Меня зовут Александр. Можно просто Саня. Сейчас мне сорок три, и я живу в маленькой квартирке на окраине безликого города-миллионника, работаю кладовщиком на мебельном складе и стараюсь не смотреть на деревья. Особенно на старые, толстые, с морщинистой корой, похожей на кожу старика. Каждый скрип деревянного пола в тишине ночи заставляет меня вздрагивать. Каждый стук ветки в окно возвращает меня туда, в тот день, который разделил мою жизнь на «до» и «после».
А тогда мне было двадцать пять. Я вернулся из армии и уехал в родной поселок в Архангельской области, где мой дядька, Петрович, держал небольшую лесопилку. Коллектив у нас был свойский. Кроме меня и Петровича, трудились еще двое: дядя Паша, старый таежник, знавший лес как живое существо, и Витек, мой ровесник, парень резкий и горячий.
Так мы и работали, день за днем. До того самого дня в конце августа.
Пришел очередной лесовоз с делянки у Черного Яра — гиблое место, по словам водителя. Мы принялись за разгрузку. Бревна как бревна, сосна да ель. И среди них было одно. Огромный дуб, метра полтора в обхвате, древний, с почти черной корой. От него веяло первобытным холодом.
Дядя Паша подошел, обошел дуб кругом.
– Не нравится он мне, Петрович, – тихо сказал он. – Дерево мертвое. Не просто срубленное, а именно мертвое. Пустое оно.
– Да ладно тебе, Пал Егорыч, предрассудки, – отмахнулся Петрович. – Дуб он и есть дуб. Дорогой. Давай, мужики, на станок его.
Мы вчетвером, кряхтя, затащили этого монстра на платформу пилорамы. Я встал за пульт. Огромный диск пилы взвыл, набирая обороты. Я медленно повел рычаг, и стальные зубья впились в черную кору.
И тут начались странности. Звук был глухим, вязким, словно мы пилили не древесину, а спрессованную резину. Пила шла тяжело, двигатель задыхался. Из-под диска посыпалась черная, маслянистая пыль с отвратительным запахом болотной гнили.
– Дави, Саня, дави! – крикнул Витек.
Я налег на рычаг. Диск визжал, дымясь от перегрева, металл по кромке зубьев побелел от чудовищной температуры, но бревно поддавалось неохотно.
И вот, когда пила прошла примерно треть ствола, раздался оглушительный треск, похожий на звук ломающейся кости. Диск сорвался, и я резко выключил питание.
В наступившей тишине мы уставились на распил. Внутри бревна не было древесины. Вся внутренняя часть ствола представляла собой единую, спрессованную массу... лиц. Десятки, сотни человеческих лиц, вплетенных друг в друга, как корни, искаженные в беззвучном, вечном крике. Это была плоть. Серая, волокнистая, похожая на окаменевший торф. Разрез пилы прошел прямо по ним.
Первым очнулся Витек. Его стошнило. Дядя Паша просто смотрел, и по его щеке катилась слеза.
– Сбор... – прошептал он, и в голосе его был первобытный ужас. – Лесной Сбор... Это не тюрьма, Петрович... это его нутро. Он их не держал, он их... переваривал. А мы его брюхо вспороли... Мы не узников выпустили. Мы выпустили его голод.
Петрович, с лицом землистого цвета, прохрипел:
– Заткнуть всем рты. Никто ничего не видел. Если это просочится... нам конец. Сожжем. Все до последней щепки. Заплачу втройне. Только молчите.
Спорить никто не стал. Молча, стараясь не смотреть на распил, мы стащили две половины этого проклятого бревна со станка. Петрович принёс из сарая старую бензопилу. Витёк, всё ещё бледный, сцепил зубы, дернул стартер, и цех наполнился оглушительным рёвом. Он вгрызался в эту массу с остервенением. Пила визжала, давилась, из-под цепи летели не опилки, а жирные, тёмные ошмётки. Каждый распил открывал всё новые и новые лица. За несколько минут мы превратили этот монолит ужаса в груду уродливых поленьев.
Мы завалили бочку кусками этого кошмара, облили соляркой и подожгли. Огонь занялся неохотно, чадил черным, жирным дымом, который пах горелой плотью. В треске пламени нам всем слышались стоны.
Я шел домой, и мне казалось, что за мной следят. Дома выпил водки, но облегчения не было. Перед глазами стояло лицо маленькой девочки из самого сердца бревна. Ночью мне приснился сон. Я снова стою у пилорамы в темном лесу. Я включаю пилу, и из распила сыплются зубы и волосы. И сотни голосов шепчут изнутри бревна одно слово: «Выпустил... Выпустил...»
Я проснулся в холодном поту. За окном скрежета не было. Но был шепот. Везде. В скрипе половиц, в гудении холодильника. «Са-а-а-ня... помоги... холодно...»
Едва забрезжил свет, я побежал к дому дяди Паши. Его жена, вся в слезах, сказала, что он ночью ушел в лес «долг отдать» и не вернулся. Витёк, по словам соседей, пьяный орал, что всех сожжет, и ушел в лес с канистрой и топором. Его тоже больше не видели.
Петровича я нашел на лесопилке. Он сидел на полу, раскачиваясь. За одну ночь он стал абсолютно седым.
– Они приходили, Саня, – пробормотал он. – Они царапали стены... шептали из досок... Мы их выпустили. Мы сломали печать. Теперь их голод заберет нас. Чтобы мы заняли их место.
Я понял, что должен бежать. Я быстро собрал рюкзак и уехал. Как можно дальше.
С тех пор прошло почти двадцать лет. Дядю Пашу и Витька так и не нашли. Петрович умер в психбольнице через год. Лесопилку забросили.
А я? Я выжил. Но какой ценой? Я боюсь тишины, потому что в ней слышу шепот. Я не покупаю деревянную мебель. В моем доме только металл и пластик. Лес для меня – это склеп. Иногда по ночам я слышу тихий скрежет. От ножки стола. Или от двери.
Я знаю, что они не забыли меня. Они ждут. Они были заперты в том бревне сотни лет. Что для них какие-то двадцать? Они ждут, когда я ослабею. И тогда придут за мной. Я чувствую их взгляд из каждой деревянной вещи, из каждого дерева за окном. Они смотрят на меня. И ждут.
А я просто живу с этим. День за днем. И стараюсь не смотреть на деревья.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#мистика #страшныеистории #ужасы #крипипаста