Тамара оказалась в салоне странного автобуса с пятью неподвижными пассажирами. Водителя не было, но автобус ехал сам по незнакомым улицам. Постепенно молчаливые попутчики начали говорить — каждый нес свою боль, свое раскаяние.
Глава 3. Первая станция
Двери открылись с тем же протяжным шипением. Снаружи стояла мгла — не ночь, не день, что-то среднее. Серое, размытое время, когда очертания предметов становятся зыбкими, неточными.
— Выходи, — сказала Алина. — Твоя станция.
— Какая станция? — Тамара выглянула наружу. — Там же ничего нет.
— Посмотри внимательнее.
Тамара всмотрелась. Сначала действительно казалось, что за дверями пустота. Но постепенно из тумана начали проступать контуры. Длинный коридор. Белые стены. Запах лекарств и... и чего-то ещё. Чего-то знакомого.
— Нет, — прошептала она. — Только не это.
— Это, — сказал Виктор. — Это то, что нужно пройти.
Ноги несли её сами. Тамара вышла из автобуса, ступила на холодный кафельный пол. Коридор был именно таким, как в её воспоминаниях. Длинный, выкрашенный в казённый зелёный цвет. Под потолком гудели лампы дневного света. Пахло хлоркой и человеческой болью.
Областная больница. Отделение кардиологии. Палата номер семнадцать.
— Я не могу, — сказала Тамара в пустоту. — Я не хочу это переживать заново.
Но коридор уже окружал её со всех сторон. Под ногами скрипел линолеум. Где-то капала вода. Где-то кто-то стонал.
Тамара двинулась по коридору, хотя каждый шаг давался с трудом. Она помнила этот путь. Помнила, как шла здесь три года назад, сжимая в руках сумку с вещами для Пети. Пижама, тапочки, лекарства, которые он просил принести. И термос с супом — он всегда говорил, что больничная еда невкусная.
Она дошла до знакомой двери. Семнадцать. Номер висел криво, краска на цифрах облупилась. Тамара толкнула дверь, вошла внутрь.
Палата была на четыре койки, но занята только одна. У окна лежал Петя. Её Петя, пятидесятипятилетний, но похудевший, постаревший. Волосы поредели, лицо осунулось, но глаза... глаза были те же самые. Карие, добрые, любящие.
— Тома, — сказал он, улыбаясь. — Ты пришла.
— Я всегда прихожу, — ответила Тамара. — Каждый день прихожу.
— Я знаю. Ты хорошая жена. Лучше и не найти.
Тамара подошла к кровати, присела на стул рядом. Взяла Петю за руку. Рука была холодная, пальцы тонкие, как у старика.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше. Вчера врач сказал, что динамика положительная. Может, скоро домой выпишут.
Тамара кивнула, хотя знала — домой Петя не вернётся. Знала, что это последний разговор. Последний раз, когда она видит его живым.
— Петь, — сказала она. — Я хочу тебе сказать...
— Что? — Он повернул голову, посмотрел на неё внимательно.
— Я... я хочу сказать, что люблю тебя. Что ты был лучшим мужем. Что я счастлива, что мы прожили вместе тридцать лет.
Петя улыбнулся.
— Я тоже тебя люблю, Томочка. Очень люблю.
— И ещё я хочу сказать... — Тамара сглотнула. — Прости меня. За все ссоры. За то, что была злой иногда. За то, что не всегда понимала тебя.
— Глупости, — мягко сказал Петя. — Мы же не святые. Все ссорятся. Все друг на друга сердятся. Это нормально.
— Нет, не нормально. Я помню, как ты хотел в отпуск в Крым поехать.. А я сказала, что денег нет, что Ленка маленькая, что не время для путешествий. А на самом деле я просто боялась лететь на самолёте.
— Тома...
— Нет, дай сказать. Ты так хотел море увидеть. Ты мне фотографии показывал, говорил, что там красиво. А я... я была дурой. Думала, что времени много. Что успеем ещё.
Петя сжал её руку.
— Мы и съездили в Крым. Помнишь? Лена уже подросла, на бабушку оставили.
— Помню. Но было уже поздно. Ты уже болел. Сердце пошаливало. Ты не мог долго на солнце лежать, быстро уставал.
— Зато мы были вместе. Это главное.
— Главное... — Тамара покачала головой. — Главное, что я тебя тогда не слушала. Главное, что я всегда знала лучше всех. Всегда была права.
— Ты была заботливой матерью. Хорошей хозяйкой. Верной женой.
— Но не любящей. Не по-настоящему. Я тебя любила, но... но как-то неправильно. Собственнически. Я думала, что если я тебя накормлю, одену, выстираю — то этого достаточно. А нужно было... нужно было слушать тебя. Понимать.
Петя помолчал. Потом тихо спросил:
— А как дела у Лены? Она не приходит навестить меня.
— Она... она занята. Работа, институт. Сессия скоро.
— Тома, не ври. Я знаю, что вы поссорились. Из-за меня поссорились.
— Не из-за тебя. Из-за моей дурости. Я ей сказала... я сказала, что если бы не она, то мы бы с тобой больше путешествовали. Больше времени друг для друга имели.
— Зачем ты это сказала?
— Не знаю. Была зла. Устала. Каждый день в больницу ездить, работать, дом вести. А она... она приехала один раз, посидела полчаса и ушла. Сказала, что не выносит запах больницы. И я... я сорвалась.
Петя закрыл глаза.
— Она наш ребёнок, Тома. Наша дочь. Она тоже боится. Боится меня потерять. Боится смерти. Она же молодая ещё, не понимает, что это неизбежно.
— Понимаю теперь. Но поздно. Она со мной не разговаривает. Телефон не берёт.
— Не поздно. Никогда не поздно просить прощения.
— У тебя? — Тамара подняла на него глаза. — Прощаешь?
— Да, конечно. Хотя прощать нечего. Ты была хорошей женой. Лучше, чем я заслуживал.
— Нет, не лучше. Не лучше, Петя. Если бы я знала, что у нас так мало времени, я бы... я бы всё по-другому делала. Я бы тебя больше слушала. Больше любила. Настоящей любовью, а не заботой.
— Тома, послушай меня. — Петя открыл глаза, посмотрел на неё серьёзно. — Я скоро умру. Мы оба это знаем. И когда я умру, ты останешься одна. И будет тебе казаться, что жизнь кончилась. Что всё самое важное уже было, а дальше — только доживание.
Тамара кивнула, не в силах произнести ни слова.
— Но это неправда, — продолжил Петя. — Ты ещё молодая. Тебе всего пятьдесят шесть. У тебя есть дочь, которая тебя любит, даже если сейчас злится. У тебя есть время. Время исправить ошибки. Время быть счастливой.
— Не могу я без тебя быть счастливой.
— Можешь. Должна. Это единственное, о чём я прошу. Не хорони себя вместе со мной. Живи. Для меня живи.
Тамара заплакала. Слёзы катились по щекам, капали на больничное одеяло.
— Я не умею жить без тебя. Тридцать пять лет мы вместе. Я же не знаю, как одной быть.
— Научишься. Ты сильная. Сильнее, чем думаешь. — Петя поднял руку, коснулся её щеки. — Помиришься с Леной. Будешь бабушкой. Может, ещё кого-то встретишь.
— Кого встречу? — всхлипнула Тамара. — В моём возрасте?
— Возраст — это цифра. А любовь... любовь не имеет возраста. Обещай мне, что будешь жить. Что не потеряешься в прошлом.
Тамара хотела пообещать, но не могла. Не могла представить себе жизнь без Пети. Без его утреннего кофе на кухне, без его храпа по ночам, без его рук, которые обнимали её во сне.
— Я попробую, — прошептала она.
— Этого достаточно. — Петя улыбнулся. — А теперь иди. Время идти.
— Куда? Я хочу остаться с тобой.
— Это прошлое. Твоё место — в настоящем
Палата начала расплываться по краям. Стены становились прозрачными, пол под ногами — зыбким. Петя тоже становился менее отчётливым, словно рисунок, который стирают ластиком.
— Петя! — крикнула Тамара. — Не уходи!
— Я не ухожу. Я всегда буду с тобой. В памяти. В сердце. В каждом дне, который ты проживёшь счастливо.
Его голос становился тише, дальше. Палата исчезла. Тамара стояла в сером тумане, одинокая, растерянная. Но что-то внутри изменилось. Тяжесть в груди, которую она носила три года, стала легче. Не исчезла, но стала... переносимой.
Она повернулась и увидела автобус. Двери были открыты, пассажиры сидели на тех же местах. Только Виктора не было. Его место пустовало.
— Где Виктор? — спросила Тамара, садясь.
— Остался, — ответила Светлана. — Нашёл то, что искал.
— Что?
— Прощение. Жены. Она его ждала на той станции. Простила. Теперь они вместе.
— Навсегда?
— Навсегда.
Автобус снова тронулся. За окном проплывали новые пейзажи — странные, невозможные. Дома стояли вверх дном, деревья росли корнями вверх, в небе плыли не облака, а куски льда.
— Это все мои воспоминания? — спросила Тамара.
— Не только твои, — ответил молодой парень в джинсовке. Он заговорил впервые. — Здесь смешиваются все воспоминания. Все боли. Все сожаления. Мы едем через них, как через города.
— А ты о чём сожалеешь?
Парень усмехнулся горько.
— О том, что был трусом. Меня звали Андрей. Я любил одну девушку. Очень любил. Но она была... другая. Из другого круга. Богатая, красивая, умная. А я — сын сантехника. Работал на заводе.
— И что?
— А то, что я не решился ей сказать о своих чувствах. Боялся, что засмеёт. Или скажет «нет». Встречал её каждый день у института, шёл следом, мечтал заговорить. Но так и не решился.
— А она?
— А она вышла замуж за другого. За того, кто не боялся. За того, кто просто подошёл и сказал: «Хочешь, пойдём в кино?» Я узнал об этом на следующий день после свадьбы. Пришёл, наконец, признаться, а мне сказали — поздно.
— Это же не...
— Не смертельно? — Андрей покачал головой. — Для меня было смертельно. Я так и не женился. Всю жизнь сравнивал всех с ней. Всю жизнь думал: «А что если?» Умер в пятьдесят лет. От инфаркта. Знаете, отчего инфаркт? От одиночества. От того, что сердце разучилось биться для кого-то.
— Сколько лет вы здесь?
— Десять. Но время... время здесь не важно. Важно то, что мы делаем с нашей болью. Отпускаем её или держимся за неё, как за единственное сокровище.
Автобус снова остановился. Тамара выглянула в окно. На этот раз за дверями была не больница, а... квартира. Её квартира. Но не сегодняшняя, а та, которая была двадцать лет назад. Когда Лена была подростком.
— Моя станция? — спросила она.
— Твоя, — кивнула Алина.
Глава 4. Вторая станция
Тамара вышла из автобуса и сразу узнала запах. Борщ. Лена всегда просила борщ, когда приходила из школы голодная и уставшая. Тамара варила его по рецепту своей матери — с белокочанной капустой, фасолью и обязательно с мясом.
Квартира была такой же, как двадцать лет назад. Мебель из девяностых — стенка-горка, диван в цветочек, ковёр на стене. На подоконнике стояли фиалки, которые Тамара развела после переезда. Они давно засохли в реальности, но здесь цвели пышно, фиолетовыми и белыми шапками.
— Мама! — раздался голос из коридора. — Мам, я пришла!
Лена. Четырнадцатилетняя Лена в школьной форме, с рюкзаком за спиной. Волосы в хвостике, щёки румяные от мороза. Она сбрасывала сапоги, вешала куртку на крючок.
— Иду, солнышко, — отозвалась Тамара и поразилась собственному голосу. Молодому, звонкому. Она посмотрела на руки — они были гладкие, без морщин. Посмотрела в зеркало в прихожей — сорокаоднолетняя женщина смотрела в ответ.
— Мам, а что на ужин? — Лена зашла в кухню, обняла мать за плечи. — Ой, борщ! Ура!
— Сейчас, подожди немножко. Покушаешь и за уроки.
— Мам, а можно я сегодня к Кате пойду? У неё день рождения.
— Какой день рождения? Завтра же школа.
— Мам, ну пожалуйста. Я быстро. До девяти буду дома.
Тамара помнила этот разговор. Помнила, что сказала «нет». Что заставила Лену сидеть дома, делать уроки. Что подумала: «Нечего по гостям шататься. Учёба важнее».
— Нет, — сказала она снова. — Нечего...
И остановилась. Посмотрела на Лену — живую, настоящую, четырнадцатилетнюю. На её глаза, которые потускнели от разочарования. На губы, которые сжались в тонкую линию.
— Почему? — спросила Лена. — Почему всегда нельзя?
— Потому что... — Тамара замолчала. Почему? Потому что боялась отпустить дочь из-под контроля. Потому что думала, что знает лучше. Потому что считала, что материнская любовь — это всегда «нет», всегда ограничения, всегда защита.
— Потому что я дура, — сказала она тихо.
— Что? — не поняла Лена.
— Иди, солнышко. Иди к Кате на день рождения. Только в девять будь дома, хорошо?
Лена вскинула голову, не веря.
— Правда? Можно?
— Можно. Только поешь сначала. И подарок купи Кате какой-нибудь.
— Ура! — Лена подпрыгнула, обняла мать. — Мам, ты лучшая!
Тамара обняла дочь, вдохнула запах её волос — детский шампунь и морозный воздух. Как она скучала по этим объятиям. Как скучала по доверчивому взгляду Лены, по её смеху, по тому, как она называла её «мама».
— Леночка, — сказала она. — Я хочу тебе кое-что сказать.
— Что?
— Я люблю тебя. Очень сильно люблю. И я хочу, чтобы ты была счастливой. Даже если это означает, что ты будешь делать не то, что я считаю правильным.
— Мам, ты чего? — Лена засмеялась. — Ты всегда меня любишь. Даже когда ругаешься.
— Да, люблю. Но я хочу любить тебя правильно. Не собственнически. Не из страха. А просто... просто потому, что ты есть. Потому, что ты моя дочь. Потому, что ты имеешь право на свою жизнь.
Лена посмотрела на мать внимательно.
— Мам, а что случилось? Ты какая-то... другая.
— Ничего не случилось. Просто... просто я поняла, что была не права. Много раз была не права. Я слишком много запрещала, слишком много контролировала. Слишком мало доверяла.
— Мам...
— Нет, дай сказать. Когда ты вырастешь, ты, может быть, выберешь не того мужа, которого я хочу для тебя. Может быть, выберешь не ту профессию. Может быть, будешь жить не так, как я представляю. И это нормально. Это твоя жизнь. Твоё право.
Лена молчала, только смотрела на мать широко раскрытыми глазами.
— Я буду пытаться не вмешиваться. Не указывать. Не критиковать. Буду просто... просто быть рядом. Когда понадоблюсь.
— Мам, ты мне всегда нужна, — тихо сказала Лена. — Просто иногда... иногда мне хочется, чтобы ты мне доверяла. Чтобы не думала, что я обязательно сделаю что-то плохое.
— Доверяю. Буду доверять. Обещаю.
— И не будешь злиться, если я ошибусь?
— Буду помогать исправлять ошибки. Все исправляются. Все учатся. Даже мамы.
Лена улыбнулась и снова обняла мать.
— Мам, а ты помнишь, как мы с папой в цирк ходили? Когда мне было семь лет?
— Конечно, помню.
— А помнишь, как папа хотел в Крым поехать? А ты сказала, что дорого и что я маленькая?
Тамара кивнула.
— Я не маленькая, мам. Я уже большая. И я хочу с папой в Крым. Давай поедем? Пожалуйста?
— Поедем, — сказала Тамара. — Обязательно поедем. Следующим летом. Все вместе.
— Ура! — Лена засмеялась. — Папа будет счастлив! Он так мечтает море увидеть!
— Да, — согласилась Тамара. — Папа будет счастлив.
Но даже пока она говорила это, мир вокруг начал меняться. Квартира становилась прозрачной, голос Лены — далёким, неясным. Тамара поняла, что это тоже память. Тоже прошлое. Тоже то, что нельзя изменить.
— Прости меня, Леночка, — прошептала она. — Прости за все годы, когда я не умела тебя любить правильно.
Лена становилась всё более размытой, словно акварельный рисунок под дождём.
— Мам, — донёсся её голос откуда-то издалека. — Мам, я никогда на тебя не сердилась по-настоящему. Я просто... просто хотела, чтобы ты меня поняла.
— Понимаю теперь. Поздно, но понимаю.
— Не поздно, мам. Никогда не поздно. Найди меня. Найди настоящую меня. Мы можем всё начать сначала.
Квартира растворилась. Тамара снова стояла в сером тумане, но теперь что-то изменилось внутри неё. Горечь, которую она носила после ссоры с дочерью, стала мягче. Не исчезла, но перестала жечь изнутри как раскалённый уголь.
Она вернулась в автобус. Светлана сидела на своём месте, но коляска рядом с ней была пуста. Совсем пуста.
— Что случилось? — спросила Тамара.
— Я отпустила его, — тихо сказала Светлана. — Отпустила сына. Понимаю наконец, что он не виноват в том, что случилось. И я не виновата. Просто... просто случилось. Бывает.
— И что теперь?
— Теперь я могу вспоминать его живым. Смеющимся. Играющим. А не только тем последним днём. — Светлана посмотрела на Тамару. — Я готова выйти на следующей станции.
— Куда?
— К свету. К покою. К новому началу. — Она улыбнулась первый раз за всю дорогу. — Я так устала носить эту боль. Так устала быть матерью мёртвого ребёнка. Хочу просто... просто быть.
Автобус остановился. Двери открылись, и снаружи увидели не туман, а мягкий золотистый свет. Тёплый, добрый, манящий.
— Это рай? — спросила Тамара.
— Это то, что нужно каждому из нас, — ответила Светлана. — Для меня — покой. Для других — что-то своё.
Она встала, подошла к дверям. Обернулась.
— Спасибо, — сказала она. — За то, что выслушала. За то, что поняла. Это помогло.
— Удачи, — прошептала Тамара.
Светлана вышла из автобуса. Золотистый свет сомкнулся за ней, и её не стало. Остались только Тамара, Алина и Андрей.
— Скоро и моя очередь, — сказала Алина. — Чувствую.
— Что ты увидишь на своей станции?
— Маму. Настоящую маму. Которая объяснит, почему ушла. Которая скажет, что любила меня, просто... просто не могла остаться. Бывает и такое.
— А если не скажет?
— Тогда я сама себе скажу. Что я была хорошей дочерью. Что заслуживала любви. Что не виновата в том, что мама ушла. — Алина прижала к груди потёртого медведя. — Я так долго думала, что виновата. Что если бы была лучше, послушнее, тише — мама бы не ушла. Но теперь понимаю: взрослые уходят по своим взрослым причинам. Дети здесь ни при чём.
Автобус снова тронулся. За окном мелькали странные пейзажи — то детская площадка, где качели качались сами собой, то школьный класс, где за партами сидели тени, то кухня, где на плите кипел чайник, а рядом никого не было.
— Это чьи воспоминания? — спросила Тамара.
— Всех, кто когда-либо ехал в этом автобусе, — ответил Андрей. — Они наслаиваются друг на друга, смешиваются. Получается такой... музей человеческих сожалений.
— Страшно.
— Не страшно. Грустно. Но и красиво одновременно. Посмотрите, сколько людей любили. Сколько мечтали. Сколько надеялись. Да, не всё сбылось. Не всех любовь была взаимной. Не все мечты осуществились. Но они были. И это уже что-то.
Автобус остановился в третий раз. Тамара выглянула в окно и увидела... сцену. Театральную сцену, освещённую прожекторами. Пустой зрительный зал. Красные кресла в золочёных рядах.
— Моя станция, — сказала она с удивлением.
— Да, — кивнула Алина. — Иди. Не бойся.
#автобусмеждумирами #мистика #больница #последнийразговор #потерямужа #вина #раскаяние #прощение #рассказ #жизньпосле50 #смерть #любовь #семья #психология #философия #литература #мистическийрассказ #горе #память #исцеление