– Светлана Андреевна, вы уверены? Мне кажется, он… слишком старый. Может, всё-таки что-то из новой итальянской коллекции? Муж говорит, сейчас в моде минимализм, чистые линии…
Светлана оторвала взгляд от резной ножки старинного кресла и тепло улыбнулась своей новой клиентке, Лидии Ивановне, жене весьма влиятельного человека. Женщина была одета с иголочки, но в глазах её металась неуверенность, свойственная людям, которые совсем недавно получили доступ к большим деньгам и отчаянно боятся ошибиться в выборе.
– Лидия Ивановна, мода приходит и уходит, а история остаётся, – мягко проговорила Светлана, проводя кончиками пальцев по потёртому бархату обивки. – Этот гарнитур видел три эпохи. Подумайте только, под этой самой обивкой, которую мы, конечно, заменим на роскошный шёлк по вашему выбору, скрывается конский волос, набитый вручную мастером, который умер двести лет назад. Каждая царапинка на этом дереве – это не дефект. Это след времени. Это жизнь. А ваш минимализм… он стерилен. В нём нет души.
Она взяла в руки небольшой деревянный элемент с почти стёршейся позолотой. – Знаете, чем отличается старинная позолота от современной? Раньше использовали сусальное золото – тончайшие листы, которые наносились на специальный клей из чесночного сока и яичного белка, так называемый полимент. Это придавало золоту глубокий, тёплый, живой блеск. А сейчас… сейчас просто красят бронзовой краской из баллончика. Быстро, дёшево и мертво. Вы хотите жить в окружении «мёртвых» вещей?
Лидия Ивановна смотрела на Светлану, как завороженная. – Боже, как вы рассказываете… Я никогда об этом не думала. Вы… вы как будто говорите с ними, с этими вещами.
– Я их слушаю, – просто ответила Светлана. – И они рассказывают мне свои истории. А я помогаю им рассказать эти истории вам. Так что, даём этому красавцу шанс?
– Даём! – решительно кивнула клиентка, и её лицо озарилось искренним восторгом. – Делайте, как считаете нужным! Я вам полностью доверяю!
Когда за Лидией Ивановной закрылась тяжёлая дубовая дверь мастерской, Светлана позволила себе на мгновение прикрыть глаза. Прошло четыре месяца с того рокового ужина. Четыре месяца её новой, свободной, оглушительно тихой жизни. Мастерская процветала. Сарафанное радио в кругах богатых и знаменитых работало лучше любой рекламы. Она переехала из квартиры в арендованное помещение побольше, в старом московском особняке, с высокими потолками и огромными окнами. Теперь у неё было шесть помощников, и она всерьёз подумывала о том, чтобы нанять управляющего.
Она изменилась. Не только внешне – хотя новая стрижка и дорогой деловой костюм, безусловно, добавляли ей уверенности. Изменился взгляд. Ушла затаённая боль и вечная готовность к унижению. Появилось спокойное достоинство хозяйки своей жизни. Она больше не была «никчёмной». Она была Светланой Андреевной Воронцовой, лучшим реставратором антикварной мебели в городе.
– Виталик, ну ты хоть котлетку съешь! Горяченькая! Я же для тебя старалась!
Виталий с раздражением отодвинул тарелку. – Мама, перестань! Я не голоден! И не называй меня Виталиком, мне сорок лет!
Анжела Игоревна обиженно поджала губы и села напротив. Они сидели на её крохотной кухне в старой «хрущёвке». После того, как Светлана выставила их из квартиры, Виталию пришлось переехать к матери. Первые недели он был полон яростного оптимизма.
– Да я через месяц найду работу вдвое лучше! – бахвалился он. – Эти идиоты ещё пожалеют, что сократили такого специалиста, как я! А Светка… она ещё приползёт, вот увидишь! Поймёт, кого потеряла!
Но проходил месяц, другой, третий. Рынок айти-специалистов оказался перенасыщен. Десятки таких же «гениев», как он, рассылали резюме и ходили на собеседования, где им предлагали зарплату втрое меньше прежней и сбивали спесь каверзными вопросами. Уверенность Виталия таяла с каждым днём. Он продал машину, чтобы платить по кредитам, которые брал, будучи уверенным в своём незыблемом финансовом положении. Дача, оформленная на него, требовала постоянных вложений, и он выставил её на продажу, но покупателей не находилось.
Он похудел, осунулся, под глазами залегли тени. Вечное присутствие матери, её удушающая забота и непрошеные советы сводили с ума. Он всё чаще вспоминал Светлану. Вспоминал не её триумф, а то, какой она была раньше. Тихая, удобная, всегда с горячим ужином и чистой рубашкой. Он вспоминал уют их квартиры, которую он так глупо потерял. Он не скучал по ней, как по женщине. Он скучал по комфорту, который она обеспечивала.
– Эта… змея, – прошипела Анжела Игоревна, точно угадав его мысли. – Всё из-за неё! Сглазила тебя! Отняла всё, что мы наживали годами!
– Мы ничего не наживали, мама! – взорвался Виталий. – Это я наживал! А она… она, оказывается, тоже наживала, только по-умному! Кто же знал, что эта тихоня окажется такой акулой?
– Я всегда говорила, что она себе на уме! Простая учительница, а смотри-ка! Обвела вокруг пальца моего мальчика! Надо было на ней не жениться, я же тебе говорила!
– Хватит! – рявкнул Виталий и ударил кулаком по столу. – Твои советы мне уже поперёк горла! «Надо было», «я же говорила»! Что теперь-то об этом говорить?
Он встал и начал мерить шагами тесную кухню. В его голове созревал план. Унизительный, отвратительный, но, как ему казалось, единственно верный. Он пойдёт к Светлане. Он извинится. Он скажет, что был неправ, что всё осознал. Он надавит на жалость, на общие годы, на воспоминания. Она ведь не зверь. Она любила его. Где-то в глубине души эта любовь должна была остаться. Он растопит её сердце, вернёт её расположение, а там… там видно будет. Может, и обратно съедется. А потом, когда всё наладится, он ей припомнит этот позор. Обязательно припомнит.
В один из вечеров, разбирая старые коробки с вещами, которые она всё-таки забрала из прошлой жизни, Светлана наткнулась на небольшую плюшевую шкатулку. Она открыла её. Внутри, на выцветшем бархате, лежали всякие дешёвые побрякушки: студенческие значки, билетики в кино с их первого свидания, засушенный цветок. И среди этого хлама – сложенная вчетверо бумажная салфетка.
Светлана развернула её. На салфетке неумелой рукой был нарисован шарж: смешная девчонка с огромными глазами и растрёпанными волосами. А внизу корявая подпись: «Моей Королеве Всего на Свете. От твоего верного, но бестолкового рыцаря». Это был он, Виталик, в самом начале их романа. Ещё не «гений», не «ведущий специалист», а просто влюблённый студент, который носил ей ромашки и читал стихи.
Она смотрела на этот рисунок, и по щеке медленно скатилась слеза. Одна, потом другая. Она плакала не о том Виталии, который кричал на неё и унижал. Она плакала о том мальчике с салфетки. О той девочке с огромными глазами. О той любви, которая когда-то казалась вечной и которую они оба – каждый по-своему – предали и растоптали. Она плакала о десяти годах своей жизни, которые ушли впустую.
Это был не срыв, не истерика. Это было тихое, горькое прощание с прошлым. Она аккуратно сложила салфетку, положила её обратно в шкатулку и закрыла крышку. Больше она к ней не вернётся. Никогда. Этот гештальт был закрыт.
На следующий день в её мастерской раздался звонок. Голос в трубке был незнакомый, мужской. – Светлана Андреевна Воронцова? – Да, слушаю вас. – Меня зовут Алексей Борисович, я помощник депутата Государственной Думы Самойлова Петра Васильевича. Пётр Васильевич наслышан о вашей уникальной работе и хотел бы поручить вам очень ответственный проект – полную реставрацию его фамильной библиотеки. Там есть экземпляры семнадцатого века. Светлана почувствовала, как у неё перехватило дыхание. Это был не просто заказ. Это было признание. Высшая лига. – Я… я с удовольствием возьмусь! – Отлично. Пётр Васильевич хотел бы встретиться с вами лично, чтобы обсудить детали. Вам удобно будет завтра, в одиннадцать, в его приёмной на Охотном Ряду?
Этот звонок был как знак свыше. Прошлое окончательно отпустило её, открывая дорогу в совершенно новое, захватывающее будущее.
Через неделю, вечером, когда Светлана, уставшая, но довольная после встречи с Самойловым (который оказался умнейшим и интеллигентнейшим человеком), возвращалась домой, у подъезда она увидела знакомую ссутулившуюся фигуру. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось ровно и холодно. Виталий.
Он был в какой-то потрёпанной куртке, небритый, с потухшим взглядом. Контраст с тем самоуверенным денди, которым он был всего несколько месяцев назад, был разительным. Он увидел её и шагнул навстречу.
– Света…
Она остановилась в паре шагов от него, не говоря ни слова. В её взгляде не было ни ненависти, ни злорадства. Только спокойное, отстранённое любопытство, с каким энтомолог разглядывает редкий экземпляр насекомого.
– Нам нужно поговорить, – сказал он, и в его голосе зазвучали просительные, заискивающие нотки, которые она никогда раньше не слышала.
– Я не думаю, что нам есть о чём говорить, Виталий. Всё было сказано в тот вечер.
– Нет, не всё! – он сделал ещё один шаг. – Света, я… я был таким идиотом! Таким слепым, самовлюблённым ослом! Я всё понял. Только сейчас, когда потерял тебя, я понял, каким сокровищем ты была!
Он говорил сбивчиво, торопливо, заглядывая ей в глаза, пытаясь найти там хоть искру былого тепла. – У меня всё плохо, Света. Меня уволили. Денег нет. Я живу с матерью, и это ад. Я каждый день вспоминаю тебя, нашу жизнь… Как нам было хорошо…
– Тебе было хорошо, Виталий, – тихо, но отчётливо поправила она. – Мне было не очень.
Эта простая фраза сбила его с пафосного тона. – Но… ты же любила меня! Я знаю, любила! Неужели всё прошло? Неужели десять лет можно вот так просто вычеркнуть?
– Нельзя, – согласилась она. – Они останутся со мной навсегда, как шрам. Но любовь… Любовь – это не сосуд, который можно один раз разбить, а потом склеить. Это скорее растение. Его нужно поливать, удобрять, беречь от холода. А ты и твоя мать годами выливали на него яд и засыпали солью. Оно умерло, Виталий. Давно. Я просто долго не решалась выкорчевать засохший ствол.
Он смотрел на неё, и в его глазах мелькнуло отчаяние. Он понял, что его план рушится. Надавить на жалость не получилось. Тогда он решил сменить тактику.
– Прости меня, – прошептал он. – Прости за всё. За каждое злое слово, за каждое унижение. Я готов на всё, чтобы ты меня простила. Дай мне шанс. Один-единственный. Я всё исправлю! Я найду работу, я буду носить тебя на руках! Я докажу, что изменился! Позволь мне вернуться.
Он сделал то, чего она никак не могла ожидать. Он опустился на одно колено прямо на грязный асфальт. – Светочка, родная… вернись ко мне. Или позволь мне вернуться к тебе. Я не могу без тебя.
Проходившая мимо пожилая соседка ахнула и прижала руки к груди. Светлана почувствовала, как к лицу приливает краска. Это был дешёвый, пошлый спектакль. И она не собиралась в нём участвовать.
– Встань, Виталий. Не унижайся ещё больше.
– Я не встану, пока ты не скажешь «да»!
– Хорошо, – её голос стал ледяным. – Тогда сиди здесь хоть до утра. А мне пора домой, я устала.
Она обошла его и направилась к двери подъезда. Он вскочил, и его лицо исказилось от ярости. Маска раскаяния слетела, обнажив прежнего, злобного и эгоистичного Виталия.
– Ах ты!.. – прошипел он. – Стерва! Я перед тобой на коленях, а ты!.. Возгордилась! Думаешь, если у тебя деньги появились, так всё можно? Да ты без меня никто! Пустое место! Я тебя сделал! Я тебя в люди вывел!
Светлана остановилась и медленно обернулась. Она посмотрела ему прямо в глаза, и во взгляде её была такая сокрушительная жалость, что ему стало не по себе.
– Нет, Виталий. Ты меня не сделал. Ты меня чуть не сломал. А всё, чего я достигла, я достигла не благодаря тебе, а вопреки. Ты был не трамплином, а гирей на моих ногах. И я счастлива, что наконец-то её сбросила.
Она вошла в подъезд и закрыла за собой дверь, оставив его стоять посреди двора, раздавленного и униженного.
Поднявшись в свою квартиру, она не заплакала. Она налила себе бокал хорошего вина, включила тихую музыку и села в отреставрированное ею же вольтеровское кресло. Она думала о том, что настоящая сила – не в том, чтобы мстить или злорадствовать. Настоящая сила – в умении отпускать. Отпускать прошлое, отпускать обиды, отпускать людей, которые тянут тебя на дно.
Она сделала глоток вина. Оно было терпким, чуть горьковатым, с долгим и приятным послевкусием. Таким же, как её новая жизнь.
А Виталий ещё долго стоял под её окнами. Потом побрёл к метро, обратно, в свою беспросветную жизнь с мамой и её котлетами. Он не понимал одного. Он думал, что пришёл просить о помощи. Но на самом деле, он пришёл, чтобы в последний раз попытаться отнять у неё то единственное, что у неё по-настоящему появилось – свободу. И у него ничего не вышло. Потому что нельзя отнять то, за что человек боролся и что выстрадал.
Светлана знала: бороться можно и нужно всегда. Сначала – за свою любовь. Потом – за своё достоинство. И наконец – за своё право быть счастливой. И эту последнюю, самую главную битву, она выиграла.