Аукцион последней любви
В тот день на старой маминой кухне, пахнущей валокордином и пыльными шторами, время остановилось. Мы с сестрой Ириной сидели за столом, покрытым треснувшей клеенкой, а мама, Людмила Андреевна, стояла напротив. Как судья, зачитывающий приговор. Только в роли подсудимых были мы, её дочери, а на кону стоял главный актив нашей семьи — мамина двухкомнатная квартира.
— Девочки, я собрала вас не просто так, — начала она, и её дрожащие руки разгладили несуществующую складку на стареньком халате. — Годы мои уходят. Сил нет. Одной мне тяжело. Я долго думала.
Она сделала паузу, наслаждаясь нашей тревогой. Ира вцепилась в свою чашку с остывшим чаем. Я почувствовала, как свело мышцы в спине.
— В общем, я решила. Я перепишу свою квартиру. Заранее. Чтобы после моей смерти вы не перегрызлись. Но перепишу на ту из вас, кто заберет меня к себе. Доживать. С уходом, с заботой, как полагается. — Она обвела нас строгим взглядом. — Решайте. Между собой.
И вышла из кухни, оставив нас с сестрой наедине с этим чудовищным предложением. Это был не крик о помощи. Это было объявление аукциона. С единственным лотом — её дряхлеющим телом. И ценой в семь миллионов рублей, если верить последним сводкам с ЦИАНа.
— Она с ума сошла, — первой нарушила тишину Ира. Её голос дрожал от возмущения. Она, как всегда, реагировала сердцем. Я — головой.
— Она в полном уме, — холодно ответила я. — Она просто поняла, что у неё остался единственный рычаг давления. И она на него нажала.
Ира посмотрела на меня своими огромными, наивными глазами. Она художник, человек тонкой душевной организации, живущий в съёмной студии и витающий в облаках. Я — ипотечный брокер, мать восьмилетнего сына, живущая в мире цифр, договоров и обременений.
— Оля, как ты можешь так говорить? Это же мама! Она просит о помощи!
— Она не просит. Она ставит условия. Это шантаж, Ира. Самый настоящий. Причём очень хорошо продуманный.
— Шантаж? Она боится одиночества! Ей страшно!
— Ей не страшно было, когда она отказалась переезжать к тебе три года назад, потому что у тебя "клоповник и для внука условий нет"? Или когда она не захотела ко мне, потому что "в вашей новостройке стены картонные и дышать нечем"? Нет, Ира. Сейчас ей не страшно. Сейчас она играет.
Я встала. Разговор был бессмысленным. Ира мыслила категориями чувств, я — категориями квадратных метров и обязательств. Математика была проста: квартира одна. Нас двое. Ира без жилья, но и без возможностей. Я с жильём, но в ипотеке, которая закончится, когда мой сын пойдёт в армию. Квартира была не просто бонусом. Она была спасением. Освобождением.
Вечером я рассказала всё мужу. Сергей слушал, хмурясь, и мешал сахар в чае.
— То есть, она предлагает вам побороться за неё? Как за приз?
— Именно так, — кивнула я. — Приз с обременением в виде самой себя.
— Оль, это же... дикость какая-то. Мы что, коня на ярмарке выбираем? Как ты себе это представляешь? "Мама, поживи у меня месяц, я тебе покажу, какой уход я могу обеспечить. Потом месяц у Ирки, сравнишь сервис"?
— Не утрируй. Всё гораздо прозаичнее. У Ирки нет условий. Студия двадцать восемь метров, она сама там спит на кухне. Куда она её возьмет? Вариант только один. Мы.
Сергей посмотрел на меня с тревогой.
— Ты серьёзно об этом думаешь? Оль, ты понимаешь, что это значит? Это конец нашей жизни. Нашей семьи в том виде, в котором она есть. Мама будет с нами. В нашей трёхкомнатной квартире. Всегда. Её телевизор, её режим, её запах лекарств, её советы по воспитанию Артёма.
— Я всё понимаю, — отрезала я. — Я также понимаю, что это семь миллионов. Это закрытая ипотека. Это кружки для Тёмы, репетиторы. Это отпуск не в палатке, а в нормальном отеле. Это наше будущее.
— Какой ценой? Ценой твоего душевного спокойствия? Нашего брака?
— А какой выбор? Отказаться? И отдать квартиру Ирке, которая продаст её через год, спустит деньги на свои "творческие проекты", а потом снова придёт к нам просить на хлеб? Это справедливо? Я всю жизнь пашу, а она порхает бабочкой, и ей достанется главный приз? Нет. Так не будет.
Я была непреклонна. В моей голове уже складывался план. Не эмоциональный, а деловой. Я подготовлю для мамы предложение. С чётким описанием условий. Комната, уход, медицинское обслуживание. Я подойду к этому как к проекту. Как к сделке. Самой важной в моей жизни.
Через два дня я снова поехала к маме. Одна. Я привезла с собой не пироги, а распечатанный на листе А4 план нашего совместного проживания.
— Мама, вот, посмотри, — я положила лист на стол. — Мы с Сергеем всё обсудили. Мы готовы тебя забрать. Мы выделяем тебе Тёмину комнату, она самая светлая и тёплая. Тёму переселим в гостиную, купим ему хороший диван.
Мама надела очки и стала читать.
— Вот тут график посещения врачей, я договорюсь в нашей поликлинике. Вот примерное меню, с учётом твоей диеты. По выходным будем гулять в парке. Сергей сможет возить тебя на дачу. Все условия.
Мама дочитала, сняла очки и посмотрела на меня. В её глазах не было благодарности. Там было что-то другое. Разочарование?
— А Ирочка что?
— А что Ира? — я пожала плечами. — Мам, давай будем реалистами. У неё нет ни места, ни денег, чтобы обеспечить тебе нормальную старость. Это же очевидно.
— Ирочка вчера приезжала, — как бы невзначай сказала мама. — Не с планами. С альбомом старым. Мы с ней фотографии смотрели. Она помнит, в каком платье я была на её выпускном. А ты помнишь?
Я растерялась. Это был удар ниже пояса.
— Мам, при чём тут платье? Мы говорим о серьёзных вещах. О твоём здоровье, о комфорте.
— Ах, о комфорте... — протянула она. — А ты меня спросила, будет ли мне комфортно в комнате моего внука? Зная, что я его, по сути, выселила?
Я поняла, что мой бизнес-план проваливается. Аукцион оказался сложнее, чем я думала. Здесь оценивались не только квадратные метры, но и нематериальные активы: воспоминания, сантименты, умение вовремя пустить слезу. В этом я всегда проигрывала Ире.
Началась отвратительная, изматывающая игра. Мать наслаждалась своей властью. Она звонила мне и жаловалась, что Ира привезла ей "вредные" пирожки.
— У неё в голове один ветер, Оленька. Разве можно ей доверить моё здоровье?
Через час она звонила Ире и жаловалась на меня.
— Оля твоя совсем зачерствела. Привезла мне не гостинец, а какой-то договор. Как будто я ей не мать, а предмет сделки. Душа у неё каменная.
Она стравливала нас, а мы, две взрослые дуры, велись на это. Наше общение с сестрой свелось к коротким, ядовитым перепискам.
"Слышала, ты мать пирожками травишь?" — писала я.
"А ты, я слышала, ей уже койко-место в детской оценила?" — отвечала она.
Апогеем стал мамин "инспекционный визит" к нам домой. Она ходила по нашей квартире, как риелтор, оценивающий объект.
— Да, комната у Тёмочки светлая, — соглашалась она. — Но окна прямо на дорогу. Шумно. Я не смогу днём отдыхать.
— А ванная у вас какая-то скользкая. Я тут упасть могу. Надо коврики специальные, поручни...
— А лифт... он так трясётся! У меня сердце заходится.
К концу её визита я была готова выть. Сергей, который весь вечер держался, взорвался, когда за ней закрылась дверь.
— Оля, ты видишь, что происходит?! Это же издевательство! Она никогда не будет довольна! Она не хочет решения проблемы, ей нравится сам процесс! Ей нравится, что вы обе пляшете вокруг неё!
— Надо потерпеть, — упрямо твердила я. — Просто показать ей, что у нас лучшие условия.
— Условий ей мало! Ей нужна душа! А ты ей предлагаешь пансионат с трёхразовым питанием!
В тот вечер мы впервые за много лет легли спать, не поцеловав друг друга. Квартира, которая должна была стать нашим спасением, превращалась в бомбу, заложенную под фундамент нашего брака.
Развязка наступила внезапно. Через неделю мне позвонила Ира. Она рыдала в трубку.
— Оля... мама... она упала. В коридоре. Кажется, сломала шейку бедра. Скорая везёт её в Боткинскую.
Я сорвалась с работы. В больничном коридоре, пахнущем хлоркой и чужой болью, мы столкнулись с Ирой. Она была бледная, растерянная. Впервые за много недель мы смотрели друг на друга не как соперницы.
— Что врач говорит? — спросила я, сбрасывая пальто на стул.
— Пока ничего. Ждём. Оля... я была у неё... мы ругались... — всхлипнула она. — Она сказала, что я никчёмная, что я ей всю жизнь испортила... А я... я кричала, что она тиран, что она нас с тобой стравила... Она пошла за водой, и... упала. Это я виновата.
Я обняла её. Жёсткую, дрожащую от рыданий. И вся моя злость, вся моя прагматичность, вся эта битва за метры — всё это показалось таким мелким, таким ничтожным перед лицом беды.
Мы просидели в этом коридоре шесть часов. Мы говорили. Впервые за долгие годы — по-настоящему. Я рассказала ей про ипотеку, про свой страх перед будущим, про то, как я устала быть "сильной". Она рассказала про своё одиночество, про то, как ей больно от того, что её всю жизнь считали "непутёвой", про то, как она завидовала мне, моей "нормальной" семье.
Перелом оказался не таким страшным. Сильный ушиб, трещина. Но маме предстояло несколько месяцев лежать. Врач, вышедший к нам, сказал это прямо: "Нужен постоянный, круглосуточный уход. Сиделка. Или кто-то из вас".
Мы переглянулись. Аукцион подошёл к финалу. Время делать последнюю ставку.
— Я не смогу, — честно сказала я. — У меня работа, Тёма. Я не могу всё бросить. Я могу оплатить сиделку.
— А я смогу, — тихо сказала Ира. — У меня работа на дому, заказы... я могу подвинуться. Я заберу её к себе. В свой "клоповник".
— Ира, ты с ума сошла? — я смотрела на неё. — А квартира? Ты же понимаешь, что это значит?
— Понимаю, — она посмотрела мне прямо в глаза, и в них больше не было наивности. Там была сталь. — Я забираю её не за квартиру, Оля. Я забираю её, потому что она — мама. А ты, если хочешь помочь, будешь помогать мне. Деньгами. На сиделку, когда мне нужно будет уйти. На лекарства. Это будет наш общий крест. А квартира... Пусть подавится своей квартирой.
Ира забрала маму. В свою крошечную студию. Она поставила медицинскую кровать посреди комнаты, и та заняла почти всё пространство. Жизнь её превратилась в ад. Мама, прикованная к постели, стала ещё более капризной и требовательной.
Я, как и обещала, помогала. Каждый месяц я переводила Ире половину своей зарплаты. Сергей меня поддержал. Мы отказались от всего: от новой машины, от отпуска, от ремонта. Мы впряглись в эту лямку вместе. Я приезжала каждые выходные, мыла, готовила, давала Ире возможность хотя бы пару часов погулять в парке.
Наши с сестрой отношения изменились. Пропала ядовитая ревность. Появилось уважение. Мы стали командой.
Мама умерла через восемь месяцев. Тихо, во сне.
Через неделю после похорон нотариус вскрыл завещание. Мы сидели с Ирой в его кабинете, обе в чёрном. Я была уверена, что квартира достанется сестре, и считала это справедливым.
— Завещание от Людмилы Андреевны Смирновой, — монотонно зачитал нотариус. — Всё принадлежащее мне на момент смерти имущество, а именно, двухкомнатная квартира по адресу..., я завещаю... продать, а вырученные денежные средства разделить в равных долях между моими дочерьми, Ольгой и Ириной.
Мы молчали. Я посмотрела на Иру, она на меня. В глазах сестры стояли слёзы. Но это были не слёзы обиды.
Мать до самого конца так и не сделала выбор. Или, наоборот, сделала самый мудрый. Она проиграла свою игру, но заставила нас выиграть что-то поважнее. Исход был зафиксирован. Квартиру мы продали. Долги закрыли. Отношения сохранили. Но та трещина на кухонной клеенке в старой маминой квартире так и осталась в моей памяти — как шрам на сердце нашей семьи, которая прошла через аукцион последней любви и чудом уцелела.
***Конец***