Квартиру они купили в мае, когда еще пахло сиренью, а в окна по вечерам лезли комары, как бесплатные квартиранты. Двушка в панельном доме у метро — не «сталинка», конечно, не мечта века, но зато своя, а не съемная с ковром на стене и соседями за тонкой перегородкой. Для Людмилы это был праздник: три года с Леонидом они ходили по риелторам, собирали деньги, ругались из-за ипотечных платежей, но всё-таки решились. Половина на её накопления от работы в банке, половина — кредит, оформленный на обоих.
— Наша квартира, — сказала Людмила, в первый день входя босиком в еще голые комнаты. — Только наша.
Леонид улыбнулся натянуто, поставил пакет с шампанским на подоконник и добавил:
— Ну… пока наша.
Тогда она списала это на его вечный пессимизм. Но потом стало понятно: «наша» у него всегда подразумевала «и мамина с папой, если что».
Первым тревожным звоночком стал звонок в дверь в самое обычное воскресенье. Людмила стояла на кухне, жарила картошку, волосы собраны в узел, на столе — свежие огурцы и тарелка с селедкой. Леонид сидел за ноутбуком, играл в танчики.
Зазвонили. На пороге — Валентина Петровна и Игорь Михайлович, родители Леонида. Без предупреждения, с пакетами продуктов, как будто они сюда прописаны.
— А что, красиво у вас, — протянула Валентина Петровна, окидывая взглядом коридор. — Но пусто как-то. Мы вот подумали: надо мебель привезти нашу. У нас шкаф стоит, жалко. Тут как раз в спальню встанет.
Людмила замерла с лопаткой в руке.
— У нас всё рассчитано. Шкаф не нужен.
— Да ладно тебе, — махнула свекровь рукой. — Чего зря добро пропадать? У тебя ещё опыта нет, а я всё-таки хозяйка с тридцатилетним стажем.
Она прошла дальше, не разуваясь, и уже открывала дверцы на кухне.
Людмила чувствовала, как закипает. Но промолчала. В первый раз — пусть.
Неделю спустя у них на кухне сидела младшая сестра Леонида — Катя. В халате, с чашкой кофе, как дома.
— Я у вас пока перекантуюсь, — сказала она. — На две недельки. В общаге ремонт, а снимать дорого.
Людмила посмотрела на мужа. Тот отвел глаза.
— Катя, у нас тут двушка. Мы только въехали. Где ты собралась жить?
— Да мне много не надо, диван в зале есть. Я ж не навечно.
И опять Леонид промямлил что-то про «семья должна помогать».
Через месяц квартира перестала быть «их». В прихожей появились туфли Валентины Петровны, в ванной — полотенце Кати, на кухне — кастрюля, которую свекровь привезла «чтоб борщ варить нормально». Людмила пыталась улыбаться, но улыбка всё чаще соскальзывала.
Однажды вечером она не выдержала.
— Лёнь, — начала тихо, пока Катя с мамой смотрели телевизор. — Ты вообще понимаешь, что мы здесь живём как в коммуналке?
— Ну и что? Это же мои родители, моя сестра. Они ж не чужие.
— А я кто тебе, чужая? Я три года с тобой пахала, чтобы мы купили квартиру. Ты мне обещал — наш дом.
Он замолчал, уткнувшись в телефон.
Взрыв случился на именинах Игоря Михайловича. Свекровь решила отметить «по-семейному» у них. Накрыла стол, выставила коньяк, поставила тарелки с селедкой, салаты в мисках, подала горячее. Людмила сидела напротив, с каменным лицом.
— Вот и хорошо, — сказала Валентина Петровна, наливая себе. — Живём теперь вместе. Надо, кстати, оформить, чтобы все по-честному было. Ты же не против, Людочка? Мы можем долю записать. Чтоб всё родное.
— Какую долю? — Людмила почувствовала, как у неё задрожали руки. — Это моя квартира. Мои деньги тут. Половина моя.
— Да не кипятись, — усмехнулась свекровь. — Женщина должна думать о семье, а не о бумажках. Сегодня вы с Лёней вместе, завтра дети пойдут… Надо общее дело укреплять.
— Ты вообще головой думаешь? — Людмила ударила ладонью по столу. — Это не ваша квартира! И не Кати, и не ваша с Игорем Михайловичем. Это моя и Леонида!
В комнате повисла тишина. Катя прыснула, отодвигая тарелку:
— Ну начинается…
— Замолчи! — рявкнула Людмила. — Ты тут на диване две недели, а хозяйничаешь, как будто уже прописана!
Валентина Петровна встала из-за стола, уставилась поверх очков:
— Ты совсем страх потеряла. Мы сына растили, чтобы ты тут командовала?
— Да хоть в лепёшку расшибитесь, но это моя половина квартиры! — выкрикнула Людмила, и слёзы злости выступили на глазах.
Леонид молчал. Сидел, глядя в тарелку.
Тогда она схватила бокал и со звоном швырнула его в раковину.
— Выбирай, Лёня! Или я, или они!
Он поднял глаза. И впервые в жизни посмотрел на неё так, будто она чужая.
Людмила ушла в тот вечер демонстративно. Хлопнула дверью так, что посыпалась штукатурка со стены. Сидела потом на лавочке возле подъезда, курила чужую сигарету (у соседки выпросила — десять лет не брала в рот, а тут вдруг потянуло), и думала: «Вот и доигралась. Три года брака, ипотека, а в итоге живём как коммунальщики. Только я им не соседка по коридору, а враг номер один».
Утром вернулась — не потому что простила, а потому что вещей не забрала. На кухне пахло борщом. У стола — Валентина Петровна в цветастом халате, Катя в майке с Микки-Маусом. Леонид на диване, как мальчишка после драки — мятого вида, с мутными глазами.
— Позавтракай, — сказала свекровь, не поворачиваясь. — И успокойся уже. Всё можно решить по-человечески.
— По-человечески? — усмехнулась Людмила, открывая шкафчик и не находя там своей кружки. — По-человечески — это когда меня хотя бы спрашивают, хочу ли я тут вас видеть каждый день.
Катя хихикнула:
— Ой, опять начинается.
Людмила повернулась к ней:
— Катя, собирай свои вещи. Ты обещала — две недели. Прошёл месяц.
— Да ладно, я же родная сестра! — закатила глаза та. — У тебя что, сердце каменное?
Людмила посмотрела на Леонида.
— Ну? Скажи что-нибудь.
Он потупил взгляд:
— Люд, ну она же не на всю жизнь. Потерпи ещё чуть-чуть.
Тогда Людмила поняла — союзников у неё нет.
Вечером позвонила подруге. Та сразу пригласила: приезжай, переночуешь хоть у меня, чем там с ними гнить. Людмила взяла сумку, набросала одежду, паспорт, пару документов на квартиру (в последний момент положила — нутро подсказало). Ушла молча. Леонид даже не вышел в коридор.
Дни у подруги прошли быстро. Чай, разговоры, поддержка. Но внутри — пустота. «Может, зря? Может, надо было терпеть? Семья же…» — думала Людмила, пока рылась в телефоне. И тут случайно наткнулась на уведомление из госуслуг: «Заявка на регистрацию сделки».
Сердце ухнуло. Она открыла. Там — её квартира. Вернее, их. И указано: продавец — Леонид. А покупатель — Валентина Петровна.
Руки задрожали. Хотелось выть. Значит, он всё это время готовил. Он, её муж, её «половинка». Хотел продать её долю маме! Без согласия! Ну, формально, конечно, не получится — без её подписи сделка недействительна. Но сам факт…
Людмила примчалась домой как на пожар. Влетела в квартиру — там сидели все: Валентина Петровна, Игорь Михайлович, Катя и Леонид. На столе — папки с бумагами.
— Это что такое?! — закричала она, швырнув распечатку уведомления. — Ты совсем с ума сошёл?
Леонид вскочил, замахал руками:
— Люд, подожди! Это просто консультация, я хотел узнать, как лучше оформить…
— Оформить что?! Продажу моей доли твоей мамаше?
Валентина Петровна поднялась:
— Не мамаше, а родной матери. И не ори! Мы только хотели всё законно сделать, чтоб никто потом не пострадал. Ты молодая, с Лёней разведёшься — куда пойдёшь? А так хоть жильё в семье останется.
— Вы что, совсем охренели?! — Людмила сорвалась. — Я, значит, вкладывала деньги, платила кредит, а вы решили меня выбросить на улицу?
Катя вставила своё:
— Да кому ты нужна с характером таким. Сама виновата.
Людмила рванулась к ней, схватила за плечо:
— Закрой рот!
Катя отшатнулась:
— Не трогай меня!
И тут Леонид, впервые за всё время, схватил Людмилу за руку. Сжал сильно, до боли.
— Хватит! — выкрикнул он. — Ты ведёшь себя, как истеричка!
Людмила вырвала руку, на щеке вспыхнуло пятно. Она смотрела на мужа, как на чужого.
— Всё. Конец.
Она подошла к столу, выхватила из папки бумаги — какие-то договоры, расписки. Рвала их в клочья и бросала на пол.
— Никакой сделки не будет! Никогда!
Валентина Петровна взвизгнула:
— Да ты что, сумасшедшая?! Это документы!
— Вот именно. Документы на мою жизнь. — Людмила глянула на Леонида. — Запомни: я не вещь.
И собрала чемодан окончательно.
Поздним вечером она снова сидела у подруги. Смотрела в стену, пила чай и пыталась отдышаться. В груди всё еще горело. «Он меня предал, — думала она. — Не защитил, а ещё и за моей спиной пытался продать мою долю. Всё, что мы строили, оказалось бумажкой. А я эту бумажку порвала. И правильно сделала».
В голове крутилась только одна мысль: завтра — к юристу. А потом — развод.
Но внутри уже зрела другая сила. Страшная и освобождающая. Теперь она знала: назад дороги нет. И впервые за три года Людмила почувствовала — у неё есть только она сама. И этого достаточно.
Юрист встретил её сухо и по делу. Очки на кончике носа, стопка бумаг перед ним.
— У вас хорошая позиция, Людмила, — сказал он. — Доля в квартире закреплена за вами. Без вашего согласия никто не имеет права совершать сделку. Хоть супруг, хоть его родители.
— Значит, всё это — фикция? — она сжала руки в кулаки.
— Попытка давления. Классика. Но если хотите обезопасить себя — инициируйте раздел и развод.
Людмила кивнула. Решение было принято.
Когда она подала на развод, Валентина Петровна примчалась к ней домой. Да-да, в её же съёмную времянку, как к должнице. Стояла на пороге, руки на бока, словно старший надсмотрщик.
— Ты что творишь, девка? Сама себе яму роешь! У нас семья, дом!
— У вас семья, — спокойно ответила Людмила. — А у меня — свобода.
— Ты думаешь, кто тебя потом возьмёт? — прошипела свекровь. — С чем останешься?
— С собой, Валентина Петровна. А это куда дороже вашей кастрюли борща и ваших шкафов.
Женщина замахнулась, словно хотела ударить, но остановилась. Глаза блестели злостью.
— Ты погубила моего сына.
— Нет, — усмехнулась Людмила. — Это вы его погубили. А я просто ухожу.
Развод оформили быстро. Судья устало проговаривал: «Стороны согласны… имущество продать и разделить…» Людмила стояла прямая, как струна. Леонид рядом — с опущенной головой. Он не сказал ни слова, даже когда судья спросил о его возражениях.
Через два месяца квартира ушла на торгах. На её часть денег хватило ровно на однокомнатную новостройку на окраине. Маленькая кухня, вид на пустырь, белые стены. Но здесь — её воздух. Никто не скажет: «А шкаф сюда поставим. А Катя пусть перекантуется».
Она поставила на подоконник одну-единственную кружку — свою, ту самую, что исчезала в чужих руках.
И вдруг впервые за долгое время засмеялась.
Однажды вечером, возвращаясь из магазина, она увидела у своего подъезда знакомую фигуру. Леонид. В руках пакет с фруктами. Постаревший, потухший.
— Люда, — сказал он, подходя. — Я хотел поговорить. Может… попробуем ещё раз?
Она посмотрела на него. В груди мелькнуло что-то старое, но тут же угасло.
— Поздно, Лёня, — сказала она тихо, но твёрдо. — У меня теперь нет «мы». Есть «я». И мне этого хватает.
Он стоял, как мальчишка под дождём, пока она поднималась по лестнице. Дверь хлопнула за её спиной — и в квартире разлился долгожданный сквозняк свободы.