— Галя! Где мои тапочки? И почему чайник не подключён? — Владимир Иванович стоял в прихожей с костылём в руке, оглядывая квартиру, словно видел её впервые.
— В шкафу твои тапочки, а чайник работает нормально, — Галина Петровна даже не подняла глаз от газеты. — Только включить его надо.
— Как это включить? Раньше ты всё сама делала! А теперь что, мне самому возиться?
Она медленно отложила газету и посмотрела на мужа. За восемь месяцев его отсутствия в доме многое изменилось. Исчез запах его табака, больше не валялись носки по углам, и главное — никто не требовал, чтобы к шести вечера на столе был горячий ужин.
— Володя, ты дома уже три дня. Неужели до сих пор не понял, что всё по-другому?
— Что по-другому? — Он тяжело опустился на диван, морща лицо от боли в ноге. — Я болел, меня не было, но теперь я вернулся. Хватит играть в самостоятельность.
Галина встала и прошла к окну. За стеклом виднелись дворовые клумбы, которые она помогала высаживать соседке Нине Сергеевне. Раньше она никогда не выходила во двор просто так — всегда спешила домой, к мужу, к готовке, к бесконечной стирке его рубашек.
— Играть? — В её голосе впервые за годы прозвучала твёрдость. — Я восемь месяцев жила одна, сама решала, что покупать, сама ходила к врачам, сама...
— Сама, сама! — Владимир ударил костылём по полу. — А кто тебе эту квартиру купил? Кто тридцать лет на заводе горбатился?
— И что, это даёт тебе право командовать мной до смерти?
Он замолчал, не ожидая такого ответа. Галина никогда не возражала, всегда покорно кивала и выполняла его требования. После инсульта, лёжа в больничной палате, он мечтал вернуться домой, где жена встретит его с заботой и пониманием.
— Галочка, — голос его стал мягче, — я понимаю, тебе было тяжело одной. Но теперь я дома, мы можем жить, как раньше.
— Как раньше? — Она повернулась к нему, и он увидел в её глазах что-то незнакомое. — Ты помнишь, как было раньше? Я вставала в пять утра, чтобы приготовить тебе завтрак. Ты уходил на работу, я бежала на свою смену, потом мчалась домой, готовила ужин, стирала, убирала. А по выходным ты лежал на диване, а я мыла полы.
— Ну так положено! Мужчина работает, женщина дом ведёт!
— А теперь ты не работаешь. И я не работаю. Мы оба пенсионеры. Какая разница между нами?
Владимир почувствовал, что разговор принимает неправильный оборот. Жена должна была радоваться его возвращению, а не устраивать допрос.
— Разница в том, что я мужчина! Глава семьи! — Он попытался встать, но костыль соскользнул, и он тяжело опустился обратно.
Галина молча подошла к нему и подала костыль.
— Спасибо, — буркнул он.
— Знаешь, Володя, пока тебя не было, я поняла одну важную вещь. Я не умерла. Более того, мне стало... легче.
— Что значит легче? Тебе было легче без мужа?
— Мне было легче без того, кто постоянно указывает, что мне делать.
За стеной послышались шаги соседки. Нина Сергеевна, видимо, готовила ужин. Галина вспомнила, как они вчера сидели на кухне, пили чай и обсуждали новый сериал. Такой простой разговор, без упрёков и требований.
— Послушай меня внимательно, — Владимир попытался придать голосу строгость. — Я твой муж. Мы прожили вместе тридцать пять лет. И я не позволю тебе разрушить нашу семью из-за какой-то дурацкой независимости.
— А если я не хочу жить по-старому?
— Тогда ты плохая жена.
Эти слова повисли в воздухе, как удар. Галина посмотрела на мужа и впервые подумала: а был ли он когда-нибудь хорошим мужем?
— Плохая жена? — Галина присела на край кресла, сложив руки на коленях. — Интересно. А что, по-твоему, делает жену хорошей?
Владимир почувствовал подвох в её спокойном тоне, но решил продолжить:
— Хорошая жена заботится о муже, создаёт уют, не спорит по пустякам.
— Значит, я восемь месяцев была плохой женой, потому что не заботилась о тебе?
— Ну... нет, ты же навещала меня.
— Дважды в неделю. По средам и воскресеньям. А остальное время я жила своей жизнью, — она встала и подошла к комоду, где стояла новая фотография. — Видишь?
Владимир прищурился. На снимке Галина стояла в окружении незнакомых ему женщин, все смеялись.
— Это кто такие?
— Мои подруги из клуба садоводов. Мы каждый четверг встречаемся у Нины Сергеевны.
— Какого ещё клуба? — Голос мужа стал резче. — С каких пор ты в клубах состоишь?
— С того момента, как поняла, что жизнь не заканчивается на кухне.
Галина вспомнила тот октябрьский вечер, когда впервые осталась одна. Сначала она металась по квартире, не зная, чем заняться. Привычка готовить ужин к шести была так сильна, что она машинально чистила картошку для несуществующего мужа. Потом заплакала над кастрюлей. А через неделю поняла — можно есть йогурт на ужин и никто её не осудит.
— Ты думаешь, мне было легко в больнице? — Владимир потёр виски. — Я лежал и мечтал вернуться домой, к нормальной жизни.
— К нормальной? — Галина обернулась. — А что ненормального в том, что я научилась жить без постоянных указаний?
— Ненормально то, что жена радуется отсутствию мужа!
— Я не радовалась твоей болезни, Володя. Но я радовалась тому, что впервые за тридцать пять лет могу выбирать, что мне есть, во сколько вставать, с кем общаться.
Он молчал, переваривая услышанное. В его понимании семья должна была работать как часы: он принимает решения, она их выполняет. Сбой в системе казался ему катастрофой.
— Знаешь, что я понял в больнице? — сказал он наконец. — Что без семьи мужчина никто. А женщина без мужа — тоже никто.
— Вот тут ты ошибся, — Галина взяла с подоконника цветок, который сама посадила месяц назад. — Оказывается, я очень даже кто-то. Просто раньше не знала об этом.
Звонок в дверь прервал их разговор. Галина пошла открывать, а Владимир проводил её взглядом, чувствуя, что привычный мир рушится прямо у него на глазах.
За дверью стояла Нина Сергеевна с кастрюлькой в руках.
— Галочка, я борщца наварила, тебе принесла. А, Владимир Иванович дома? — Соседка заглянула в комнату и помахала рукой. — Как здоровьице?
— Спасибо, Ниночка, — Галина приняла кастрюльку. — Поправляется потихоньку.
Когда дверь закрылась, Владимир усмехнулся:
— Вижу, тебя тут все жалеют. Одинокую страдалицу.
— Никто меня не жалеет. Просто люди привыкли, что я теперь сама за себя отвечаю.
— Ну хватит! — Он ударил костылём по полу так сильно, что зазвенела посуда в серванте. — Хватит этого спектакля! Я дома, и всё будет, как прежде!
Галина поставила кастрюльку на стол и медленно повернулась к мужу. В её глазах он увидел что-то такое, что заставило его замолчать.
— Будет, как прежде? — Галина медленно сняла фартук, который автоматически надела при виде кастрюльки. — А если я не хочу, чтобы было, как прежде?
— Не хочешь? — Владимир попытался встать, опираясь на костыль. — Тогда объясни мне, что происходит с моей женой!
— Твоей женой? — В её голосе зазвучала ирония. — Я что, твоя собственность?
— Конечно! Мы расписаны, ты носишь мою фамилию!
Галина рассмеялась. Тихо, но как-то горько.
— Знаешь, Володя, пока ты лежал в больнице, я впервые за много лет вспомнила свою девичью фамилию. Галина Морозова. Красиво звучит, правда?
— Ты что, рехнулась совсем? — Он сделал шаг к ней, но пошатнулся. — Какая ещё Морозова? Ты Петрова, моя жена!
— А что, если я передумала быть твоей женой?
Эти слова прозвучали так спокойно, что Владимир сначала даже не понял их смысла.
— Что... что ты сказала?
— Я сказала, что, возможно, мне больше не хочется быть твоей женой.
Он опустился на диван, чувствуя, как колотится сердце.
— Ты... ты хочешь развестись? После тридцати пяти лет?
— Я хочу понять, зачем мне нужен муж, который считает меня своей служанкой.
— Служанкой? — Владимир побагровел. — Я тебя одевал, кормил, крышу над головой давал!
— И требовал за это благодарности каждый день. Знаешь, что я поняла за эти месяцы? Что твоя благодарность мне не нужна. Я сама могу себя одеть и накормить.
Раздался стук в дверь. Галина пошла открывать, а Владимир остался сидеть, переваривая услышанное.
— Здравствуйте, я социальный работник Анна Викторовна. Мне звонили из больницы, что пациент выписан домой. Нужно проверить условия проживания.
Галина пропустила молодую женщину в комнату.
— Владимир Иванович? — Социальный работник улыбнулась. — Как самочувствие? Жена ухаживает?
— Ухаживает, — буркнул он, косясь на Галину.
— Прекрасно. А вы, Галина Петровна, справляетесь? Не тяжело?
— Знаете, — Галина вдруг решилась, — а что, если я скажу, что не справляюсь?
Анна Викторовна вопросительно посмотрела на неё.
— В смысле?
— В смысле, что муж требует такого ухода, который я не готова обеспечить.
Владимир резко повернул голову:
— Галя, ты что творишь?
— Я говорю правду. Он хочет, чтобы я была его прислугой. А я уже отвыкла.
— Галина Петровна, — социальный работник села на край кресла, — а вы понимаете, что существуют специализированные учреждения для людей, нуждающихся в постоянном уходе?
— Что? — Владимир вскочил, забыв про костыль. — Какие ещё учреждения?
— Дома-интернаты для престарелых и инвалидов. Если родственники не могут обеспечить должный уход...
— Галя! — Голос мужа стал умоляющим. — Ты же не серьёзно?
Галина посмотрела на него долгим взглядом. Она видела страх в его глазах и вдруг поняла — впервые за тридцать пять лет он испугался её.
— Я очень серьёзно, Володя. Либо ты принимаешь новые правила, либо...
— Либо что?
— Либо мне придётся выбирать между своей свободой и твоим присутствием в доме.
— Но я же твой муж! — Он схватил её за руку. — Мы венчались в церкви!
— И что? Это даёт тебе право распоряжаться моей жизнью до смерти?
Анна Викторовна деликатно откашлялась:
— Может, вам стоит обсудить это без посторонних?
— Нет, — твёрдо сказала Галина. — Пусть остаётся. Мне нужен свидетель.
Владимир почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Жена, которая тридцать пять лет покорно выполняла его требования, вдруг превратилась в чужого человека.
— Свидетель чего? — прохрипел он.
— Свидетель того, как я наконец научилась говорить "нет".
— Нет? — Владимир отпустил её руку и откинулся на спинку дивана. — Ты мне будешь говорить "нет"? Своему мужу?
— Буду. И буду говорить это так часто, как потребуется.
— Анна Викторовна, — он повернулся к социальному работнику, — вы же видите, что происходит? Жена отказывается ухаживать за больным мужем!
— Владимир Иванович, я вижу семейный конфликт, — осторожно ответила та. — Но принуждать к уходу никого нельзя.
— Принуждать? — Он вскочил, на этот раз крепко держась за костыль. — Да она моя жена! Обязана!
— Никому ничего не обязана, — спокойно сказала Галина. — Особенно тому, кто тридцать пять лет считал меня бесплатной прислугой.
— Прислугой? — Владимир размахнул костылём. — Я тебя от нищеты спас! Ты работала продавщицей в забегаловке, а я инженер!
— И что? Это делало меня твоей собственностью?
— Делало тебя обязанной мне благодарностью!
Галина рассмеялась — впервые за много лет искренне и громко.
— Благодарностью за что? За то, что ты каждый день напоминал мне, какая я глупая? За то, что запрещал мне работать, потому что "жена должна сидеть дома"? За то, что я не смела выйти к соседке без твоего разрешения?
— Я тебя берёг! Защищал от плохих людей!
— Ты меня изолировал! — Голос Галины стал громче. — Я не имела права на мнение, на друзей, на собственные деньги!
— Зато имела крышу над головой и полный холодильник!
— За которые должна была расплачиваться полным подчинением! — Она подошла к окну, показывая на двор. — Видишь ту скамейку? Я сижу там каждый вечер с Ниной Сергеевной и другими соседками. Мы говорим о фильмах, о книгах, о жизни. А знаешь, о чём я не говорю? О том, какой у меня замечательный муж!
Владимир побледнел:
— Ты... ты их настраиваешь против меня?
— Мне не нужно их настраивать. Они сами видят, какой я стала за эти месяцы.
— Какой стала? — Он сделал шаг к ней, и Анна Викторовна напряглась. — Озлобленной старухой?
— Свободной женщиной.
— Свободной? — Владимир ударил костылём по полу так сильно, что треснуло напольное покрытие. — В шестьдесят два года? Кому ты нужна, кроме меня?
— Прежде всего, себе.
— Себе? — Он засмеялся, но смех получился злым. — Посмотри на себя в зеркало! Старая, толстая, морщинистая! Думаешь, найдёшь кого-то лучше?
Анна Викторовна встала:
— Владимир Иванович, прошу вас успокоиться...
— Не успокоюсь! — Он развернулся к ней. — Это моя жена! Мой дом! И я не позволю какой-то девчонке указывать мне, как жить!
— Тогда живи один, — тихо сказала Галина.
— Что?
— Живи один. В том интернате, откуда тебя выписали.
Наступила гробовая тишина. Владимир смотрел на жену, не веря услышанному.
— Ты... ты выгоняешь меня?
— Я делаю выбор. Либо ты учишься жить со мной как с равной, либо живёшь без меня.
— Но я же болен! У меня инсульт был!
— Знаю. И мне жаль. Но твоя болезнь не даёт тебе права ломать мою жизнь.
Владимир опустился на диван, и впервые за много лет Галина увидела его растерянным.
— Галя, — голос его стал тихим, — я же не знал, что тебе плохо...
— Не знал? — Она присела напротив него. — Или не хотел знать?
— Я... я думал, тебе нравится заботиться обо мне.
— Мне нравилось чувствовать себя нужной. Но я не хочу чувствовать себя рабыней.
— Но что я буду делать один?
— То же, что делала я восемь месяцев — учиться жить.
— А если не получится?
— Тогда, — Галина посмотрела на Анну Викторовну, — мы найдём тебе место, где о тебе позаботятся профессионалы.
— В доме престарелых? — Ужас в его голосах был неподдельным.
— В доме для людей, которые не могут позаботиться о себе сами.
— Но я могу! Я всё могу сам!
— Тогда докажи. Но не требуя от меня прежней покорности.
Владимир долго молчал, глядя в пол. Когда он поднял голову, Галина увидела в его глазах что-то новое — признание поражения.
— А если я попробую... по-другому?
— Попробуешь что?
— Не командовать. Не требовать. Просто... жить рядом.
Галина качнула головой:
— Поздно, Володя. Слишком поздно.
— Почему поздно?
— Потому что я уже не та женщина, которая согласится на "рядом". Я теперь знаю, что значит жить для себя.
— Для себя? — Владимир вцепился в подлокотник дивана. — А как же мы? Наша семья?
— Какая семья, Володя? — Галина встала и подошла к комоду, где лежали документы. — Семья — это когда двое заботятся друг о друге. А у нас один всю жизнь заботился только о себе.
— Но я же менялся! В больнице я понял...
— Ты понял только то, что без меня тебе некомфортно. Но ты не понял, что мне без тебя стало комфортно.
Анна Викторовна деликатно вмешалась:
— Галина Петровна, если вы приняли решение, я могу помочь с оформлением документов. Есть хорошие специализированные учреждения...
— Нет! — Владимир попытался встать, но сил не хватило. — Галя, ты не можешь так поступить! Я твой муж!
— Был моим мужем, — она достала из комода папку с документами. — А теперь ты человек, которому нужен профессиональный уход. И я больше не готова его обеспечивать.
— Но люди подумают! Соседи скажут, что ты бросила больного мужа!
— Пусть скажут. — Галина пожала плечами. — А я скажу, что наконец-то освободилась от человека, который тридцать пять лет не давал мне дышать.
Владимир заплакал. Неожиданно, по-детски, утирая слёзы тыльной стороной ладони.
— Галочка, милая, я же без тебя пропаду...
— А я с тобой уже пропадала. Каждый день, понемногу.
— Но я обещаю! Я буду другим! Не буду командовать!
— Не будешь, — кивнула она. — Потому что не сможешь. Ты не умеешь быть другим, Володя.
Она подошла к окну и открыла его. Во двор влетел свежий осенний воздух, принося запах опавших листьев и свободы.
— Анна Викторовна, — обратилась Галина к социальному работнику, — какие документы нужны?
— Заявление от родственника о невозможности обеспечить уход и медицинское заключение о необходимости постоянного наблюдения.
— У меня есть выписка из больницы, — Владимир всхлипнул. — Там написано, что нужен уход...
— Тогда всё просто, — Галина взяла ручку. — Я напишу заявление прямо сейчас.
— Галя, постой! — Он схватил её за подол халата. — Дай мне время! Неделю! Я докажу, что могу измениться!
Галина остановилась и посмотрела на него сверху вниз. В этом взгляде было столько усталости и решимости, что он понял — всё кончено.
— Володя, — сказала она тихо, — некоторые клетки можно открыть только один раз. И когда птица вылетает, она уже никогда не вернётся назад добровольно.
— Какая клетка? Какая птица?
— Я была птицей в клетке тридцать пять лет. А теперь знаю, что такое небо.
Она села за стол и начала писать заявление. Владимир смотрел на её уверенные движения и понимал — той покорной Гали больше нет.
— Завтра приедут из социальной службы, — сказала Анна Викторовна. — Оформим всё быстро.
Галина подписала заявление и протянула его социальному работнику. Потом подошла к мужу и впервые за много лет посмотрела ему прямо в глаза.
— Прости, Володя. Но я не вернусь в ту клетку, из которой вырвалась.
Она взяла с подоконника цветок, который вырастила сама, и вышла во двор — к новой жизни, где никто не скажет ей, куда идти и что делать.
А Владимир остался сидеть в опустевшей квартире, впервые понимая, что значит быть по-настоящему одному.