Мое утро на стойбище неизменно начиналось с прогулки по лесу. В июне здесь еще достаточно холодно, за ночь лужи затягивались тонкой паутиной льда. При этом многие растения уже во всю цвели. Восходящее солнце застревало где-то в зоне гольцов и по-особому подсвечивало росу на траве. Вся эта красота сопровождалась птичьим пением.
Во время очередной прогулки идиллию нарушил сильный грохот, я решил, что рухнул подтаявший козырек на ручье, куда мы унесли мясо добытого зверя.
Подумал, что мясо могло упасть в воду, где его забьет песком. Пошел посмотреть, и у самого ручья наткнулся на следы медведя. Мясо валялось как попало и его явно было меньше – значит, медведь завтракал у ручья, либо унес с собой. Косолапый мог в любую минуту вернуться за добавкой, поэтому я побежал до зимовья.
Валерий Николаевич зарядил ружье, и мы пошли перетаскивать мясной запас в другое место. С этого дня, по совету Холямоева, я прекратил дальние прогулки, природой любовался сидя у домика. Съемочный процесс тоже пришлось сильно ограничить, но на это была другая причина. Выяснилось, что у оленеводов нет генератора, совсем. Первые дни я решил, что они просто экономят топливо, поэтому вечером зажигают лампу, но нет. Вскоре дело дошло до того, что я уже не пересматривал снятые кадры, экономя аккумуляторы.
Гены с Серафимом не было несколько дней, времени освободилось много, и я взялся помогать Холямоевым по хозяйству, это нас сблизило. Началось все с ночной грозы, во время которой ветром оторвало большой кусок рубероида на крыше дома. Днем мы занялись ремонтом, сколотив первым делом лестницу. На правах самого молодого вызвался подняться на крышу, там масштаб проблемы оказался больше, чем мы предполагали, возились весь день, но крышу починили.
Ближе к вечеру латали загон, долго искали в лесу подходящие жерди, рубили и волокли к стойбищу.
Во время отдыха общались на разные темы, Валерий Николаевич оказался хорошим собеседником. Передо мной находился будто другой человек, возможно, нас сблизила работа.
Ненавязчиво я подвигал хозяина к теме обрядов и национальных традиций тофов.
– У нас и тофов-то настоящих почти не осталось. Ну, какие они тофы, если не знают с какого краю к оленю подойти? Язык забыли. В лучшем случае что-то понимают, а сказать уже ничего не могут.
Жить стали одним днем, старинных законов не соблюдают. Набрали драндулетов, и шастают по чужим тАйгам, бьют зверя, почем зря, некоторые по 10-12 голов добывают, куда это годится? Оголодали или, скорее, обнаглели без меры.
Валерий Николаевич махнул рукой и надолго замолчал, возможно, давая возможность осмыслить слова, оценить масштаб трагедии.
Под тАйгами (ударение на первом слоге) Холямоев имел ввиду родовые угодья.
Сам Валерий Николаевич не помнит, как проходил суглан – годовой съезд тофов. По рассказам бабушки Елизаветы Петровны и дедушки Александра Александровича, на суглан в верховье Уды, старались попасть даже из самых дальних стойбищ. У некоторых дорога занимала больше недели. Каждый собирал привезенную с собой юрту, в итоге временные жилища образовывали большой круг, внутри которого горел костер Хаптагай - Одо.
Позже я нашел описание суглана у известного этнографа Бернгарда Петри, побывавшего у тофов в 1925 году.
«Целый год карагас кочевал, промышлял, сколько испытаний он вынес за это время и теперь, когда он приезжает на суглан, хочет отдыхать как барин: "Довольно я в тайге дрова рубил – здесь гулять буду, отдыхать надо. Найму русского дрова рубить". И действительно нанимает русского. Суглан – это праздник, большой и единственный в году. В этот праздник гулять надо. Если не гулять, то, когда же веселиться, если не на суглане.
На суглане едят сильно. Варят мясо – много, полные котлы. Целый день жуют сушки, сосут сахар и конфеты, пьют в изобилии густой чай. На суглане карагас не настоящий, на суглане он праздничный, он нарядный, он сытый, он пьяный. На суглане карагас курит обязательно папиросы. Все были веселы, порой и пьяны, дружно и миролюбиво беседовали. Играл нанятый из русских гармонист, молодежь плясала...»
Сегодня в Тофаларии проводят фестиваль «Арканьи игры» («Аргамчи Ыры» ), но это бледная тень старинного старинного суглана.
По моим расчетам Серафим с Геной должны были уже вернуться, но прошло еще два дня, а их все не было. В это время мы сходили в гольцы, куда намечалась кочевка в скором времени. Когда пауты (оводы) активизируются, оленеводы гонят туда стадо, там нет кровососов. Возвращаются, когда уже полетят «белые мухи». На месте будущей стоянки мы подлатали чум, починили местами полностью рухнувшую изгородь. Возвращались поздно вечером, и я был уверен, что пацаны вернутся, увы, они не пришли. Не появились они и на следующий день. Ближайший вертолет должен был прилететь в Верхнюю Гутару через четыре дня, поэтому особо не волновался. Меня удивляло другое: про сына Валерий Николаевич ни разу не вспомнил, даже не упомянул в разговоре.
Когда я спросил про сроки перекочевки на гольцы, ответ Валерия Николаевича несколько озадачил.
–Так пастухи в этом году, похоже, проспали, ждем, а их все нет и нет.
Я было раскрыл рот, чтобы уточнить о ком идет речь, если Серафим и Геннадий в этом статусе пока не рассматриваются. Следующая фраза запутала все окончательно.
– Вчера двое проползали полдня, а сегодня и не слышно.
Решил, что идет о неких напарниках, которые в силу определенных причин оказались не работоспособны. Непонятно было, когда они пришли из Гутары и где они находились все время, пока мы жили на стоянке.
–Ползают молча, – окончательно запутал меня Холямоев.
Оказалось, что пастухами Валерий Николаевич называет паутов (оводов).
Первый этап подготовки к переходу началась на следующий день, когда из деревни вернулась молодежь.
Валерий Николаевич с братом, навьючив оленей, увезли в сторону заснеженных вершин основную часть груза. Мы взялись перетаскивать и укладывать в тайник-лабаз вещи и продукты, которые будут востребованы оленеводами поздней осенью. В избушке остался набор уставшему путнику: немного крупы, соль, спички, дрова, оленья шкура на нарах и записка (стиль и пунктуация сохранены):
«Всем кто проходит здесь. Просим не пакастить и ничего не брать это закон тайги. Коней в загон не загонять и не привязывать он весь гнилой. Холямоев».
От Верхней Гутары нас разделял один длинный переход, поскольку уже несколько дней стояло сухо, мы надеялись переправиться через Морхой с первого раза.
С хозяевами стойбища прощание проходило чуть теплее, чем встреча. Едва мы двинулись в путь, как заморосил дождик. Тревогу вызывал непредсказуемый Морхой, который мог закрыть нам брод, поэтому решили не останавливаться до самой реки, а чай попить после переправы. Вместе с Геной вдвоем мы сели на жеребца, чему он не обрадовался и пару раз взбрыкнул, пытаясь сбросить «лишний вес». Серафим оседлал кобылу, которая стала привыкать к наезднику.
Худшие опасения подтвердились, уровень реки заметно прибыл, хотя камень еще был виден. Решили переправляться не мешкая. Долгожданное чаепитие после переправы испортил дождь. Едва котелок закипел, он начал лить словно из лейки. До дома добрались абсолютно мокрыми поздно вечером. Дождь лил весь следующий день, вертолет, понятно, не прилетел.
Над Гутарой моросил мелкий дождик, я, сидел на берегу под пихтой, прикидывая свои шансы оказаться дома.
– Эй, мужик, на камне! Да, ты! Хочешь, в бане попарится? Подходи.
Я пересек Гутару по подвесному мосту, справа от которого стоял молодой мужчина.
–Иван, – протянул он руку. – Это сын мой. Ростик, беги к мамке, пусть еще одно полотенце отправит. Смотрю, приезжий. Пойдем, не стесняйся.
Горячий пар и холодный морс, оказавшись как нельзя кстати, подвигли неожиданно к философии. Баня – территория крайностей. Тофы потому не любят ее, потому что не приемлют крайностей.
– Че там сидишь один? Фотографируешь? Когда просят с туристами хожу, или сплавляемся.
Иван работает кочегаром в школе, женат, воспитывает сына.
– Да, не переживай ты так. Когда дело не клеится, надо идти в баню. Пойдем, воздухом подышим.
После жаркой парилки подмывало прыгнуть в Гутару. Однако на берегу появилась молодая женщина, она катила тележку мокрого белья.
–Настя, полоскать идешь?
–А ты не видишь?
–Только ты сюда не ходи, мы – голые…
–Больно надо, че, я там не видела. Тогда вы в Гутару не прыгайте.
Через пару часов солнце порвало тучи, над рекой повисла радуга – это был знак. На следующее утро я улетел…