вой за дверью постепенно стих, сменившись тихим, прерывистым подвыванием. Ольга сделала глоток обжигающего напитка, и по её телу впервые за долгое время разлилось тепло. Она сидела в тишине около часа, пока в замке не заскрежетал ключ.
Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. На пороге стоял Антон. Его лицо было багровым, глаза метали молнии. За его спиной маячила заплаканная, растрёпанная тень матери, которая тут же принялась собирать свои вещи с пола.
— Ты что наделала?! Ты в своём уме вообще?! — взревел он, врываясь в квартиру. Он не разулся, оставляя на чистом полу грязные следы. — Моя мать сидит на лестнице в слезах, вся её одежда на полу! Соседи смотрят, как на цирк! Ты этого добивалась?!
Ольга молча смотрела на него, отпивая ещё один глоток кофе. Она видела перед собой не мужа, а чужого, разъярённого мужчину с красными пятнами на шее. Его крик был просто шумом, фоном, который больше не мог причинить ей боль. Та часть её души, которая могла бы испугаться или расстроиться, умерла час назад, когда она выбросила на помойку свой старый плед.
— Она пожилой человек! Она хотела как лучше! А ты… ты вышвырнула её, как собаку! У тебя вообще есть что-нибудь святое?! — он размахивал руками, задыхаясь от ярости. — Я прихожу домой, а у меня мать на коврике рыдает! Что я должен был подумать?!
Он ждал ответа, оправданий, ответных криков. Но она молчала. Её спокойствие выводило его из себя ещё больше. Это было хуже, чем скандал. Это было полное, тотальное пренебрежение.
— Я с тобой разговариваю! — он подошёл почти вплотную, нависая над ней. — Ты сейчас же пойдёшь, извинишься перед ней и занесёшь её вещи обратно! Ты меня поняла?!
Ольга медленно поставила чашку на стол. Встала. Её движения были плавными, почти ленивыми. Она посмотрела ему прямо в глаза — без ненависти, без злобы, с одним лишь холодным, кристальным безразличием. Затем, не сказав ни слова, она развернулась и пошла к входной двери.
— Вот и правильно! Давно бы так! — победно выдохнул он, думая, что она идёт исполнять его приказ.
Но Ольга не вышла на лестничную клетку. Она просто взялась за ручку и распахнула дверь настежь, открывая вид на униженно копошащуюся на полу Тамару Павловну. А затем повернулась к мужу.
— Тогда и твоё место там, рядом с ней.
Антон застыл. До него не сразу дошёл смысл этих тихих, спокойных слов. Он смотрел на её невозмутимое лицо, на открытую дверь, за которой скулила его мать, и вдруг понял. Это был не ультиматум. Это был приговор. Его только что выставили из его же собственного дома. И он не мог произнести ни слова в ответ…
СТАВЬТЕ ЛАЙК 👍 ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ ✔✨ ПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ ⬇⬇⬇ ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ