Тот день запомнился мне ощущением идеального покоя. Субботнее утро, июньское солнце щедро заливает наш уютный дворик, только что скошенный газон пахнет свежестью. Я сидела в плетеном кресле с книгой, наслаждаясь тишиной, которую изредка нарушало лишь жужжание шмеля в розах. Муж Сергей возился с мангалом, начищая его к вечерним шашлыкам. Мы как раз отмечали годовщину переезда в этот дом, свою маленькую крепость, которую строили и обустраивали три года.
Идиллию нарушил настойчивый, резкий звонок в калитку. Мы переглянулись с недоумением. Гостей мы не ждали.
— Кому бы в такую рань? — пробормотал Сергей, откладывая тряпку.
Я выглянула в оконце. У калитки стояла его мать, Тамара Ивановна, а за ее спиной маячили знакомые силуэты брата Дмитрия, его жены Ирины и их сына-подростка Вани. Лица у всех были уставшие, но почему-то торжествующие. Рядом с тротуаром стояла запыленная грузовая «Газель», битком набитая мебелью.
Сердце у меня почему-то екнуло. Не к добру этот визит.
— Мама? Дима? Вы что здесь делаете? — удивился Сергей, открывая калитку.
— Сюрприз, сыночек! — свекровь буквально впорхнула во двор и обняла Сергея, оставляя на его футболке пыльные следы. — Поздравляй! Мы теперь соседи!
Время будто замерло. Я застыла на пороге, не в силах произнести ни слова. Соседний дом, который больше года стоял с табличкой «Продается», наконец-то нашел хозяев. И эти хозяева — они.
— Да-да, не веришь своим глазам? — засмеялся Дмитрий, грузно переступая через порог и окидывая наш участок оценивающим взглядом. — Выручайте, мы же родня! Вместе веселее, да? Купили его, пока цены низкие. Теперь будем друг за другом присматривать.
Его жена Ирина стояла с натянутой улыбкой, делая вид, что рассматривает наши клумбы, но я видела, как ее глаза жадно сканируют территорию, оценивая наши владения.
— Катюш, а у тебя-то тут просто сказка! — слащавым голосом протянула она. — Какой газон… А розы! Нам бы так.
У меня похолодело внутри. Это ощущение, когда твое личное пространство, твой заслуженный покой без спроса, в одну секунду нарушают и бесцеремонно в него входят. И ведь выставить их нельзя — «родня».
— Вот это да… — растерянно промолвил Сергей, потирая ладонью шею. — Соседи… Ничего себе. А мы и не знали.
— А мы вас и хотели surprise сделать! — не смогла правильно выговорить слово свекровь. — Ну что стоите? Помогайте разгружаться, мы с дороги, еле ноги волочим. Мебель тяжеленная, а мужиков-то у нас всего двое.
Дмитрий тут же подхватил:
— Да, Серега, давай, кончай шашлыки жарить, помоги брату. А Катя нам чайку сделает, поболтаем, пока вы будете таскать. Ирина, иди, помогай невестке на кухне.
Они уже все решили за нас. Расписали наши роли. Без права на отказ. Под предлогом родственных уз.
Я посмотрела на Сергея. На его лице боролись радость за брата и легкая растерянность. Он никогда не умел говорить «нет» своей семье.
— Ну… конечно, — неуверенно сказал он. — Помогу. Кать, ты уж… чайку, ладно?
Я молча кивнула, чувствуя, как по моей идеальной субботе проехался асфальтовый каток. Ирина уже двигалась в сторону дома, озираясь и комментируя: «А кухня у вас маленьковата, но уютненько».
Мое сердце сжалось в комок. Тишине и покою в нашем маленьком раю пришел конец. И это было только начало.
Первые дни прошли в суматохе, и поначалу я даже пыталась себя уговаривать. Мол, ничего страшного, надо помочь людям обустроиться, все через это проходят. Но очень скоро стало ясно, что «временные неудобства» — это наша новая постоянная реальность.
Началось с мелочей. Вернее, то, что они считали мелочами.
В тот же вечер, после чая, Дмитрий, вытирая пот со лба, указал пальцем на наш аккуратно свернутый шланг для полива.
— Серега, а дай-ка на время свой шланг. Наш где-то в коробках затерялся, а цветы новые полить надо, завяли все.
Не дожидаясь ответа, он размотал шланг и перетащил через низкий забор к себе. Он вернул его через день, бросив в траву свернутым в неаккуратные петли.
На следующее утро раздался звонок в дверь. На пороге стояла Ирина с пустой миской в руках.
— Катюнечка, выручай. У нас вода еще не подключена нормально, насос капризничает. Дай водички на супчик, я потом принесу.
Я молча налила ей воды. Через час она пришла не за водой, а с кастрюлей.
— Можно у вас картошечку сварить? А то у нас электрики что-то там щупают, свет выключили. Мы быстро!
Они и вправду сварили. А потом поужинали. А потом оставили кастрюлю нам «помыть, раз у тебя уже моющее средство есть».
Но главным «временным» мероприятием стало электричество. Дмитрий, не мудрствуя лукаво, перекинул через забор толстый, неопознанный черный провод и воткнул его вилку в нашу розетку в беседке.
— Выручай, братан, — хлопнул он Сергея по плечу. — На пару деньков, пока мне нормальный кабель не протянут. Без света там вообще делать нечего, ремонт стоит.
Я не выдержала.
— Дима, это же небезопасно. Кабель просто по земле лежит, на него наступить можно, собака может грызть. Да и дождь обещали.
Он лишь отмахнулся, снисходительно ухмыльнувшись.
— Ой, не придумывай! Все заизолировано. Мы же не навсегда. Родня ведь, не подведи.
Сергей промолчал, избегая моего взгляда. Этот черный провод, перекинутый через наш аккуратно покрашенный забор, словно канат, привязывающий нас к их проблемам, стал символом моего растущего раздражения.
А потом появился Ваня. Их сын-подросток, высокий, угловатый парень, который смотрел на всех свысока. Он освоился моментально.
В первый раз я заметила его, выйдя в сад с чашкой кофе. Он сидел в нашем гамаке, раскачивался и с кем-то болтал по телефону. Увидев меня, он лишь кивнул и продолжил разговор.
— Ваня, а ты спросить не хочешь? — осторожно поинтересовалась я.
Он прикрыл трубку ладонью.
— А что? Мы ж соседи. Я просто отдохнул и пошел.
С тех пор он приходил постоянно. То зарядить телефон, то просто яблоко из вазы на столе взять. Он входил без стука, словно так и надо. Однажды я застала его на кухне, где он листал наш холодильник.
— Ваня!
Он обернулся, не смущаясь.
— А у вас есть кетчуп? А то у нас мама забыла купить.
Вечером я не выдержала и вышла к Сергею, который копался в гараже.
— Сергей, поговори с ними. Это уже ни в какие ворота не лезет. Их ребенок чувствует себя здесь как дома, а я не знаю, в чем меня сегодня опять обвинят перед твоей мамой.
Он вздохнул, отложил отвертку.
— Ну что я могу сделать? Они же правда только обустраиваются. Неудобно же ссориться из-за каких-то мелочей. Потерпи немного. Вот ремонт у них закончится, и все устаканится.
— Мелочей? — прошептала я. — Ты называешь это мелочами? Их провод лежит на нашей земле, их сын шастает к нам без спроса, а Ирина уже знает, в каком шкафу у меня какие крупы стоят!
— Кать, они же родня. Не устраивай скандал из ничего.
В его глазах я читала нежелание конфликтовать. Он готов был закрывать глаза на все, лишь бы сохранить видимость мира. Но этот мир давался ценой моего комфорта.
Наступила ночь. Я не могла уснуть. Из-за забора доносились звуки громкой музыки и смеха. У них был праздник, а у меня — бессонница.
Я выглянула в окно. Их дом светился, тень Вани танцевала в проеме окна. И тот самый черный провод, питающий их вечеринку, тускло белел в лунном свете, змеей ползя по нашей земле.
Я нажала выключатель в беседке. Музыка за стеной резко оборвалась, сменившись возмущенными криками. На пару секунд воцарилась тишина. Та самая, желанная тишина, ради которой мы и покупали этот дом.
Но уже через мгновение послышался громкий стук в калитку и голос Дмитрия.
— Эй, соседи! Что там у вас, пробки выбило? Пора бы уже починить! Неудобно получается!
С каждым днем ощущение, что я живу в аквариуме без стекол, только усиливалось. Наши заборы, клумбы и стены перестали быть какой-либо преградой. Казалось, они теперь считали себя полноправными совладельцами не только нашего участка, но и всего, что на нем находилось.
Однажды утром, выйдя во двор с чашкой кофе, я застыла в изумлении. Посреди нашего идеального газона зияла свежевырытая яма. Рядом, развалясь в шезлонге, который она же и притащила с нашей веранды, нежилась Ирина, загорая. Их упитанный бульдог, Барсик, довольный, рылся в земле.
— Ирина, это что такое? — у меня дрогнул голос от возмущения.
Она лениво приподняла солнцезащитные очки.
— А, Катя, доброе утро! Барсик у нас любит копать. Мы у себя уже все цветы перекопали, ему не нравится земля. А у вас, вижу, мягкая. Пусть порезвится, вам же не жалко? Он потом закопает.
Мне стало плохо. Этот пес не просто рыл ямы. Он выбрал место под старой яблоней, где у нас были посажены редкие луковичные лилии. Теперь от них не осталось и следа.
— Он уничтожил все мои лилии! — вырвалось у меня. — И вы разрешаете ему это делать?
Ирина флегматично взглянула на яму.
— Ой, ну какие-то цветочки. Вырастут новые. Не драматизируй. Мы же соседи, надо же как-то уживаться, идти на компромиссы.
В тот же день случился эпизод с водой. У них, как всегда, «что-то сломалось». Но на этот раз Тамара Ивановна подошла к делу с размахом.
Вечером, когда я принимала душ, мне почудились какие-то голоса в доме. Завернувшись в полотенце, я вышла из ванной и обомлела. По нашему коридору, оставляя мокрые следы, прошествовала свекровь в махровом халате и с тапочками в руках.
— О, Катя, а мы тут помыться решили! — весело объявила она, как ни в чем не бывало. — У Димы насос опять сбоит, а я после огорода вся в земле. Вы уж нас простите, мы быстро!
Из гостевой ванной доносился шум воды и довольное сопение Дмитрия.
Я не могла вымолвить ни слова. Они вломились в мой дом без предупреждения, пока я была в душе, чтобы помыться самим. Это был уже даже не наезд, это было тотальное вторжение.
Я молча зашла в спальню и надела халат. Руки дрожали. Сергей в это время был в гараже. Я вышла на улицу и почти бегом направилась к нему.
— Твоя мать и твой брат сейчас моются в нашем доме! — выдохнула я, едва сдерживая слезы. — Они вошли без спроса, пока я была в душе! Это вообще нормально?
Сергей побледнел. Наконец-то я увидела на его лице не просто смущение, а настоящий стыд и растерянность.
— Что?.. Как?.. Подожди, я сейчас…
Но было уже поздно. На пороге гаража появилась Тамара Ивановна с сияющим лицом, свежая и розовая.
— О, сынок, вот и ты! А я уж думала, где ты. Спасибо, что выручаете. У вас такой хороший душ, напор отличный! У нас такая шайтан-машина, то кипяток, то ледяная вода. Дима еще моется, не ругайся.
— Мама, — Сергей нашел в себе силы сделать первый шаг. — Так нельзя. Вы не можете просто так заходить, тем более когда Катя одна…
Свекровь сразу же надула губы, ее глаза наполнились обиженной слезой.
— Сережа, сынок, да что ты такое говоришь? Мы же родня! Что, мне у своих детей теперь и помыться нельзя? Тебе не стыдно? Я тебя на руках носила, а ты меня из своего дома готов выгнать? Мы же не чужие какие-то!
— Мама, я не про это… — растерянно пробормотал Сергей, отступая под натиском ее театральной обиды.
— Я все понимаю! — она dramatically вытерла несуществующую слезу. — Жена сказала — все, маме доступ закрыт. Ну что ж, я все поняла. Пойду к своим детям, которые меня ценят.
Она развернулась и ушла, оставив нас в состоянии полнейшего ступора. Сергей выглядел разбитым.
— Видишь? — тихо сказал он. — Ничего нельзя сказать. Сразу же драма.
— Нет, Сергей, это ты видишь! — не выдержала я. — А видишь ли ты, что твоя мать только что назвала Диму и Ирину «своими детьми», а тебя отгородила? Это манипуляция чистой воды! И она сработала на тебя!
Он ничего не ответил, просто опустил голову. Я поняла, что ждать от него защиты бесполезно. В его системе координат «не конфликтовать с родней» значило куда больше, чем мой покой и наши общие границы.
На следующее утро я решила заглянуть в холодильник, чтобы приготовить завтрак. Дверца открылась с непривычным, пугающим легкостью. Полки, обычно заставленные продуктами, стояли полупустые. Исчезли приготовленные накануне котлеты, салат, вареная курица и даже банка с домашним солеными огурцами.
В этот момент тихо отворилась калитка и на кухню, без стука, заглянула Ирина.
— Катюш, спасибо тебе огромное за огурчики! Димик их обожает, у тебя всегда так вкусно получается. А курочка нам на ужин очень пригодилась, а то я готовить уже не сил никаких. Ты не против?
Она улыбалась своей натянутой, дежурной улыбкой, но в ее глазах читалось непоколебимая уверенность в своем праве брать то, что плохо лежит.
Я молча смотрела на нее, на пустой холодильник, на следы от грязных тапок на чистом полу. И чувствовала, как во мне закипает тихая, холодная ярость. Просить и объяснять было бесполезно. Они не понимали слов. Они понимали только силу.
И я поняла, что если я не найду в себе эту силу, они просто поглотят нас целиком.
Тихая ярость, кипевшая во мне, не находила выхода. Я чувствовала себя в ловушке, в собственном доме, из которого у меня украли даже право на уединение. Каждый день приносил новые поводы для раздражения, а Сергей продолжал твердить свое «потерпи» и «неудобно». Но терпение мое было не бесконечным.
Однажды вечером, когда от очередного шумного застолья за забором у меня начала дергаться глазница, я поняла, что так больше продолжаться не может. Я не могла позволить им уничтожить все, что мы с Сергеем так бережно строили. Нужен был не скандал на эмоциях, который они бы просто переждали. Нужен был холодный, железный расчет. Нужен был закон.
Я позвонила своей подруге Алине, с которой мы вместе учились в университете. Алина была юристом и специализировалась на гражданских спорах.
— Аля, мне срочно нужна твоя помощь. Ты не представляешь, что у меня творится, — голос мой дрожал, я пыталась говорить тихо, чтобы не услышали из открытого окна.
Я за десять минут, сбивчиво и эмоционально, выложила ей всю ситуацию: провод, воду, постоянные визиты, манипуляции свекрови.
— Погоди, погоди, успокойся, — строго сказала Алина. Ее спокойный, деловой тон действовал как ушат холодной воды. — Давай по порядку. Самовольное подключение к твоим коммуникациям — это не просто «беспредел», Кать. Это административное правонарушение. Статья 7.19 КоАП РФ. Самовольное подключение к энергетическим сетям, нефтепроводам, нефтепродуктопроводам и газопроводам. Штраф для граждан — от десяти до пятнадцати тысяч рублей.
Я замерла, слушая ее. Цифры, статьи, формулировки — это звучало как музыка. Это была не просто моя обида, это было официальное, прописанное в законе правонарушение.
— А вода? Они же к нашему водопроводу подключились!
— Аналогично. Только это уже может подпадать и под статью о самовольном подключении к централизованным системам водоснабжения. Штрафы схожие. Но это еще цветочки. Их провод, который просто валяется на земле? Это нарушение правил эксплуатации электроустановок. Это опасно для жизни! Если что-то случится, отвечать будешь ты, как собственник источника. Ты это понимаешь?
У меня по спине пробежали мурашки. Я не думала об этом.
— Их собака, которая роет ямы и бегает без присмотра? Нарушение правил содержания домашних животных. Мусор, который они складывают у забора? Возможно, нарушение санитарных норм. Их визиты к тебе без приглашения? Это уже посягательство на право частной собственности и неприкосновенность жилища. Статья 139 Уголовного кодекса, между прочим.
Я слушала, и картина выстраивалась в четкую, неопровержимую мозаику. Они не просто вели себя как наглые хамы. Они нарушали закон. Десяток законов сразу.
— Но они же родственники… — почти машинально произнесла я, сама уставшая от этой мантры.
— Кать, да проснись ты! — голос Алины стал жестким. — Родство — не индульгенция на беспредел. Они на твою мягкотелость давят и на чувство види твоего мужа. Закон — твой главный и единственный козырь. Они играют в «семью», а ты должна начать играть в «закон». И у тебя рука сильнее.
Мы проговорили еще почти час. Алина диктовала мне план действий.
— Первое: собери доказательства. Сфотографируй все. Их провод, их «врезку» в твой водопровод, ямы от собаки, мусор. Запиши на диктофон разговоры, где они признаются, что подключились к тебе. В суде это пригодится. Второе: напиши официальное предупреждение. В двух экземплярах. Вручи им под подпись. Если откажутся подписывать — отправляй заказным письмом с уведомлением. Это будет доказательством, что ты их предупреждала.
Третье: если после предупреждения ничего не изменится — сразу пиши заявление в энергосбытовую компанию и в управляющую организацию. К ним приедет inspector и все зафиксирует. Штрафы их быстро охладят.
Я благодарила ее, чувствуя, как ко мне возвращается уверенность. Я больше не была жертвой. Я была собственником, чьи права грубо нарушают.
— И, Кать, — в конце добавила Алина, — главное. Никаких эмоций. Только факты, статьи и холодная, железная решимость. Они говорят «мы семья»? Ты говори «вот вам копия предупреждения и статьи такие-то». Они начинают кричать? Включай диктофон. Они плачут? Говори, что юрист уже предупредил о последствиях.
Я положила трубку и вышла на улицу. Была ночь. Из-за забора доносился хриплый смех Дмитрия. Тот самый черный провод, как позорное клеймо, все еще лежал на нашей земле.
Но теперь я смотрела на него не с ненавистью и бессилием, а с холодным любопытством. Это был не просто провод. Это была вещественная улика. Первая в длинном списке.
Я достала телефон и сделала несколько четких снимков: провод, лежащий в траве, место его «входа» в их дом, нашу розетку, к которой они подключились. Вспышка осветила ночь на мгновение.
Из-за забора кто-то крикнул:
— Эй, там чего засветили? Мешаете отдыхать!
Я не ответила. Я молча повернулась и вошла в дом, чтобы начать составлять официальное предупреждение. Впервые за долгое время я чувствовала себя не жертвой, а человеком, готовым дать бой. И оружие у меня было куда серьезнее, чем скандалы и слезы.
Я провела всю ночь, составляя текст. Он вышел сухим, официальным и не оставляющим места для двусмысленностей. Я перечислила все нарушения: самовольное подключение к электрической сети и системе водоснабжения, нарушение правил эксплуатации электроустановок, создание антисанитарных условий. К каждому пункту прилагалась ссылка на статью КоАП или Уголовного кодекса и размер штрафных санкций.
В конце я четко сформулировала требование: в течение 24 часов устранить все незаконные подключения, убрать мусор и прекратить任何 несанкционированные проходы на нашу территорию. В противном случае, я предупредила, что буду вынуждена обратиться в соответствующие контролирующие органы.
Утром я распечатала два экземпляра. Бумага в моих руках казалась не просто листом, а щитом и мечом одновременно. Сергей, увидев мое сосредоточенное лицо и документы, насторожился.
— Кать, а это что такое?
— Официальное предупреждение для твоих родственников, — ответила я ровным, спокойным тоном, который, казалось, удивил даже меня саму. — В нем перечислены все их нарушения закона и даны сроки на устранение.
Он взял один лист и пробежал глазами. Его лицо побледнело.
— Ты что, с ума сошла? Статьи, штрафы... Это же войну начинать! Мама с ударом хватится!
— Войну начала не я, — парировала я. — А насчет мамы... Она прекрасно себя чувствует, когда моется в нашем душе без спроса. Иди, Сергей. Или ты боишься им это передать?
В его глазах читалась борьба. Он понимал, что я права, но мысль о конфронтации с семьей повергала его в ужас.
— Может, просто поговорим еще раз? По-человечески?
— Мы уже говорили. По-человечески. Они этого не понимают. Теперь будем говорить на языке, который они, возможно, услышат — на языке закона.
Я взяла оба экземпляра и твердыми шагами направилась к калитке. Сергей, понурившись, поплелся следом.
На их участке царил привычный творческий беспорядок. Дмитрий что-то чинил у сарая, Ирина поливала из нашего шланга три чахлые георгины.
— Доброе утро, — сказала я, не здороваясь. Мой голос прозвучал непривычно громко и четко. — У меня к вам важное заявление.
Они обернулись. Ирина с любопытством, Дмитрий с настороженной усмешкой.
— О, невестка с проверкой? — ехидно спросил он. — Что там у нас?
— Я составила официальное предупреждение, — я протянула ему один из листов. — В нем подробно описаны все незаконные действия, которые вы совершаете на нашей территории. Вы должны ознакомиться и расписаться в получении.
Дмитрий взял лист, пробежал по нему глазами, и его лицо slowly наливалось кровью. Ирина заглянула ему через плечо и ахнула.
— Что это такое? Какие штрафы? Какие статьи? Ты что, угрожаешь нам?
— Я не угрожаю. Я информирую вас о последствиях нарушений закона. Вы должны устранить все перечисленное в течение суток.
В этот момент из дома вышла Тамара Ивановна.
— Что тут у вас такое шумное? А, Катюша пришла! Наконец-то проведать нас решила?
— Мама, она нам тут бумажку какую-то принесла! — взвизгнула Ирина. — Угрожает, штрафы нам выписать хочет!
Свекровь взяла у Димы лист, надела очки. Читала она долго. Тишину нарушал только тяжелый, гневный вздох Дмитрия.
Когда она закончила, она медленно подняла на меня глаза. В них не было ни капли привычной наигранной обиды. Только холодная, старческая ярость.
— Это что значит? — она тряхнула листом бумаги. — Это твоих рук дело? Ты против семьи ополчилась? Мы тебе чем не угодили? Кровью своей мы здесь, на этой земле, облились, а ты нам статьи суешь!
— Тамара Ивановна, здесь перечислены не мои прихоти, а нарушения законодательства РФ. Ваш сын самовольно подключился к нашим сетям, что является...
— Молчи! — она внезапно взревела так, что я невольно отшатнулась. — Не смей мне тут умничать! Ты в семью пришла! Семьей надо дорожить! А ты... ты юристкой кривой прикидываешься! Да кто ты такая вообще?
Дмитрий, подхватив общий настрой, шагнул ко мне, сжимая тот листок в кулаке.
— Да ты вообще охудела, невестка! — зарычал он. — Я те сейчас эту бумажку... Я тебе покажу, как угрожать! Ты забыла, с кем разговариваешь?
Он был страшен. Слюна брызгала у него изо рта. Я почувствовала, как у меня подкашиваются ноги, но сделала усилие и выпрямилась.
— Угрозы я тоже занесу в протокол, — выдавила я. — И приложу аудиозапись.
— Ах так? — он дико засмеялся и резким движением разорвал листок пополам, а потом еще и еще. Клочки бумаги полетели мне под ноги. — Вот твое предупреждение! Получай! Больше не суйся сюда с своими бумажками, а то хуже будет! Запомни это.
Я посмотрела на клочки бумаги, на его багровое от злости лицо, на искаженное злобой лицо свекрови. И поняла, что по-хорошему не получится. Они сами выбрали этот путь.
Я молча развернулась. Сергей стоял бледный, как полотно, не в силах вымолвить ни слова.
— Все, — тихо сказал я ему, проходя мимо. — Теперь война.
И я пошла домой, чтобы написать заявление в энергосбытовую компанию и вызвать участкового. Разговор был окончен.
Тишина, которая воцарилась после их яростного скандала, была зловещей. Она была густой, налитой ненавистью и обещанием мести. Они не могли просто так оставить все. Я это понимала, и внутри все сжалось в тугой, тревожный комок.
На следующий день казалось, что они попытались сделать вид, что ничего не произошло. Провод, как позорная улика, все еще лежал на земле. Никто не вышел его убирать. Это было молчаливое испытание на прочность. Кто первый дрогнет.
Но к вечеру началась партизанская война.
Первой ласточкой стал наш почтовый ящик. Утром я обнаружила, что его внутренности были залиты каким-то липким сладким сиропом. Все письма, счета и рекламные листовки представляли собой слипшуюся, непотребную массу. Рядом валялась пустая банка из-под сгущенки.
Сергей, увидев это, лишь тяжело вздохнул и потупился. Он молча принялся оттирать ящик, избегая моего взгляда. Он все еще пытался тушить пожар маской равнодушия.
— Сергей, это уже вандализм, — тихо сказала я. — Надо вызывать участкового.
— И что мы ему скажем? — угрюмо пробурчал он в ответ. — Что кто-то испортил наш ящик сгущенкой? Он посмеется нам в лицо. Нет прямых доказательств.
Я ничего не ответила. Но с этого момента я везде ходила с телефоном наготове.
Доказательства не заставили себя ждать. На следующий день, выйдя развесить белье, я обнаружила, что весь свежевыстиранный белый комплект постельного белья, висевший на веревке, был испорчен. По идеально чистым простыням кто-то провел грязными, мазутными руками, оставив жирные, отвратительные полосы.
А через несколько часов раздался оглушительный хлопок, от которого вздрогнули стекла в окнах. Я выскочила во двор. С переднего колеса нашей машины, которая стояла у калитки, с шипением уходил воздух.
Из протектора торчал большой, старый гвоздь. Аккуратно, словно вбитый молотком.
Это был уже не детский сад. Это было целенаправленное вредительство.
В тот же вечер мне позвонила моя тетя, голос ее был полон укора.
— Катюша, что это у вас там творится? Твоя свекровь всем родственникам жалуется, что вы с Сергеем выжили их из дому, оскорбляете, грозите полицией! Говорит, они там в нищете и страхе живут, а вы им даже воды не даете попить! Как тебе не стыдно?
У меня перехватило дыхание. Они не просто пакостничали тайком. Они вели полноценную информационную войну, выставляя себя жертвами, а нас — монстрами.
— Тетя, это все неправда, — попыталась я объяснить, но поняла, что это бесполезно. Слова против слез Тамары Ивановны были ничто.
Я положила трубку и поняла, что больше не могу это терпеть. Я взяла телефон и начала методично, как учила Алина, фиксировать каждую пакость. Сняла испорченный почтовый ящик, сняла испачканное белье крупным планом, сделала десяток фотографий гвоздя в колесе на фоне нашего дома, чтобы было понятно место происшествия.
А потом пошла проверять камеру, которую мы когда-то купили для наблюдения за двором, но так и не настроили. К моему разочарованию, она была выключена.
Но самое страшное ждало меня впереди. Перед сном я решила прогуляться по саду, чтобы немного успокоиться. Возле любимой моей розы, плетистой, с кремовыми бутонами, лежало что-то темное. Я подошла ближе, и у меня остановилось сердце.
На земле, прямо на разрыхленной почве у корней, лежала мертвая крыса. Она была не просто мертва. Она была специально положена там, где я бы ее обязательно увидела.
Отвращение и леденящий ужас волной прокатились по мне. Это было уже не хулиганство. Это была настоящая жестокость, низость, призванная не навредить имуществу, а ударить по психике, осквернить то, что я люблю.
Я отшатнулась, зажав рукой рот, чтобы не закричать.
В этот момент скрипнула калитка. На пороге стояла Ирина. Она смотрела на меня, на крысу, и на ее лице играла едва уловимая, торжествующая улыбка.
— Ой, Катюш, что это у тебя тут? — слащаво спросила она. — Наверное, соседские коты натаскали. Такие мерзкие твари, никакого с ними сладу. Тебе убрать или сама справишься?
Я не ответила. Я смотрела на нее, и впервые в жизни мне реально захотелось ударить человека.
Она постояла еще мгновение, насладившись моей реакцией, потом развернулась и ушла, тихо прикрыв за собой калитку.
Я осталась одна в темноте, с мертвой тварью у ног и с пониманием, что границы дозволенного для них не существует. Они перешли все мыслимые и немыслимые рубежи.
Я не стала убирать крысу. Я отошла подальше, снова достала телефон и сделала десяток четких, крупных снимков. При вспышке тушка выглядела еще отвратительнее.
Теперь у меня было все. И испорченное имущество, и акт вандализма, и прямая угроза. И тихая, холодная уверенность, что пора заканчивать это раз и навсегда.
Они хотели войны? Они ее получат.
Тот вечер я провела не в слезах и не в истерике. Я провела его за компьютером, собрав всю свою ярость и обиду в холодный, твердый слиток решимости. Я систематизировала все фотографии, распечатала их, составила подробное описание к каждому инциденту с датами и временем. Я написала заявления: в полицию — о порче имущества (то самое проколотое колесо подпадало под статью 167 УК РФ), в энергосбытовую компанию — о самовольном подключении к электросетям, в Роспотребнадзор — о нарушении санитарных норм из-за складирования мусора на их участке, который был виден всем прохожим.
На следующее утро я отправила все заявления заказными письмами с уведомлением о вручении. А потом стала ждать. Я больше не пряталась и не избегала их. Я выходила во двор, занималась своими делами, чувствуя на себе их тяжелые, ненавидящие взгляды из-за забора. Они еще не знали, что тиканье часов уже стало слышно.
Первыми приехали из энергосбытовой компании. Двое мужчин в касках и с планшетами. Я увидела, как из-за забора исчезла тень Дмитрия. Инспекторы прошли ко мне, я молча показала на тот самый черный провод, все еще лежавший на земле, и на нашу розетку.
— Это не наша работа, — сразу же сказала я. — Соседи самовольно подключились.
Инспекторы, не говоря ни слова, пошли к ним. Через минуту оттуда послышались возмущенные крики.
— Да вы что! Это же временно! Мы родственники, мы договорились! Это провокация!
Но мужчины были непреклонны. Они все сфотографировали, сверили показания счетчиков, составили какой-то акт. Через полчаса они уехали, оставив за собой гробовое молчание по ту сторону забора.
Через два дня пришел участковый, молодой и серьезный. Я пригласила его в дом, показала фотографии колеса, испорченного белья, почтового ящика. Рассказала про угрозы Дмитрия. Участковый все внимательно записывал, кивал.
— Соседи, говорите? Родственники? Сложная ситуация. Понятно. Доказательства есть, это хорошо.
Потом он пошел к ним. На этот раз криков было не слышно, но беседа длилась очень долго. Когда участковый вышел, его лицо было невозмутимым. Он протянул мне корешок.
— Вот вам талон-уведомление о принятии заявления к рассмотрению. Побеседовал я с ними. Объяснил, что порча имущества — это не административка, а уже уголовная статья. Дали понять, что в случае повторения будут возбуждены дела. Держите меня в курсе.
Я проводила его до калитки, чувствуя, как из-за плотного забора на меня смотрят несколько пар глаз. Взгляд был уже не такой уверенный.
Апофеозом стал визит inspectorа из Роспотребнадзора. Строгая женщина в очках, с блокнотом. Она даже ко мне заходить не стала, сразу направилась к их участку, привлеченная горой строительных отходов и старой мебели, которую они так и не удосужились вывезти, и которая уже начала обрастать пакетами с обычным мусором.
Разговор был коротким и деловым. Я стояла у себя на участке и слышала отрывки фраз:
— Санитарные нормы... нарушение... предписание на устранение... штраф...
Через десять минут inspector уехала. Со стороны соседей не было слышно ни звука. Была звенящая, оглушительная тишина.
Вечером того же дня в наш дом пришла Тамара Ивановна. Но на этот раз она не врывалась с порога. Она тихо постучала. Ее лицо было серым и старым, вся надменность и театральная обида испарились.
В руках она держала несколько листов бумаги.
— Это что? — спросила я, не приглашая ее войти.
— Повестки, — она просипела, глядя куда-то мимо меня. — Штрафы. Нам пришли штрафы. За свет. И эта... санитарная... тоже оштрафовала. Большие деньги...
Она подняла на меня глаза, и в них было неподдельное, животное недоумение.
— Как ты могла? Родную семью подвести? Из-за какой-то ерунды? Мы же свои люди!
Я посмотрела на нее, на эти бумаги, которые она сжимала дрожащими пальцами, и не почувствовала ни капли жалости.
— Тамара Ивановна, я вас предупреждала. Вы сами выбрали такой ответ. Вы хотели войны — вы ее получили. Родственные связи не дают права творить беспредел.
Она еще что-то пробормотала про несчастную семью, но я уже мягко закрыла дверь. Я не хотела ее слушать.
Я обернулась. В дверном проеме в гостиную стоял Сергей. Он слышал весь разговор. На его лице не было ни злорадства, ни удовлетворения. Была усталость и какая-то опустошенная грусть.
— Ну вот, — тихо сказал он. — Добилась ты своего. Теперь мы им враги навек.
— Нет, Сергей, — так же тихо ответила я. — Не мы им. Они сами стали врагами самим себе. А я просто защитила наш дом.
В ту ночь из-за забора не доносилось ни звука. Не было музыки, не было криков. Горела только одна тусклая лампочка в их окне. И тот самый черный провод наконец-то исчез.
Первый раунд был выигран. Но я знала, что это еще не конец.
Наступившая тишина была непривычной и звенящей. Как после грозы, когда воздух чист, но деревья стоят обломанные и пригнутые к земле. Они затаились. Никаких визитов, никаких просьб, никакой музыки по ночам. Только хлопанье дверей и редкие приглушенные разговоры за забором.
Но напряжение никуда не делось. Оно висело между нашими домами невидимой, плотной завесой. Мы с Сергеем ходили по своему дому, как призраки, избегая разговоров. Он по-прежнему молчал, и его молчание было красноречивее任何 слов. Он видел правоту моих действий, но не мог смириться с ценой — полным разрывом с семьей.
Однажды вечером, когда я поливала цветы, калитка резко открылась. На пороге стоял Дмитрий. Но это был не тот наглый и самоуверенный мужчина, что громил нашу кухню. Передо мной был ссутулившийся, уставший человек с потухшим взглядом. За его спиной виднелось испуганное лицо Ирины.
— Ну, довольна? — его голос был хриплым и надломленным. — Штрафы пришли. Большие. Очень большие. Откуда мы их возьмем? Ремонт еще не закончен, все деньги вложили.
Я опустила лейку и молча смотрела на него, не зная, что ответить. Жалости не было. Было странное, холодное любопытство.
— Мы же родня, — вступила Ирина, ее голос дрожал. — Можно было как-то по-человечески, без вот этого всего... Мы бы все поняли.
— Я пыталась по-человечески, — холодно ответила я. — Вы меня не услышали. Вы услышали только язык закона. И счетов.
Дмитрий сжал кулаки, но не от злости, а от бессилия.
— И что теперь? Теперь мы враги? Из-за каких-то проводов и воды?
В этот момент из дома вышел Сергей. Увидев брата, он остановился как вкопанный. На его лице мелькнула боль.
— Дима...
— А, братец вышел, — Дмитрий горько усмехнулся. — Молодец, жену слушаешься. Теперь у тебя новая семья. А мы тебе больше не нужны. Поздравляю.
Это было низко. Грязно и по-хамски низко. Я увидела, как Сергей побледнел. В его глазах что-то надломилось. Та самая последняя ниточка, что еще держала его привязанность к брату, лопнула.
— Хватит, — тихо, но очень четко сказал Сергей. Его голос впервые за все время звучал твердо и без тени сомнения. — Хватит, Дима. Никто тебя не предавал. Это вы вели себя как свиньи. Как хамы. Вы пользовались и думали, что вам все должны. А когда вам указали на ваше место, вы начали пакостить и жаловаться. У меня нет сил вас больше жалеть.
Дмитрий и Ирина замерли с открытыми ртами. Они не ожидали такого от всегда мягкого и уступчивого Сергея. Они рассчитывали на его чувство вины, а получили прямой и жесткий отпор.
— Так, значит, как? — прошипел Дмитрий. — Окончательно?
— Да, — ответил Сергей. — Окончательно. Живите как хотите. Но ваш забор — это граница. Переступать ее больше не советую.
Он развернулся и ушел в дом. Хлопнула дверь. Его уход был красноречивее任何 скандалов.
Дмитрий постоял еще мгновение, что-то бессмысленно пытаясь сказать, потом сплюнул и грузно поволокся назад, к себе. Ирина, всхлипывая, поплелась за ним.
Я осталась одна в саду. Сумерки slowly сгущались, стирая sharp края забора и крыш. Где-то заливался соловей, не ведая о наших человеческих распрях.
Сергей вышел ко мне через полчаса. Он принес два стакана чая и молча поставил один передо мной. Мы сидели рядом и смотрели, как над нашим домом зажигаются первые звезды.
— Прости, — тихо сказал он. — Что не поддержал тебя сразу. Мне было... сложно.
— Я понимаю, — ответила я. — Они же твоя семья.
— Нет, — он покачал головой и обнял меня за плечи. — Моя семья — это ты. И этот дом. Все остальное — просто родственники. Иногда — совсем чужие люди.
Больше они к нам не приходили. Не звонили и не писали. Мы стали просто соседями, которых разделяет не только забор, но и целая жизнь, полная обид и непонимания.
Иногда я вижу их через окно или в магазине. Мы молча отворачиваемся друг от друга. Раны еще слишком свежи.
Я сорвала созревший плод с нашей яблони. Он был кисло-сладким и сочным.
Победа не ощущалось как победа. Это было похоже на тяжелая, горькая необходимость. Но мы защитили то, что было нам дорого. Мы отстояли свои границы. И иногда, чтобы сохранить себя, приходится рубить по живому, даже если это больно.
И главный урок, который я вынесла из всей этой истории, простой и жестокий: родство — это не индульгенция на беспредел. И самый страшный враг порой живет по ту сторону забора. И носит твою фамилию.