— Светочка, а вы точно переезжать собираетесь? — Клавдия Семеновна прижала к груди сумку с продуктами и внимательно посмотрела на меня. — Только вчера риелтор ко мне заходил, спрашивал про вашу двушку.
Я замерла с ключами у замка. Какой риелтор? Какая двушка?
— Клавдия Семеновна, вы точно про нашу квартиру говорите?
— Ну а про какую же! Сорок седьмая, второй этаж. Молодой такой парень, в костюме, с папкой. Фотографировал подъезд, расспрашивал про соседей. Говорит, клиенты серьезные, наличными платить будут.
Земля поплыла под ногами. Я вцепилась в дверной косяк, пытаясь не упасть.
— А... а когда это было?
— Да вчера утром. Вы на работе были, а Владислав Михайлович как раз выходил. Даже поздоровались с тем риелтором.
В ушах зашумело. Наша квартира. Та самая двушка на втором этаже, которую мы покупали двадцать лет назад, вкладывая каждую копейку. Где воспитывали Игоря, где я провела лучшие годы жизни.
— Спасибо, что сказали, — проговорила я каким-то чужим голосом и нырнула в квартиру.
Владислав сидел на кухне с ноутбуком, попивал кофе и увлеченно что-то печатал. Обычная картина вечера. Только теперь она казалась декорацией к спектаклю, в котором я не знала своей роли.
— Слав, мне нужно кое-что выяснить, — начала я, стараясь говорить спокойно.
Он поднял глаза от экрана, слегка поморщился от прерванного сосредоточения.
— Что случилось?
— Клавдия Семеновна говорит, что к ней заходил риелтор. Интересовался нашей квартирой.
Пауза. Владислав медленно закрыл ноутбук, откинулся на спинку стула. В его взгляде мелькнуло что-то неуловимое — не вина, не смущение. Скорее... досада.
— А, это, — сказал он наконец. — Хотел тебе завтра рассказать.
— Рассказать что именно? — Мой голос звучал тише обычного, но в нем появилась незнакомая твердость.
— Светка, ну не делай трагедию. Квартиру решили продать. На первоначальный взнос Игорю. Он ипотеку оформляет на трешку в новостройке.
Я смотрела на мужа — на его усталое лицо с глубокими морщинами у глаз, на седину в волосах, на привычный жест потирания висков. Двадцать восемь лет брака, и я впервые видела его как чужого человека.
— Мы решили? — переспросила я.
— Ну да. Семья же. Сын должен нормально жить, а не в однушке ютиться.
— А где будем жить мы?
Владислав пожал плечами:
— Пока у Игоря поживем, в трешке место хватит. А потом видно будет. Может, что-то поменьше снимем.
Я опустилась на стул напротив, чувствуя, как внутри все переворачивается с ног на голову. Это же наш дом. Здесь каждый угол помнит нашу историю, каждая царапина на паркете рассказывает о прожитых годах.
— А если я не согласна?
— Не согласна на что? — искренне удивился он. — Светка, мы же всегда всё делали для ребенка. Зачем нам такая большая квартира на двоих? Игорь молодой, ему семью создавать, детей рожать.
— Но это же наш дом, Слава. Наша жизнь здесь.
— Была наша. А теперь пора передавать эстафету, — он встал, подошел к окну. — Я уже с риелтором договорился. Покупатели есть, цену хорошую дают.
Я сидела в своей кухне, где двадцать лет каждое утро готовила завтрак, где учила сына читать, где мы с мужем строили планы на будущее. И не узнавала этого места.
— А когда ты планировал мне сообщить?
— Да завтра и сообщил бы. Или послезавтра. Какая разница? Дело житейское.
— Житейское, — повторила я, и в голосе прорвалась боль. — Продать наш дом без моего согласия — это житейское дело?
Владислав обернулся, посмотрел на меня с удивлением:
— Ты чего взвелась? Тебе же лучше будет — никакого хозяйства, коммуналки меньше. В старости покой нужен, а не квадратные метры.
В старости. Мне пятьдесят два года, а он уже списал меня в старость.
Ночью лежала и смотрела в потолок. Рядом мирно сопел Владислав, а в голове крутились мысли. Когда я стала для них обузой? Когда мое мнение перестало что-то значить? И главное — когда я сама позволила себя не замечать?
Утром позвонила сыну. Игорь ответил бодро, с дороги:
— Привет, мам! Ты по поводу квартиры? Папа сказал, что в курсе теперь.
— В курсе, — эхом отозвалась я. — Игорь, а тебе не показалось странным планировать мою жизнь без моего участия?
Пауза. Звук тормозов, видимо, он где-то остановился.
— Мам, да что с вами происходит? Мы же семья. Все друг для друга. Папа говорит, вы не в восторге от переезда, но это же временно. Год-два поживете у меня, а там квартирку поменьше купим.
— А если я не хочу жить у тебя? Если я хочу остаться в своем доме?
— Мам, ну вы же разумный человек. Зачем вам двоим такая большая квартира? Мне семью создавать нужно, детей воспитывать. А у вас что — только телевизор смотреть осталось?
Этими словами он добил окончательно. Только телевизор смотреть. В его представлении моя жизнь уже закончилась, осталась только доживать в углу у детей.
— Игорь, — сказала я твердо, — а если я скажу «нет»?
— Да ладно, мам, — засмеялся он. — Что значит «нет»? Это же для вашего же блага в итоге.
— Чье именно блага?
— Ну... семейного. Общего. — Он начал раздражаться. — Мам, у меня совещание через пять минут. Поговорим дома, ладно? И не устраивайте драму из-за пустяков.
Пустяки. Моя жизнь, мой дом, мое мнение — все это пустяки.
После разговора села на кухне и попыталась вспомнить, когда в последний раз кто-то спрашивал моего мнения по важным вопросам. Не могла вспомнить. Сначала родители решали, потом муж, потом решения принимались "за всю семью", но почему-то всегда без меня.
Вечером, когда Владислав вернулся с работы, я встретила его у двери:
— Нужно поговорить.
— Опять про квартиру? — устало сказал он. — Света, давай без истерик. Решение принято, документы почти готовы.
— Какие документы?
— Договор с риелтором, предварительное соглашение с покупателями. Дело техники.
Я почувствовала, как внутри что-то окончательно обрывается. Они не просто приняли решение без меня — они уже воплощают его в жизнь.
— Слава, а ты понимаешь, что я собственник тоже? Что без моей подписи квартиру не продать?
Он остановился, снимая куртку, повернулся ко мне:
— Не подпишешь, что ли?
В его голосе не было даже тени сомнения. Он был абсолютно уверен, что я подпишу. Как всегда подписывала, соглашалась, не возражала.
— А если не подпишу?
Владислав хмыкнул:
— Светка, ну что ты как маленькая? Конечно, подпишешь. Куда ты денешься?
«Куда ты денешься». Вот оно, истинное отношение. Я никуда не денусь, потому что я никто. Удобное приложение к их жизни.
На следующее утро собрала сумку и уехала к подруге Нине в область. Не оставляла записок, не объясняла — просто исчезла из их уравнения.
У Нины, овдовевшей три года назад, жизнь текла размеренно и спокойно. Небольшой частный дом, сад, две кошки и тишина, которую я не ощущала годами.
— Рассказывай, — сказала она, наливая чай в красивые чашки. — По лицу видно — дело серьезное.
И я рассказала. Всё — про квартиру, про решения без меня, про ощущение собственной невидимости.
— Дура ты, Светка, — покачала головой Нина. — Сама позволила себя не замечать. А теперь удивляешься.
— Не позволяла я, — возразила. — Просто... я думала, что семья — это когда все друг для друга.
— Семья — это когда все друг ДРУГА уважают, — поправила подруга. — А у тебя что — концлагерь какой-то. Ты работаешь на них, а они тебе даже спасибо не говорят.
Телефон разрывался от звонков. Сначала Владислав — удивленный, потом раздраженный, потом почти умоляющий. Игорь звонил реже, но злился больше — планы срывались, риелтор названивает, покупатели нервничают.
— Мам, ну что за детский сад? — возмущался он в очередном звонке. — Из-за ваших тараканов вся сделка может сорваться!
— А почему не из-за того, что вы продаете чужую квартиру без согласия хозяйки?
— Какой еще чужую? Вы же семья!
— Нет, Игорь. Ты — моя семья. А я для тебя, видимо, уже никто.
Через неделю приехал Владислав. Постаревший, растерянный, впервые за годы по-настоящему не понимающий, что происходит.
Мы сидели на веранде у Нины, пили чай и молчали. Он явно не знал, с чего начать — в нашей семье разговоры по душам не практиковались.
— Света, — наконец начал он, — ну что ты как ребенок? Обиделась и убежала из дома.
— Я не обиделась, — спокойно ответила я. — Я проснулась.
— От чего проснулась?
— От того, что меня нет в моей собственной жизни. Что мое мнение ничего не значит. Что вы принимаете решения обо мне, но без меня.
Он поморщился:
— Да какое мнение? О чем мнение? Мы же всегда все обсуждали.
— Когда? — Я повернулась к нему. — Назови хотя бы один серьезный разговор, где ты интересовался моим мнением, а не просто ставил в известность о принятом решении.
Владислав замолчал, перебирая в памяти. И я видела по его лицу — он не может вспомнить ни одного такого разговора.
— Слава, я не буду продавать квартиру, — сказала я тихо, но твердо.
— Но почему? — он наклонился ко мне. — Ты же понимаешь, Игорю нужна помощь. Мы родители, должны помогать.
— Помогать — да. Жертвовать собственным домом — нет.
— Но куда нам такая большая квартира? Мы уже не молодые, нам много места не нужно.
— Мне нужно, — я посмотрела ему в глаза. — Мне нужен мой дом. Мне нужно место, где я хозяйка, а не гостья. Мне нужно знать, что есть на свете место, которое принадлежит мне и где мой голос имеет вес.
— Ты всегда была хозяйкой в доме.
— Нет, Слава. Я была домработницей. Хорошо оплачиваемой, любимой, но домработницей. Хозяин всегда ты.
Мы сидели в тишине. Где-то стрекотали кузнечики, мурлыкали Нинины кошки. И впервые за много лет я чувствовала себя на своем месте.
— А что ты хочешь? — спросил наконец Владислав.
— Хочу, чтобы со мной советовались. Хочу, чтобы мое «нет» что-то значило. Хочу жить в своем доме и не бояться, что завтра его продадут за моей спиной.
— Хорошо, — кивнул он после долгой паузы. — Квартиру не продаем. Но тогда Игорю как помочь?
— Можно дать денег в долг. Можно стать созаемщиками по ипотеке. Вариантов много. Но продавать дом — это крайняя мера, и решение должно быть общим.
Он смотрел куда-то вдаль, переваривая услышанное:
— А с Игорем кто будет разговаривать? Он уже все распланировал.
— Мы оба будем, — ответила я. — Как родители. Как равноправные члены семьи.
Домой мы ехали вместе, но я чувствовала — что-то изменилось. Не сразу, не вдруг, но начало меняться. Я больше не была невидимой в собственной жизни.
Игорь встретил нас в коридоре — взвинченный, недовольный:
— Ну что вы там решили? Риелтор уже третий раз звонит, покупатели начинают сомневаться.
— Решили не продавать, — спокойно сказала я.
— Как это не продавать? — он уставился на меня. — У меня же планы, я уже кредит оформляю!
— Игорь, мы дадим тебе денег в долг на первоначальный взнос. Но дом остается нашим.
— Мам, вы что, рехнулись? Какой долг? Мне полтора миллиона нужно!
— Найдем полтора миллиона, — вступил в разговор Владислав. — Созаемщиками станем, поручители. Но квартиру продавать не будем.
Игорь переводил взгляд с отца на меня и обратно:
— А если я скажу, что не согласен? Что мне именно эта квартира нужна?
— Тогда покупай ее сам, — ответила я. — За свои деньги. По рыночной стоимости.
— Вы сговорились что ли? — воскликнул сын. — Мам, это же я, ваш ребенок!
— Именно поэтому я хочу, чтобы ты научился принимать «нет» как ответ, — сказала я, удивляясь собственной твердости. — И чтобы понимал — у других людей, даже у родителей, есть свои потребности и права.
Вечером, когда Игорь ушел к себе переваривать новые реалии, мы с Владиславом сидели на кухне. Той самой кухне, которая могла стать чужой.
— Знаешь, — сказал муж задумчиво, — я даже не понимал, что ты так к дому привязана.
— Дело не в доме, — ответила я. — Дело в том, что меня не спросили. В том, что мое мнение не имело значения.
— А раньше имело?
Я задумалась. Честно задумалась:
— Не знаю. Может, я просто раньше не настаивала на своем мнении. А теперь настаиваю.
— И будешь настаивать?
— Буду, — кивнула я. — Буду участвовать в собственной жизни.
Владислав улыбнулся — впервые за долгое время искренне:
— Знаешь, а мне нравится. Ты стала... интереснее что ли.
Я посмотрела на него удивленно:
— Интереснее?
— Ну да. Раньше все было предсказуемо — ты согласишься, промолчишь, не будешь возражать. Скучно, если честно. А теперь... непонятно, что ответишь. Приходится думать.
И мы оба рассмеялись. Может быть, впервые за годы — не над кем-то, а вместе, над абсурдностью ситуации.
Через месяц Игорь купил двушку в том же районе. Мы стали созаемщиками, помогли с первоначальным взносом. Он долго дулся, но постепенно оттаял. А недавно сказал:
— Мам, а вы правильно сделали тогда. С квартирой. Я бы на вашем месте тоже не согласился.
Наш дом остался нашим. И я осталась в нем хозяйкой — не прислугой, а именно хозяйкой. Со своим голосом, своим мнением и правом сказать «нет».
И знаете что? Оказывается, когда тебя слышат, жить становится намного интереснее.