Раиса сидела на краю кровати и смотрела на чемодан. Не открытый, не собранный — просто стоял, как немой укор. Чёрный, потертый, с одним кривым колесиком, который ещё в Турции застрял в трещине плитки и с тех пор тарахтел, как кастрюля с горохом. Два года он пылился на антресолях, а теперь — снова на виду. Символ? Предупреждение? Или просто напоминание, что терпение у любого человека конечное?
Аркадий спал рядом, свернувшись калачиком, с телефоном в руке. Ему и в тридцать три без игрушек никак. Раиса посмотрела на его затылок и ощутила тупую злость. Чужой. Совсем чужой человек.
— Что ты, как дура, на него таращишься? — голос Галины Петровны раздался прямо под дверью. У неё, как у домовой, всегда был какой-то особый слух: сто́ит Раисе задержаться в спальне дольше обычного — свекровь уже на пороге.
Раиса дернулась. Сколько можно? Два года она жила «в её доме». Вечно это подчёркнутое «моё». Даже хлеб, купленный Раисой, Галина Петровна выкладывала на стол с фразой:
— Это я купила. На мои деньги.
Раиса поначалу старалась не спорить. Молодая, неопытная, «надо быть умнее», как советовала мама. Но умнее не значит терпеть.
Она встала, открыла дверь. На пороге стояла Галина Петровна, в махровом халате с вытянутыми локтями. Запах лука и старого масла от неё бил в нос.
— Я вообще-то сплю, — тихо сказала Раиса, стараясь не разбудить мужа.
— Спать она собралась! — вскинулась свекровь. — В десять утра! Женщина должна вставать раньше. Вот я всю жизнь в шесть поднималась. И ничего. А у тебя всё сон да сон. Домой-то ты зачем замуж пошла? Чтобы отдыхать?
Раиса сглотнула. Опять. Каждый день одно и то же. Словно живёшь не женой, а квартиранткой, только ещё и со штрафами.
— Я работаю до позднего, — выдавила она. — Имею право поспать.
— Право? — прищурилась Галина Петровна, сложив руки на груди. — У тебя тут никаких прав. Это мой дом.
Эта фраза была как зубная боль. Непрерывная, тупая, но такая, что жить невозможно.
Аркадий заворочался, пробормотал что-то и, как обычно, сделал вид, что спит. Его фирменная тактика. Пока бабы грызутся, он «не при делах».
Раиса резко закрыла дверь. Устала. Хотелось взять тот самый чемодан, швырнуть в окно и уйти. Но куда? Съёмное жильё дорого. Зарплата — копейки. Родители в провинции, еле-еле концы с концами сводят.
Она упала на кровать и уставилась в потолок.
Когда же это кончится?
Вечером за ужином всё пошло по привычному сценарию. Галина Петровна сидела во главе стола, словно генерал на построении. На ней был новый халат — ярко-бордовый, блестящий, купленный на рынке. На пальце — массивное кольцо, которое она любила демонстративно крутить.
— Опять макароны? — скривилась она, глядя на кастрюлю. — Сколько можно? Мужику мясо нужно.
— Купи, если хочешь, — не выдержала Раиса. — У меня после коммуналки денег не осталось.
— Так ты же работаешь! — возмутилась свекровь. — На что тогда тратишь? На тряпки свои?
Аркадий кашлянул, глядя в тарелку.
— Мама, ну хватит…
— Что хватит?! — вскинулась она. — Я двух взрослых ртов кормлю! Сын у меня работает — и всё домой приносит. А эта? Только и знает, что на диване лежать!
— Я не лежу, я работаю! — Раиса ударила ладонью по столу. — Я вообще-то половину зарплаты отдаю на квартиру!
— А квартира чья? — свекровь подалась вперёд, глаза блеснули. — Моя! Я её ещё с отцом Аркадия получала! Это наш дом! Ты тут кто? Никто.
Раиса почувствовала, как лицо заливает жар. Аркадий молчал. Опять.
— Знаешь что, мама, — выдавила она сквозь зубы. — Я скоро уйду отсюда.
— Да хоть завтра! — рассмеялась Галина Петровна. — Только куда ты пойдёшь? На вокзал? У тебя ни гроша за душой!
Раиса резко встала, стул с грохотом отлетел назад.
— Хватит! — её голос сорвался. — Я не обязана слушать твои унижения!
Галина Петровна тоже поднялась, схватилась за кольцо, словно за оружие.
— Да ты неблагодарная! Я тебя приютила, а ты вон как! Сын мой всю жизнь проживёт здесь, а тебя никто не держит!
Аркадий наконец поднял голову:
— Рая, ну… не начинай…
Она посмотрела на него — и в тот момент поняла: он не её союзник. Никогда не был. Всегда будет рядом с мамой, как мальчик с подолом.
Раиса схватила чемодан из прихожей, поставила его на середину гостиной.
— Всё. Хватит. Или я найду свой дом, или сойду с ума.
Галина Петровна прижала руку к груди, будто её оскорбили хуже, чем матом.
— Дом? — прошипела она. — У тебя? Ха! Ты обнаглела.
И в комнате повисла тишина. Только часы тикали на стене.
Раиса ушла. Не хлопнув дверью, не устраивая театра, — просто взяла чемодан, наспех кинула туда самое нужное и вышла. Лестница пахла кошачьей мочой и старым линолеумом. Она спустилась вниз и впервые за два года почувствовала, как дышит полной грудью. Свежий воздух — да, даже с бензином и жареным луком из соседнего подъезда.
Села на лавочку у дома. Чемодан стоял рядом, колесо снова тарахтело — теперь по асфальту. Смешно и грустно одновременно: вот так рушится «семья». Даже не рушится — а как гнилой шкаф, сам собой падает.
Телефон завибрировал. Аркадий.
Раиса уставилась на экран и не взяла. Что он скажет? «Вернись, мама волнуется»? Или «Зачем ты всё испортила»? Смешно.
Позвонила мама.
— Доча, ты чего? — голос встревоженный, но спокойный. — У меня сердце екнуло.
Раиса сглотнула:
— Мам, я ушла.
— Куда?
— Никуда. Сижу с чемоданом.
— Господи… Доча, приезжай к нам.
— Мам, да у вас трёшка и сестра с детьми. Куда я? На диван?
— Ну и что, потерпим. Главное, чтобы ты оттуда ушла. Мы тут с папой давно думали… Может, тебе помочь на жильё?
Раиса выдохнула. Эти слова упали, как камень в воду.
Через неделю она уже сидела в нотариальной конторе. Стерильный кабинет, пластиковые окна, запах кофе из автомата в коридоре. В руках у неё — стопка документов: выписка со счёта родителей, договор на домик в Подмосковье. Небольшой, старенький, но свой. Свой!
И тут влетела Галина Петровна. В прямом смысле — влетела: с грохотом открыла дверь, за ней плёлся Аркадий.
— А вот и мы! — свекровь плюхнулась на стул рядом. — Сын сказал, что ты дом собралась покупать. Ну, я пришла помочь разобраться.
Раиса напряглась:
— А при чём вы?
— Как при чём? — свекровь вскинула брови. — Ты же жена моего сына! Всё общее! Дом — тоже общий. Мы должны оформить доли.
Раиса почувствовала, как у неё внутри всё сжалось. Вот он, момент истины.
Нотариус, женщина лет пятидесяти с аккуратной стрижкой и видом школьной учительницы, подняла глаза от бумаг:
— Дом приобретается на личные средства Раисы Сергеевны. Родители дарят ей деньги. Это её личная собственность.
— Подождите, — перебила Галина Петровна. — Но она в браке! Значит, половина мужнина!
Нотариус спокойно поправила очки:
— Если средства подарены только Раисе Сергеевне и подтверждены документально, то имущество не является совместно нажитым.
Свекровь побледнела.
— Это ж несправедливо! Мой сын останется ни с чем?
Раиса посмотрела прямо на неё:
— А я два года что имела? Свободу? Уважение? Свой угол? Я тоже была ни с чем.
Аркадий покраснел, что-то замямлил:
— Рая, ну… может, всё-таки оформим на двоих? Ну, чтобы по-честному?
— По-честному? — Раиса рассмеялась, горько и зло. — Ты хоть раз был честен со мной? Хоть раз встал на мою сторону? Нет. Так что теперь всё по закону.
Галина Петровна зашипела:
— Ты не понимаешь, девочка, что делаешь. Семью рушишь! Ты ещё пожалеешь.
Раиса встала, собрала бумаги.
— Семья — это когда поддержка. А у нас — казарма. Я пожалею только об одном: что терпела так долго.
Она вышла из кабинета. За спиной остались крики свекрови и сдавленный голос Аркадия.
Вечером он всё же приехал к ней — уже в новый дом. Домик маленький, стены с облупившейся краской, пахнет сыростью. Но — тишина. Своё.
Аркадий стоял на пороге с бутылкой дешёвого вина.
— Рая… ну не начинай заново. Давай мириться. Мама… ну, мама горячая, сама знаешь.
Раиса молча смотрела. Он в своей кожаной куртке, мятых джинсах. Такой родной и такой чужой.
— Я не вернусь, — сказала она.
— Но как же я? — растерянно. — У меня ж там только мама…
— Вот и живи с мамой. Удобно ведь.
Он шагнул ближе, схватил её за руку.
— Рая, не глупи! Мы ж семья!
Она выдернула руку, резко.
— Семья? Мы были квартиросъёмщики у твоей матери. Я выхожу из этой аренды.
И захлопнула дверь перед его лицом.
Через пару дней пришла повестка: заявление о разделе имущества, иск от Аркадия. Писал, что дом куплен в браке, значит — совместный.
Раиса сидела с этой бумажкой на кухне нового дома и смеялась. Смех был нервный, со слезами. Вот она, настоящая война. Теперь — без права на отступление.
Суд. Серый коридор, люди в пальто, шуршание бумаг, запах дешёвого кофе из автомата. Раиса сидела на скамейке, сжала папку с документами так, что побелели пальцы. В голове гул: «Только бы устоять, только бы не дрогнуть».
Аркадий сидел через два метра, рядом с ним — Галина Петровна. Та, как всегда, во всеоружии: строгий костюм, губы ярко-красные, волосы собраны в пучок. Смотрела на Раису сверху вниз, будто на второклассницу, которую вызвали к директору.
— Ну что, — прошипела свекровь, наклонившись вперёд, — готова остаться на улице? Дом-то всё равно наш будет.
Раиса подняла глаза.
— Нет, Галина Петровна. Это мой дом.
Заседание началось. Судья зачитала иск. Нотариус подтвердила: деньги подарены лично Раисе её родителями, документы в порядке.
— Таким образом, дом является личной собственностью Раисы Сергеевны, — сухо констатировала судья.
В зале повисла пауза. Галина Петровна подалась вперёд:
— Ваша честь, да как же так? Это ж несправедливо! Сын мой без крыши над головой!
Судья холодно посмотрела поверх очков:
— Ваш сын взрослый человек. Пусть сам решает, где жить.
Аркадий побледнел. Он метался глазами — то на мать, то на Раису.
— Рая… — выдохнул он жалобно. — Ну, может, договоримся?
Раиса поднялась. Голос у неё был твёрдый:
— Всё. Хватит. Никаких договоров. Я развожусь.
Судья кивнула:
— Заявление о расторжении брака приобщено к делу.
Галина Петровна вскочила:
— Ты пожалеешь! Без нас ты никто!
Раиса посмотрела прямо ей в глаза.
— Я — без вас наконец-то кто-то.
Вечером она вернулась в свой дом. Старый забор, облупившаяся калитка, но теперь — её территория. Она прошла внутрь, села на табурет у окна. Тишина. Никто не кричит, не унижает, не диктует правила.
Она достала из чемодана чашку — единственное, что взяла из того «дома». Налила чай, посмотрела в окно. Снег медленно падал, свет от фонаря ложился золотым пятном на дорогу.
Раиса улыбнулась впервые за два года. И вдруг заплакала — от облегчения.
Финал: она осталась одна. Но это было лучшее «одна» в её жизни.
Конец.