— Мы не семья, — сказал муж, глядя в экран телефона.
Лариса замерла, держа ложку над тарелкой с борщом. В кухне пахло укропом и свежим хлебом, который она только что достала из духовки. За окном моросил октябрьский дождь, и стёкла запотели от тепла. Её рука дрогнула, и капля красного бульона упала на скатерть, расплываясь пятном, похожим на раздавленную ягоду.
— Что ты сказал, Саша? — голос Ларисы был тихим, почти шёпотом, но в нём дрожала тревога.
Александр не поднял глаз. Его пальцы скользили по экрану, словно он искал там ответ на её вопрос. На нём была старая клетчатая рубашка, которую Лариса когда-то купила на рынке за копейки, потому что «такая мягкая, тебе пойдёт». Он носил её годами, и теперь рукава выцвели, а воротник потёрся.
— Ты слышала, — буркнул он, наконец отложив телефон. — Я сказал, мы не семья. Мы... Просто два человека, которые живут под одной крышей. И всё.
Лариса поставила ложку на стол. Её пальцы, натруженные за годы работы медсестрой, слегка дрожали. Она посмотрела на мужа, пытаясь поймать его взгляд, но он упорно смотрел в сторону, на облупившуюся краску на подоконнике.
— Саша, — начала она осторожно, — мы тридцать лет вместе. У нас сын, внучка. Дом этот. Как это — не семья?
Он фыркнул, будто её слова были глупостью.
— Сын? Колька уже десять лет в Москве, звонит раз в полгода. Внучка? Я её видел два раза, и то по видеосвязи. А дом... — он обвёл рукой кухню, — это просто стены. Ты хоть раз за эти годы чувствовала, что мы правда вместе?
Лариса молчала. Она смотрела на его лицо — знакомое до каждой морщинки, до шрама над бровью, который он заработал, когда чинил крышу в девяносто пятом. Тогда они были молодыми, смеялись, строили планы. Она вспомнила, как они с Сашей танцевали на свадьбе под магнитофон, как он неловко наступал ей на ноги, а потом шептал: «Лариска, ты моё счастье». Где-то в груди защемило.
— Я старалась, Саша, — сказала она наконец. — Все эти годы старалась. Для тебя, для Кольки. Для дома.
— Старалась, — кивнул он, но в голосе не было тепла. — А я что, не старался? Завод, смены, ремонты эти бесконечные. А для чего? Чтобы сидеть вот так, молчать за ужином? Чтобы ты мне борщ варила, а я тебе — зарплату приносил? Это не семья, Лариса. Это... сделка какая-то.
Она встала, чтобы убрать тарелку, но остановилась. Руки опустились. Ей вдруг стало холодно, несмотря на тёплую кофту, которую она связала прошлой зимой.
— А что тогда семья, по-твоему? — спросила она, и голос её стал твёрже. — Ты скажи, Саша. Объясни мне, глупой.
Он вздохнул, потёр лоб. Телефон лежал рядом, экран всё ещё светился. Лариса заметила, что там открыта какая-то переписка, но не стала вглядываться. Не хотела. Боялась.
— Семья — это когда людям хорошо вместе, — сказал он наконец. — Когда они друг друга понимают. Когда есть о чём говорить, а не просто... жить рядом, потому что так привыкли.
— И что, нам не о чем говорить? — Лариса почувствовала, как в горле встаёт ком. — Мы же всегда говорили. О Кольке, о работе, о соседях. О том, как забор покрасить или картошку посадить.
— Это не разговоры, Лариса, — он посмотрел на неё, и в его глазах было что-то новое, незнакомое. Усталость, но не та, что от работы. Другая. — Это быт. А я... Я больше так не могу.
Она села обратно, чувствуя, как стул скрипнул под её весом. В голове крутились вопросы, но она не знала, с чего начать. Зачем он это сказал? Что случилось? И почему телефон, этот чёртов телефон, всё время в его руках?
— Саша, — она старалась говорить спокойно, — если что-то не так, скажи. Может, я что-то не вижу? Может, я виновата?
Он покачал головой, но не ответил. Встал, взял телефон и вышел из кухни. Лариса осталась одна. Борщ остывал, а пятно на скатерти стало темнее, будто впитало в себя её тревогу.
На следующий день Лариса пошла на работу в больницу. Смена была тяжёлой — грипп шёл по городу, приёмный покой гудел, как улей. Она ставила уколы, раздавала таблетки, успокаивала старушку, которая боялась, что её «заберут в реанимацию». Но мысли всё время возвращались к вчерашнему разговору. К Сашиному голосу, к его словам: «Мы не семья».
В обеденный перерыв она сидела в ординаторской с кружкой чая. Напротив пила кофе её подруга Валя, старшая медсестра, которая знала Ларису ещё со школы.
— Ты чего такая смурная? — спросила Валя, откусывая бутерброд. — Опять спина болит?
— Не спина, — Лариса покрутила кружку в руках. — Саша вчера сказал, что мы не семья. Что мы просто... живём рядом.
Валя поперхнулась.
— Это как? Вы же с ним душа в душу! Сколько я вас знаю, вы всегда вместе. Помнишь, как он тебя с роддома забирал, с Колькой? На своём «Запорожце», весь гордый, как генерал!
Лариса улыбнулась, но улыбка вышла горькой.
— Это было давно, Валя. А сейчас... Не знаю. Он всё время в телефоне. Говорит, что нам не о чем говорить. Что это не семья, а сделка.
— Сделка? — Валя нахмурилась. — Это он так сказал? Ну, знаешь, Ларис, мужики в его возрасте иногда чудят. Может, кризис у него? Пятьдесят пять стукнуло, вот и бесится.
— Какой кризис? — Лариса покачала головой. — Он же не мальчик. И потом, он никогда таким не был. Всегда всё прямо говорил. А тут... Как будто чужой.
Валя отложила бутерброд и посмотрела на подругу серьёзно.
— А ты с ним говорила? Прямо, по душам? Может, он что-то скрывает?
— Пыталась. Он уходит от разговора. Телефон этот... — Лариса замолчала, чувствуя, как щёки горят. — Валя, я боюсь. Вдруг там кто-то есть?
Валя прищурилась.
— Думаешь, баба? Да ну, Саша твой — не из таких. Он же тебя всю жизнь на руках носил.
— Носил, — согласилась Лариса. — А теперь будто я ему чужая.
Вечером она вернулась домой. Саша сидел в зале, смотрел телевизор. На экране шёл футбол, но он, похоже, не особо следил. Телефон опять был в руке.
— Ужинать будешь? — спросила Лариса, снимая пальто.
— Не хочу, — ответил он, не отрываясь от экрана.
Она прошла на кухню, поставила чайник. Взяла тряпку, начала протирать стол, хотя он и так был чистый. Ей нужно было чем-то занять руки, чтобы не сорваться, не накричать. Но внутри всё кипело.
— Саша, — позвала она, стоя в дверях. — Поговорить надо.
Он вздохнул, отложил телефон.
— О чём, Лариса? Опять про то же?
— Про то, что ты вчера сказал. Про семью. Я всю ночь не спала, думала. Объясни мне, что не так. Я же не чужая тебе.
Он посмотрел на неё, и в его взгляде мелькнуло что-то, похожее на жалость.
— Лариса, я не хочу тебя обидеть. Но ты сама подумай. Когда мы в последний раз куда-то ходили вместе? В кино, в парк, хоть куда? Когда мы смеялись, как раньше?
Она хотела возразить, но слова застряли. Она вспомнила, как они с Сашей когда-то гуляли по набережной, ели мороженое, шутили. А когда это было в последний раз? Пять лет назад? Десять?
— Мы постарели, Саша, — сказала она тихо. — Жизнь другая стала. Но это же не значит, что мы не семья.
— А что значит? — он встал, подошёл к окну. — Я всю жизнь на заводе. Ты — в больнице. Мы возвращаемся, едим, спим. И всё. Я не хочу так, Лариса. Я хочу... жить.
— Жить? — она почувствовала, как голос дрожит. — А я, значит, не живу? Я для тебя, для Кольки, для этого дома всё делала. А ты теперь говоришь, что это не жизнь?
Он повернулся, и на миг ей показалось, что он хочет что-то сказать, но передумал.
— Я не знаю, как объяснить, — сказал он наконец. — Просто... мне пусто. Внутри пусто.
Лариса молчала. Она смотрела на его спину, на сутулые плечи, и вдруг поняла, что не знает, что сказать. Ей хотелось кричать, плакать, но вместо этого она просто ушла на кухню и закрыла дверь.
Прошла неделя. Саша стал молчаливее, чаще уходил из дома по вечерам. Говорил, что идёт к соседу, чинить что-то в гараже, или просто «погулять». Лариса не спрашивала, куда он на самом деле. Ей было страшно. Но в один из вечеров она не выдержала. Дождалась, пока он уйдёт, и взяла его телефон. Пароль она знала — день рождения Кольки.
На экране была переписка. Женское имя — Светлана. Лариса открыла сообщения, чувствуя, как сердце колотится. Ничего откровенного, но тон... Слишком тёплый. «Саша, ты молодец, что решился», «Приходи завтра, поболтаем», «Ты прав, жизнь одна». Лариса пролистала выше. Они переписывались уже месяц. Светлана писала про какие-то курсы, про книги, про «новую жизнь». Лариса почувствовала, как пол уходит из-под ног.
Когда Саша вернулся, она сидела на кухне с его телефоном в руках.
— Кто такая Светлана? — спросила она, не глядя на него.
Он замер в дверях. Потом медленно подошёл, сел напротив.
— Лариса, это не то, что ты думаешь, — сказал он тихо.
— А что тогда? — она подняла глаза. — Объясни. Ты с ней переписываешься, уходишь куда-то. Говоришь, что мы не семья. Кто она, Саша?
Он вздохнул, потёр лицо руками.
— Светлана — с курсов. Я записался на курсы психологии. Хотел... понять себя. Что со мной не так. Почему мне так... тоскливо.
— Психология? — Лариса нахмурилась. — И что, эта Светлана тебе помогает понять?
— Она просто друг, — сказал он быстро. — Мы говорим. О жизни, о смысле. О том, чего я никогда с тобой не обсуждал. Потому что... ты всегда занята. Дом, работа, борщ этот твой.
Лариса почувствовала, как слёзы жгут глаза.
— А ты пробовал со мной говорить? Хоть раз спросил, чего я хочу? Или я для тебя просто кухарка?
Он молчал. Потом встал, подошёл к ней, но не коснулся.
— Прости, Лариса. Я не хотел, чтобы так вышло. Я просто... запутался.
Она вытерла слёзы рукавом.
— Запутался? А я, значит, не запуталась? Я тридцать лет с тобой, Саша. Тридцать лет. И теперь ты мне говоришь, что запутался?
Он не ответил. Взял телефон и ушёл в спальню. Лариса осталась сидеть, глядя на холодный чай в кружке.
На следующий день она позвонила сыну. Колька ответил не сразу, голос был сонный.
— Мам, что случилось? У вас всё нормально?
— Не совсем, — Лариса старалась говорить спокойно. — Папа... Он говорит, что мы не семья. Что ему пусто. И ещё какая-то Светлана появилась. С курсов каких-то.
Колька помолчал.
— Мам, ты серьёзно? Папа? Да он же... Он всегда был за тебя горой.
— Был, — согласилась она. — А теперь... Не знаю, Коля. Что мне делать?
— Поговори с ним, — сказал сын. — Прямо. Без криков. И, мам, ты тоже подумай. Может, ты тоже устала от этого быта? Может, вам обоим надо что-то изменить?
Лариса задумалась. Она никогда не думала о себе. Всегда — о других. О Саше, о Кольке, о больных в больнице. А чего хотела она сама? Она не знала.
Вечером она ждала Сашу с работы. Он пришёл поздно, пахло сыростью и немного табаком, хотя он бросил курить десять лет назад.
— Саша, — сказала она твёрдо. — Нам надо поговорить. Серьёзно.
Он кивнул, сел. Впервые за долгое время он смотрел ей в глаза.
— Я не хочу, чтобы мы развалились, — начала она. — Но если тебе так плохо со мной, скажи. Уйди. Но не мучай меня. Не молчи.
Он долго смотрел на неё, потом заговорил.
— Лариса, я не хочу уходить. И Светлана... Это не роман. Она просто... Она слушает. А ты... Ты всегда такая сильная. Я думал, тебе ничего не надо. Что ты и без меня справишься.
— Справлюсь, — кивнула она. — Но я не хочу без тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе. По-настоящему.
Он взял её руку. Впервые за много лет.
— Я тоже хочу, — сказал он тихо. — Но нам надо что-то менять. Обоим.
Они сидели долго, говорили. О прошлом, о том, как всё изменилось. О том, чего им не хватает. Лариса рассказала, как мечтала в молодости путешествовать, но всегда откладывала. Саша признался, что боится старости, боится стать ненужным. Они плакали, смеялись, вспоминали, как танцевали на свадьбе.
На следующий день Лариса записалась на курсы живописи. Она всегда любила рисовать, но бросила ещё в школе. Саша пошёл с ней — сказал, что хочет попробовать. Они начали гулять по вечерам, просто так, без цели. Разговаривали. Смеялись.
Колька приехал через месяц, привёз внучку. Они сидели на той же кухне, ели борщ, и Лариса смотрела на Сашу. Он улыбался, рассказывал внучке, как ловил рыбу в детстве. Телефон лежал в стороне, экран был тёмным.
Лариса не знала, что будет дальше. Но она чувствовала, что они снова вместе. Не просто под одной крышей. А по-настоящему.