На кухне пахло жареной картошкой с луком — Николай любил именно так, чтобы шкворчало и дымилось, как в общаге двадцать лет назад. Татьяна вздохнула: казалось бы, взрослая женщина, двадцать восемь лет, а стоит над сковородкой, как школьница на практике по домоводству.
— Может, в этот раз всё-таки духовку купим нормальную? — осторожно заметила она, переворачивая золотистые ломтики.
— Ага, — отозвался Николай, не отрываясь от телефона. — Только плиту не сломай.
Он сидел за столом в спортивных шортах и майке, тянул чай прямо из кружки с облупившейся ручкой. Взрослый мужик тридцать один год, а ведёт себя так, будто ему семнадцать и мама вот-вот войдёт и скажет: «Коль, убери за собой».
Татьяна хотела сказать что-то едкое, но телефон Николая зазвонил. На экране высветилось «Мама». И всё — настроение сдулось, как шарик.
— Привет, мам, — Николай мгновенно выпрямился, даже голос стал тоньше. — Да-да, конечно.
Татьяна слышала обрывки: «ремонт в доме», «жить негде», «у Вали места мало». И у неё внутри неприятно кольнуло.
— Ну, у нас… да, у нас можно, — тянул Николай. — Ненадолго же…
Татьяна повернулась к нему:
— Ты серьёзно?
Он виновато отвёл глаза.
— Мам, я перезвоню. — И нажал отбой.
— Танюш, ну что ты сразу… Это ж ненадолго. У них там трубы меняют, дом перекопан, жить невозможно. Мама пока у нас поживёт.
Татьяна поставила сковородку на стол так резко, что масло брызнуло.
— «Ненадолго»? Ты вообще в курсе, что это моя квартира? По наследству от бабушки. И я, между прочим, не подписывалась на коммуну.
Николай пожал плечами.
— Да ладно тебе, мама же не чужая.
Она уставилась на него, и сердце, как в плохом романе, тревожно сжалось. Вот он, звоночек.
Валентина Петровна приехала через три дня с чемоданом, двумя сумками и лицом мученицы. Ей было шестьдесят пять, но она держалась так, словно сама лично построила этот дом и теперь имеет право жить в любой квартире.
— Ну, здравствуйте, дети, — сказала она, обнимая сына так, будто он всё ещё пятиклассник с портфелем. — Коля, похудел ты, что ж Таня тебя не кормит?
Татьяна стиснула зубы.
— Картошку жареную ест каждый вечер, — отрезала она.
— Картошка — это гарнир, — свекровь смерила её взглядом поверх очков. — Мужику мясо нужно.
И началось.
На следующий день Валентина Петровна переставила всю посуду: «так удобнее». Потом принесла свои шторы — вернее, не будем о них. Потом заявила, что холодильник маленький и «для семьи» надо покупать новый. Семья, по её мнению, состояла из неё самой и Николая.
— Мам, а может, вам с Валей квартиру снять на время? — робко предложила Татьяна за ужином.
— Снимать? — свекровь округлила глаза. — Деньги на ветер? Когда у сына есть просторная квартира?
— Просторная?! — Татьяна чуть не подавилась супом. — Две комнаты на троих!
— Ну, я ж ненадолго, — сладко улыбнулась Валентина Петровна. — А потом, Таня, квартира ведь не только твоя. Вы же семья.
Татьяна замерла.
— Простите, что?
— Ну… как не твоя? — свекровь пожала плечами. — Коля ж твой муж. Всё общее.
Татьяна почувствовала, как лицо наливается жаром.
— Простите, но квартира моя. По закону. Я её ещё до брака получила.
— Да что ты за человек такой, — вздохнула Валентина Петровна, — мать мужа на улицу готова выгнать.
Николай сидел молча, ковырял вилкой макароны. Ни «мама, хватит», ни «Таня права». Просто ноль.
Дальше — хуже. Валентина Петровна «случайно» позвонила знакомому риэлтору, прямо при Татьяне:
— Да, двухкомнатная, район неплохой…
Татьяна чуть не выронила телефон из рук.
— Простите, вы сейчас что делаете?
— Узнаю цены, — невинно ответила свекровь. — Вдруг выгодно продать, купить побольше, чтоб всем места хватило.
— Продать мою квартиру?! — голос Татьяны сорвался. — Вы с ума сошли?
Валентина Петровна скрестила руки.
— Ты сама подумай, Таня. У молодой семьи должны быть условия. Тебе детей рожать, а тут тесно. Надо действовать.
— Ага, действовать. Сначала вы ко мне въехали, теперь моё жильё собираетесь продать?
Николай тихо пробормотал:
— Таня, может, не кричи…
И всё. В этот момент что-то щёлкнуло.
Татьяна с грохотом отодвинула стул.
— Всё! Хватит! Или вы, Валентина Петровна, немедленно прекращаете свои аферы, или я прямо завтра иду к нотариусу и переписываю завещание. Чтобы потом никому ничего не досталось.
Свекровь побледнела, но сразу нашлась:
— Вот, значит, какая ты. Своему мужу, моему сыну, враг. Ну-ну.
Татьяна схватила кружку, поставила её так, что чай плеснулся на стол.
— Лучше враг, чем жертва.
В кухне повисла тишина. Только холодильник гудел, как будто насмехался.
Татьяна стояла у окна и смотрела вниз, во двор: детская площадка, старые липы, скамейка, на которой летом бабки судачат про соседей. Её взгляд зацепился за женщину в халате, которая трясла коврик. И вот ведь ирония: там, внизу, люди живут обычной жизнью, а у неё — разнос.
В комнате за её спиной Валентина Петровна раскладывала свои сумки, как будто всерьёз собралась жить здесь до пенсии. Николай сидел на диване и делал вид, что работает за ноутбуком.
— Коля, — тихо начала Татьяна, но голос сорвался. — Мы должны поговорить.
— Ой, опять? — Валентина Петровна даже не повернулась. — Таня, ну сколько можно устраивать сцены?
Татьяна резко развернулась.
— Сцены? Это я сцены устраиваю? Вы вообще в своём уме? Вы в моей квартире, в МОЕЙ, понимаете? И звоните риэлторам!
— Да не кричи ты, — буркнул Николай. — Люди услышат.
— Пусть слышат! — рванулась она. — Пусть знают, что у меня муж безвольный, а свекровь — аферистка.
Валентина Петровна сложила руки на груди.
— А вот это ты зря, Таня. Мужа так при чужих словах не называют.
— При каких чужих? — Татьяна хохотнула нервно. — Это ты чужая!
На следующий день началось самое весёлое. Татьяна пришла с работы, открыла дверь — а в прихожей стоят её сапоги… на полке внизу. На их место, наверх, свекровь аккуратно поставила свои лакированные ботинки.
— Мама, это что? — спросила она, сдерживая дрожь.
— Я повыше положила. Мне так удобнее.
— А мне — неудобно! — взорвалась Татьяна. — Вы тут хозяйка, что ли?
— Ну, а кто? Ты думаешь, ты одна можешь решать? — спокойно парировала свекровь.
И вот тогда Татьяна не выдержала. Она схватила сапог и со всего размаха швырнула его в стену.
Николай вбежал на шум.
— Таня, ты что делаешь?!
— Я? — Она повернулась к нему с таким лицом, что даже он отпрянул. — Это ты что делаешь, Коля? Ты молчишь, когда твою мать из моей квартиры делает проходной двор!
— Тише, — залепетал он. — Успокойся.
— УСПОКОЙСЯ?! — Татьяна рванула к шкафу, вытащила его рубашки и начала бросать в сумку. — Всё, хватит! Пусть она тебя кормит и в школу собирает. Ты ж любишь, когда мама рядом.
Валентина Петровна подлетела, вырывая рубашки из её рук.
— Да как ты смеешь! — крикнула она и попыталась толкнуть Татьяну.
Татьяна толкнула в ответ. Не сильно, но Валентина Петровна охнула, словно ей пробили грудь.
— Николай! Видишь?! Она меня бьёт!
— Господи, — Николай метался между ними. — Таня, ну прекрати, пожалуйста!
— Нет! — выкрикнула она. — Хватит! Вы оба — вон отсюда! Сегодня же!
Ночью Татьяна не спала. Сидела на кухне, закутавшись в халат, пила чай и смотрела на кипящий чайник, как будто тот мог подсказать, что делать.
Телефон мигал: Николай писал сообщения. «Ты перегнула». «Мама плачет». «Ну потерпи немного».
Она перечитывала и чувствовала, как внутри что-то ломается. Потерпи. Опять. Всю жизнь «потерпи».
Она взяла бумагу и ручку, набросала заявление о разводе. Просто так, черновик. Но рука дрожала — от облегчения.
Утром, едва рассвело, Татьяна пошла в нотариальную контору. Там, за дубовым столом, с женщиной в строгих очках, она оформила заявление: «Наследником квартиры назначить только мою мать, Лидию Сергеевну».
Подписала, руки чуть не дрожали. Но внутри — впервые за долгое время — стало тихо.
Она знала: этот шаг уже не откатить.
Вернувшись домой, застала картину: Николай сидит на диване, рядом чемодан. Валентина Петровна суетилась у шкафа.
— Таня, ну что ты делаешь, — начал Николай. — Мама вчера плохо себя чувствовала, давление… Давай как-то решим…
— Решили, — спокойно сказала Татьяна и кинула на стол копию заявления. — Теперь вы точно тут не прописаны.
Свекровь подскочила, схватила бумагу, начала читать и побелела.
— Ты сумасшедшая! Ты что творишь?!
— Себя защищаю, — ответила Татьяна. — И свою квартиру.
Валентина Петровна сжала губы и резко развернулась к сыну:
— Коля, собирайся. Мы уходим.
Он встал, посмотрел на Татьяну, глаза у него были как у щенка, которого выгнали на улицу.
— Таня… Может, ты передумаешь?
— Нет, — отрезала она. — Поздно.
Когда дверь хлопнула, Татьяна впервые за многие месяцы вдохнула свободно. Но сердце билось бешено: она знала, что этим всё не кончится.
Она сделала сильный шаг. Почти необратимый.
Татьяна уже привыкла к тишине в квартире. На кухне звенела посуда — её собственная, переставленная так, как ей удобно. Никто больше не подсовывал кастрюлю «на верхнюю полку, потому что так правильно», никто не командовал. Даже телевизор в соседней комнате работал тише — будто уважал новую хозяйку.
Она думала: всё, затихло. Но, как это обычно бывает, затишье перед бурей — обманчивое.
Звонок в дверь раздался среди буднего вечера. Татьяна открыла — и перед ней стояла Валентина Петровна в пальто, с ледяной улыбкой. За её плечом мялся Николай, вечно виноватый.
— Мы пришли по-хорошему, — сказала свекровь, проходя без приглашения. — Нам нужно обсудить документы.
Татьяна молча сложила руки на груди.
— Какие ещё документы?
— Завещание. — Валентина Петровна резко повернулась. — Ты думаешь, одна умная? У нас есть юрист. Квартира может считаться совместно нажитым имуществом.
Николай опустил глаза.
— Таня… Я маму привёл, чтобы поговорить без скандала.
— Без скандала?! — Татьяна рассмеялась, горько, почти истерически. — Это ты называешь «без скандала», когда твоя мать меня шантажирует?
— Никто тебя не шантажирует! — повысила голос свекровь. — Ты думаешь, всё на тебе вертится? Ты бы без Коли ничего не имела!
— Правда? — Татьяна шагнула ближе. — Тогда почему я одна оформила эту квартиру, а твой сын до сих пор у тебя в подчинении, как мальчик?
Николай поднял голову. Лицо его было жалкое, но в глазах мелькнуло раздражение.
— Таня, ты перегибаешь. Ты всё время перегибаешь.
— А ты всё время прогибаешься, — хлёстко ответила она.
Тишина. Секунда — и свекровь замахнулась рукой. Татьяна поймала её за запястье и оттолкнула.
— Ещё раз тронете меня — я вызову полицию.
И впервые в жизни Валентина Петровна опешила.
— Всё, — сказала Татьяна твёрдо. — Хватит спектакля. Я подаю на развод. Документы уже готовлю.
Николай побледнел.
— Таня… Подожди…
— Нет, Коля, — перебила она. — Я ждала слишком долго. Теперь я не твоя жена, а эта квартира — не ваша надежда. Идите.
Свекровь сжала губы, всхлипнула, но слова не нашла. Сын хотел что-то сказать, но только махнул рукой.
Они ушли.
Татьяна закрыла дверь и прижалась к ней спиной. И вдруг стало легко. Не страшно, не пусто — именно легко. Впервые за годы она почувствовала себя хозяйкой своей жизни.
И да, впереди будет развод, бумажная волокита, разговоры с юристами. Но главное уже случилось: она вышла из-под гнёта.
Через пару дней в гости приехала её мать — Лидия Сергеевна, маленькая, живая, с сумкой домашних котлет.
— Ну, доча, ты правильно сделала, — сказала она, глядя в глаза. — Лучше быть одной, чем с предателями.
И Татьяна улыбнулась. Потому что впервые за долгое время поверила: у неё всё получится.
Финал.