Знаете, есть такая тишина, которая не успокаивает, а давит. Звенит в ушах, лезет под кожу и заставляет сердце сжиматься в ожидании чего-то неотвратимого. Именно за такой тишиной я и поехал в Карелию, наивно полагая, что убегаю от городского шума. А на деле — угодил в самый эпицентр безмолвного ужаса.
Меня зовут Алексей. Ещё полгода назад я был обычным офисным планктоном в Питере: ипотека, вечные дедлайны, выгоревшая душа и ощущение, что жизнь проходит мимо, как картинка за окном электрички. Всё изменил один звонок. Развод. Банально, грязно и окончательно. В один момент мой уютный мирок рухнул, и я понял, что больше не могу видеть ни эти серые стены, ни людей, с которыми ещё вчера пил кофе. Нужно было бежать.
Куда — вопрос не стоял. В детстве мы с отцом часто ездили в Карелию на рыбалку. Эти воспоминания — единственное, что осталось светлого и чистого. Запах соснового бора, чёрная, как дёготь, вода в озёрах, и это невероятное чувство единения с природой. Я залез в интернет и почти сразу наткнулся на объявление: «Требуется работник на форелевое хозяйство. Проживание предоставляется. Опыт не обязателен». То, что нужно.
Хозяйство оказалось на отшибе, на берегу огромного, вытянутого озера с труднопроизносимым названием, которое я так и не запомнил. Владелец, Иван Сергеевич, мужик лет пятидесяти, крепкий, обветренный, с цепким взглядом, осмотрел мои белые офисные руки, хмыкнул, но на работу взял.
— Городских надолго не хватает, — сказал он вместо приветствия. — Романтика улетучивается через неделю, когда спина начинает отваливаться. Справишься?
— Справлюсь, — уверенно кивнул я, хотя сам в этом уверен не был.
Кроме меня и Сергеича, на хозяйстве был ещё один человек — Семён. Старик лет под семьдесят, сухой, жилистый, похожий на корень старого дерева. Он почти не говорил, но всё делал с такой неторопливой основательностью, что сомнений в его профессионализме не возникало. Он тут родился, вырос и, казалось, сросся с этим местом.
Работа действительно была не из лёгких. Подъём с рассветом, кормёжка рыбы в садках — огромных сетчатых резервуарах, плавающих в озере, — проверка и починка сетей, уборка. К вечеру я падал на кровать в своём маленьком домике и засыпал мёртвым сном, без сновидений и тревог. Первые недели были настоящим спасением. Голова очистилась от ненужных мыслей, а тело гудело от приятной усталости. Я начал приходить в себя.
Проблемы начались примерно через месяц. Тихо и незаметно.
— Опять недосчитались, — хмуро бросил однажды утром Сергеич, сверяясь с какими-то бумагами. — Голов пятьдесят как корова языком слизала.
Я пожал плечами. Ну, бывает. Рыба — дело такое. Может, сдохла, может, чайки утащили. Но Сергеич был другого мнения.
— Сдохла бы — кверху брюхом всплыла. И чайка столько не унесёт. Сети целые, замки на месте. Чертовщина какая-то.
Он грешил на браконьеров. Мол, придумали какой-то хитрый способ, подплывают ночью и выцеживают рыбу прямо из садков. Мы усилили бдительность: повесили дополнительные фонари по периметру, стали дежурить по ночам по очереди.
Моё первое ночное дежурство я запомнил надолго. Ночь была безлунная, бархатно-чёрная. Озеро превратилось в огромное зеркало, отражавшее звёзды. Тишина, та самая, давящая. Только изредка — плеск рыбы в садках да шёпот ветра в верхушках сосен. Я сидел на деревянном мостке, курил и смотрел на воду. И вдруг услышал звук.
Он был тихий, едва различимый. Похожий на низкое гудение или стон, идущий будто бы из-под воды. Я замер, прислушиваясь. Звук повторился, чуть громче, и в нём проскользнули странные, булькающие нотки, отдалённо напоминающие… смех. У меня мороз пробежал по коже. Я посветил фонариком на воду, но луч выхватывал лишь чёрную, маслянистую гладь. Никого. «Показалось», — решил я, но до конца смены сидел, как на иголках, не спуская глаз с тёмной воды.
Утром я рассказал об этом Семёну. Он молча выслушал, помешивая ложкой чай в кружке, потом поднял на меня свои выцветшие глаза.
— Вода — она живая, Лёш. У неё свой голос есть. И хозяин свой. Не любит она, когда в неё слишком долго смотрят. Особенно ночью. Как бы в ответ не заглянула.
Я тогда лишь усмехнулся его суевериям. Старики, что с них взять.
А рыба продолжала пропадать. Каждую ночь — минус тридцать, сорок, пятьдесят голов. Сергеич рвал и метал. Он был уверен, что это происки конкурентов. Но как они это делали, оставалось загадкой. Ни следов, ни шума. Словно рыба просто растворялась в воде.
Напряжение росло. Спокойствие, за которым я сюда приехал, испарилось без следа. Ночи превратились в пытку. Я сидел на дежурстве, вглядываясь в темноту, и каждый плеск, каждый шорох заставлял меня вздрагивать. Озеро перестало быть для меня местом умиротворения. Теперь оно казалось мне враждебным, затаившимся существом. Мне постоянно чудилось, что из глубины на меня смотрят. Сотни невидимых глаз.
Однажды ночью, во время моего дежурства, я увидел движение. Не на поверхности, а под ней. Глубоко. Что-то большое, тёмное, вытянутое, как бревно, медленно проплыло под садками. Оно двигалось плавно, с какой-то ленивой грацией, абсолютно не похожей на движения рыбы. Я вскочил, схватил фонарь, но сколько ни светил — ничего. Лишь мои собственные отражённые звёзды.
На следующий день мы обнаружили, что один из садков повреждён. Сеть не была разрезана ножом. Она была разорвана. Словно кто-то с нечеловеческой силой потянул за неё и просто выдрал огромный клок.
— Медведь? — предположил я.
Сергеич покачал головой.
— Медведь бы весь мосток разнёс. И следы бы оставил. Тут что-то другое.
Он посмотрел на Семёна. Старик, который до этого молча чинил сеть, вдруг выпрямился и сказал тихо, но отчётливо:
— Уходить ему надо отсюда. Нам. Хозяин недоволен. Кормится начал.
— Кончай свои сказки, старый! — взорвался Сергеич. — Какой ещё хозяин? Я тут хозяин! И я этих тварей найду!
Но в его голосе уже не было прежней уверенности. Была злость, смешанная со страхом. Мы все его чувствовали. Он висел в воздухе, густой и липкий, как утренний туман.
Кульминация наступила через несколько дней. Мы с Семёном делали плановый обход, проверяли крепления садков. Один из тросов, уходящий на дно к якорю, показался нам слишком натянутым. Мы попробовали его потянуть — он не поддавался.
— Зацепился, видать, за топляк, — прокряхтел Семён. — Надо лебёдку.
Сергеич пригнал катер с небольшой лебёдкой. Мы закрепили трос и начали тянуть. Шло тяжело. Моторчик лебёдки надрывно выл. Трос натягивался, как струна, с него ручьями стекала вода.
— Да что ж там за бревно такое, — сплюнул Сергеич, вытирая пот со лба.
И тут трос поддался. Медленно, неохотно, из глубины стало подниматься нечто тёмное и огромное.
— Идёт! — закричал я. — Давай, ещё!
Мы все склонились над водой, пытаясь разглядеть, что же мы тащим. Первой мыслью, когда оно показалось на поверхности, было — сом. Гигантский, чудовищный сом, какого я не видел даже в книжках. Длиной метра три, а то и четыре. Бледно-серый, почти белый, с раздутым, дряблым брюхом. Он не двигался, и мы решили, что он мёртв.
— Вот он, ворюга! — торжествующе выдохнул Сергеич. — Запутался в тросе и сдох. Туда ему и дорога!
Мы подтащили его ближе к мосткам, чтобы отцепить. Семён взял багор, чтобы подцепить тушу. И в тот момент, когда он коснулся её, «сом» дёрнулся.
Мы отшатнулись. А потом началось то, что до сих пор стоит у меня перед глазами, когда я закрываю их ночью.
Бледно-серая кожа «сома» пошла волнами, как ткань на ветру. Его голова, плоская и широкая, начала меняться. Она вытягивалась, деформировалась. Огромная пасть, усеянная мелкими, как щётки, зубами, вдруг стала расползаться в стороны, превращаясь в немыслимую щель. Усы, толстые и длинные, задергались и стали втягиваться внутрь.
Но самое страшное было не это. Самым страшным были глаза. Маленькие, почти незаметные свиные глазки сома вдруг начали увеличиваться, наливаясь мутной белизной. Они росли, превращаясь в два огромных, молочно-белых шара без зрачков, размером с блюдце. И эти шары уставились прямо на меня. В них не было ничего рыбьего. В них была осмысленная, древняя, нечеловеческая ненависть.
Это не было животное. Это было нечто, что лишь притворялось им. Мимикрия. Идеальная, жуткая мимикрия.
Оно открыло свою щель-пасть, и из неё вырвался звук. Тот самый низкий, гудящий стон, который я слышал в первую ночь. Но теперь он был громким, и в нём отчётливо слышались слова. Искажённые, булькающие, словно произнесённые через толщу воды, но это были слова. Обрывки фраз, имён. Я разобрал имя «Семён». А потом оно прошипело моё. «Лё-ё-ша-а-а».
Я закричал. От ужаса, от омерзения, от понимания того, что передо мной — нечто абсолютно чуждое этому миру. Сергеич стоял, как вкопанный, его лицо стало белее мела. Только Семён не растерялся.
— Руби! — заорал он и сунул мне в руки топор, который всегда лежал на мостках.
Я не помню, как замахнулся. Помню только глухой, мокрый удар, словно ударил по мешку с илом. Тварь задергалась, забилась, разбрызгивая вокруг ледяную, вонючую слизь. Трос лебёдки лопнул с оглушительным щелчком. Существо, освободившись, на мгновение показало нам свою истинную форму. Это было длинное, змееподобное тело, покрытое не чешуёй, а какой-то серой, складчатой кожей. По бокам его шевелились отростки, похожие на недоразвитые, перепончатые конечности. А потом оно с чудовищной скоростью скользнуло обратно в чёрную воду.
На поверхности осталось расплываться бурое, мутное пятно. И тишина. Та самая, давящая, звериная тишина.
Мы стояли на мостках, мокрые, дрожащие, и не могли вымолвить ни слова. Первым очнулся Сергеич. Он развернулся и, не говоря ни слова, пошёл к своему дому. Через десять минут он выехал на своей старой «Ниве» и умчался прочь, даже не заглушив мотор катера. Больше мы его не видели.
Мы остались с Семёном вдвоём.
— Что… что это было? — выдавил я, когда смог говорить.
Семён долго молчал, глядя на воду.
— Хозяин, — наконец сказал он. — Он тут всегда жил. Пока его не тревожили. А мы садки поставили, рыбу развели. Кормушку ему устроили. Вот он и привык. А потом решил попробовать что-то новое.
Он посмотрел на меня.
— Он твоё имя знает, Лёша. Он тебя попробовал на вкус. Теперь не отпустит. Уезжай. Прямо сейчас. И никогда, слышишь, никогда больше не подходи к большой воде. Ни к озеру, ни к реке. Он будет ждать. Такие, как он, умеют ждать.
В ту же ночь я уехал. Собрал свой рюкзак, оставил на столе деньги за проживание и пошёл пешком до ближайшей станции, до которой было километров двадцать. Я шёл всю ночь, не оглядываясь, и мне всё время казалось, что за спиной, в лесной темноте, раздаётся мокрое, шлёпающее чавканье и тихий, зовущий шёпот: «Лё-ё-ша-а-а».
С тех пор прошло три года. Я вернулся в город. Снова работаю в офисе, снял квартиру на последнем этаже высотки. Я не подхожу к рекам и каналам. Не езжу на море. Я даже ванну принимаю с опаской, постоянно прислушиваясь к звукам в трубах. Я знаю, что это паранойя. Но тот молочно-белый, без зрачков, взгляд я не забуду никогда.
Иногда по ночам мне снится чёрная вода и огромное существо, меняющее форму. Оно плывёт ко мне из глубины, и я просыпаюсь в холодном поту от булькающего шёпота, который зовёт меня по имени.
Я убежал из Карелии, но частичка моей души навсегда осталась там, на дне безымянного озера, в качестве наживки для того, кто притворился гигантским сомом. И я знаю, что он ждёт. Он умеет ждать.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#мистика #страшныеистории #карелия #историиизжизни