Дарья сидела на кухне и резала огурцы для салата. Огурцы были водянистые, мартовские, но ей было всё равно. Она резала их с таким видом, будто это не овощи, а враги народа. На плите булькала кастрюля с куриным супом — Павел «просил домашнего». Как будто ресторан дома открылся. А он, между прочим, сидел в комнате и листал свой телефон, делая вид, что работает. На самом деле она прекрасно знала: «танчики» или «шахматы с дураками».
— Даш, — донёсся из комнаты его голос, ленивый, как в воскресенье утром, — мамка звонила. Сказала, у неё давление опять поднялось. Надо съездить.
Дарья скривилась, но промолчала. У Валентины Ивановны давление поднималось строго по расписанию — когда у сына выходной.
Через пятнадцать минут они уже были в «мамином царстве». Двушка на Пролетарке, старый ковёр на стене, сервант с хрустальными рюмками и вечно включённый телевизор на полную громкость.
— Дашенька, ты, как всегда, без каблуков? — Валентина Ивановна смерила её взглядом сверху вниз, задержавшись на кроссовках. — Ну, это у молодёжи модно, наверное. Хотя… молодёжь — это я в свои сорок пять была.
Дарья молча прошла на кухню и начала доставать продукты из пакета.
— Я суп сварила, — гордо сообщила свекровь. — А ты зачем свои продукты привезла? Деньги на ветер бросаете. В моё время мы обычным детским кремом пользовались, и никто не жаловался.
Дарья вдохнула через нос и выдохнула. Про крем она вообще молчала. В прошлый раз свекровь застала её в ванной с баночкой за тысячу рублей и полчаса читала лекцию о том, что «молодые совсем с ума посходили».
Павел тем временем удобно устроился в кресле.
— Ма, а что ты врачу-то не звонишь? — лениво спросил он. — У тебя же давление.
— А зачем? У меня теперь вы есть. Вот вы и должны смотреть, чтоб я жива-здорова была. Я ж вам не чужая! — Валентина Ивановна всплеснула руками, будто на сцене театра.
Дарья поставила продукты на стол, шумно открыла пакет молока.
— Павел, — тихо сказала она, наклонившись к мужу, — у нас дома суп стоит. Ты же сам просил.
— Да ладно, поедим здесь, — отмахнулся он. — Мамка старалась.
И всё бы ничего, если бы этим ограничивалось. Но нет. Вечером, когда они вернулись домой, Павел сел напротив и, ковыряясь в тарелке, сказал:
— Слушай, Даш, маме тяжело одной. Давай подумаем, может, к ней переберёмся? Там всё-таки двушка, и ей помощь нужна.
Дарья чуть не поперхнулась.
— Подожди. Ты серьёзно? В её двухкомнатной, где шкаф из семидесятых занимает половину зала? Где кухня два на три?
— Ну а что? — пожал плечами Павел. — Зато вместе. Семья должна держаться.
— Семья — это я и ты, — сжала губы Дарья. — А твоя мама — это отдельная история.
— Не надо, — нахмурился он. — Ты у меня золотая, но маму не трогай.
В этот момент Дарья впервые подумала, что «золотая» звучит как издёвка.
Через неделю они уже переехали. Вернее, Павел просто привёз свои вещи. Дарья сопротивлялась, но силы кончились.
Жизнь у Валентины Ивановны напоминала коммуналку времён Брежнева. Телек фоном, тапочки, которые обязательно «надо обуть», и длинные разговоры про то, кто «правильно живёт, а кто деньги транжирит».
Дарья старалась держать дистанцию. Но Валентина Ивановна была вездесущей.
— Сынок, — однажды сказала она, когда Дарья ушла на работу, — а что это у неё квартира пустует? Сдаёт, небось? Вот бы денежки в семью. Ты ж зарплату у тебя не ахти.
Павел почесал затылок и промямлил что-то невнятное.
Вечером, когда Дарья пришла домой, он уже ждал её с разговором.
— Даш, слушай… Ну, у тебя же квартира простаивает. Может, будем сдавать и деньги маме отдавать? Всё равно ж мы теперь вместе.
Дарья застыла.
— Стоп. Во-первых, квартира моя. Я её до брака купила. Во-вторых, сдаю я её — и деньги на мой счёт идут.
— Ну, формально да, твоя. Но мы же семья! — Павел развёл руками. — А маме сейчас труднее, чем нам.
— Павел, — Дарья говорила медленно, чтобы не сорваться, — твоя мама получает пенсию, плюс у неё вклад в банке. Она не голодает. А я не обязана её содержать.
Он замолчал, но глаза у него бегали. Было видно: разговор ещё не закончен.
На следующий день Валентина Ивановна решила атаковать сама.
— Дашенька, — протянула она сладко, садясь напротив за столом, — неужели ты такая жадная? Родной человек нуждается, а ты копейку пожалела. В моё время такого и представить нельзя было!
— В ваше время квартиры в наследство не падали, — резко ответила Дарья. — И вообще, это не ваш вопрос.
— Ах вот как! — свекровь закатила глаза. — Значит, ты хочешь, чтобы мой сын горбатился, пока ты на свои денежки кремики покупаешь?
— Я хочу, чтобы мой муж имел собственное мнение, — Дарья резко отодвинула стул. — Но, видимо, это из области фантастики.
— Даша, — вмешался Павел, — ну чего ты начинаешь? Мы же по-хорошему.
— Это у тебя по-хорошему. А у меня — последние нервы, — Дарья сорвалась. — Я устала жить в цирке.
Она схватила куртку и вышла, хлопнув дверью так, что с серванта в зале звякнула хрустальная рюмка.
В тот вечер Дарья впервые ночевала в своей пустой квартире. На полу, на старом матрасе, но зато — в тишине. Без критики, без «давления», без «мамки сказала».
Дарья проснулась от непривычной тишины. Ни телевизора, ни шагов Валентины Ивановны, ни скрипа Павловых кроссовок по линолеуму. Только пустая квартира и её дыхание.
Матрас был продавленный, подушка какая-то жёсткая, старая, но зато — своя. Она встала, посмотрела в зеркало в прихожей и впервые за долгое время улыбнулась самой себе. Пусть лохматая, без макияжа, но свободная.
На работе она весь день ходила с видом человека, у которого есть тайный план. Коллеги спрашивали:
— Даш, что такая довольная? Премию дали?
Она только махала рукой. Нет, премия ещё впереди — от самой себя.
Но вечером позвонил Павел. Голос у него был обиженно-укоризненный.
— Даш, ну ты чего? Мы тут с мамой переживаем. Вернись домой.
— Павел, — устало сказала она, — это мой дом. Я и вернулась.
— Ну, ты понимаешь, о чём я. У мамы давление поднялось, она до сих пор отойти не может от того, как ты дверь хлопнула.
— Ничего, привыкнет. У неё давление как по расписанию.
— Ты жестокая, — процедил он. — Я тебя не узнаю.
Дарья закрыла глаза. Хотелось крикнуть: «А я тебя узнаю! Маменькин сынок!» Но сдержалась.
Через три дня он пришёл лично. Стоял в дверях, растерянный, с пакетом мандаринов.
— Даш, ну не делай так. Мы же семья.
Она посмотрела на мандарины и засмеялась.
— Серьёзно? Ты думаешь, килограмм фруктов решает проблему? Может, я ещё на колени перед твоей мамой встану, за то что посмела жить в собственной квартире?
— Ты перегибаешь, — Павел покраснел. — Мамка только хочет, чтоб мы вместе были.
— Нет, Павел. Мамка хочет, чтоб я финансировала её пенсию. Разницу чувствуешь?
Он резко поставил пакет на пол.
— Слушай, я не хочу ругаться. Но если ты так будешь, то… я не знаю, как нам дальше.
— А я знаю, — перебила Дарья. — Ты хочешь — оставайся с мамой. Я хочу — остаюсь с собой. Всё просто.
К вечеру позвонила сама Валентина Ивановна. Голос был торжественный, как на партсобрании.
— Дашенька, я тебе как старший человек скажу: в семье надо делиться. А то что это — сын у меня на шее, а ты в сторонке? Ты бы невестка, а так… пустое место.
— Вы серьёзно думаете, что я обязана вам платить? — Дарья держала трубку двумя руками, чтобы не швырнуть.
— Конечно! А что? Ты ж замужем. Значит, имущество общее.
— Ошибаетесь, Валентина Ивановна. Квартира куплена до брака. Юридически она только моя.
— Ну вот видишь, какая ты жадная! В моё время за такие слова стыдно было бы!
Дарья отключила телефон и разревелась. Не потому что обидели — а потому что стало до тошноты ясно: они с Павлом на разных берегах.
На выходных Павел явился снова. На этот раз не один, а с двумя большими сумками.
— Я решил переехать к тебе, — сказал он, будто объявил о подвиге. — Будем здесь жить. Мамка, конечно, обиделась, но я выбрал тебя.
Дарья посмотрела на сумки. Потом на него.
— А условие какое? — тихо спросила.
— Ну… Мамке всё равно нужна помощь. Может, ты подумаешь насчёт квартиры? Хотя бы частично отдавать. Я же муж твой, мы вместе должны решать.
И тут у неё сорвало крышу.
— Ты… — Дарья подняла руки, как будто защищаясь, — ты вообще головой думаешь? Ты называешь это выбором? Ты хочешь поселиться у меня, чтобы сдавать мою квартиру и деньги носить маме?
— Да ты истеричка, — выкрикнул он. — Никто так не живёт!
— Нет, Павел, — холодно сказала Дарья, — никто так не выживает. Кроме тебя и твоей мамы.
Она схватила его сумку и со всего размаху швырнула в коридор. Тряпки вывалились прямо на коврик. Павел в шоке отступил назад.
— Ты что творишь?!
— Твои вещи — там. Ты — там. Моя жизнь — здесь. Всё.
Он топтался в дверях, бормотал что-то про развод. А потом вдруг выкрикнул:
— Я подам на раздел имущества! Всё равно моя доля есть!
Дарья усмехнулась сквозь слёзы.
— Попробуй. Удачи тебе и твоему юристу.
И захлопнула дверь у него перед носом.
Ночь она провела без сна. Сердце колотилось, руки дрожали. Но внутри было странное чувство облегчения. Как будто огромный камень свалился с плеч.
Она знала: обратного пути нет. Решение принято.
Дарья ждала повестку из суда, как ждут грипп: знаешь, что накроет, но не знаешь когда. Павел пару раз звонил, просил «передумать», потом перешёл на угрозы: «Я подам на раздел имущества, не отделайся». Но больше всего её раздражало, что за его спиной всё время слышался голос Валентины Ивановны. То она подскажет, то в трубку сама вмешается:
— Дашенька, зачем же вы так с моим мальчиком? Стыд-то какой!
Дарья перестала брать трубку.
Первое заседание прошло буднично. Павел пришёл с мамой — да-да, с мамой, как школьник на линейку. Она сидела рядом, громко шептала, какие слова сыну произносить.
— Уважаемый суд, — начал Павел, — квартира хоть и оформлена на жену, но… мы же семья!
— Это имущество, приобретённое до брака, — спокойно ответила Дарья. — И оно не делится.
Судья посмотрела на бумаги и сухо кивнула. Павел покраснел, Валентина Ивановна взвыла:
— А кто ж теперь будет за ним ухаживать? Она его бросает!
Дарья впервые улыбнулась открыто, прямо в лицо свекрови.
— Ухаживайте сами. Вам это всегда нравилось.
После суда Павел прибежал к ней домой. Вид у него был не воинственный, а растерянный.
— Даш… Ну зачем всё так? Я думал, мы всё равно помиримся. Мамка просто за меня переживает.
— Павел, — сказала она спокойно, — я подала на развод. Ты теперь официально свободен.
— Но мы столько лет вместе! — почти закричал он.
— А вместе ли? — прищурилась она. — Ты всё время был с мамой.
Он махнул рукой и ушёл, громко хлопнув дверью.
Дарья села на подоконник. Снизу двор был тот же самый: машины криво припаркованы, дети гоняют мяч. Только внутри неё что-то поменялось.
Не было ни злости, ни страха. Была лёгкость. Свобода. Ей было тридцать один — и впервые она почувствовала себя взрослой.
Павел остался там, где и был — под крылом своей матери. А она — пошла вперёд.
И пусть впереди будет сложно, зато это её дорога.
Финал.