Татьяна впервые за долгое время проснулась без будильника. Тишина стала её лучшим другом: никакого шума, никакого ворчания за стенкой, никто не требует «подай-принеси». Она лежала в своей однокомнатной, купленной в ипотеку, но до слёз родной квартире и слушала тишину, как редкую музыку. На кухне — только две кружки, одна вилка, микроволновка и чайник. И этого было достаточно.
— Ну вот, дожила, — сказала она вслух и усмехнулась. — Свободная женщина, тридцать лет, и целых тридцать квадратных метров личного счастья.
Телефон, как назло, ожил: «Мама».
Татьяна прикрыла глаза.
— Господи, только не сегодня.
Последние месяцы звонки были особенно назойливыми. Мать то плакалась, что с Андреем «невыносимо жить», то жаловалась, что «невестка хамка», то требовала «дочь, будь человеком, помоги матери». И каждый раз Татьяна чувствовала, как кровь бросается в голову.
— Алло, — взяла она трубку, решив, что хуже уже не будет.
Голос матери, слегка простуженный, но бодрый:
— Таня, я всё решила. Сегодня вечером переезжаю к тебе.
Татьяна села на кровати, как от удара.
— Куда?
— К тебе, конечно. Андрей с Ленкой меня в упор не видят. Им там места мало, а я им мешаю. Ну а ты одна, у тебя просторно, всё равно пустует.
Татьяна засмеялась — коротко, зло.
— Просторно? Мама, у меня сорок два квадрата с кухней, это что, дворец?
— Не придуривайся. Я ж твоя мать. Ты обязана.
Эти слова ударили сильнее всего. «Ты обязана». В детстве она слышала их каждый день, но не в свою пользу. Всё — Андрею. «Ты же девочка, потерпи. Брату нужнее. Ты же понимаешь».
— Мама, я не обязана, — сказала Татьяна тихо.
В трубке повисла пауза. Потом мать резко вздохнула:
— Я всё равно приеду. Ты мне дочь или кто?
Вечером звонок в дверь раздался, когда Татьяна уже стояла на кухне с тарелкой гречки. Она надеялась, что мать блефовала. Ошиблась. На пороге стояла Наталья Ивановна — в пуховике, с двумя сумками и пакетом из «Пятёрочки».
— Ну что смотришь? Давай помогай, спина отваливается, — с порога сказала мать, протискиваясь внутрь.
В коридоре сразу стало тесно. Мать сбросила сапоги, прошла в комнату и огляделась.
— Ох, бедненькая. Мебели почти нет. Как в гостинице. Ну ничего, я потом шторы подберу, уют сделаем.
Татьяна сжала кулаки.
— Мама, я не звала тебя.
— И что? Разве мать должна ждать приглашения? — Мать поставила сумку на диван. — Всё равно вместе проще. Ты одна, я одна. Скинемся на еду, на коммуналку, тебе только лучше.
— Лучше? — голос Татьяны дрогнул. — Ты хоть помнишь, как я жила у вас? Вечно в углу, Андрей главный, а я никто.
Мать фыркнула.
— Перестань вспоминать глупости. Андрей — мужчина, ему нужно было помогать. А ты девочка, тебе проще.
У Татьяны защемило горло. Слёзы текли сами собой, но злость пересилила.
— Ага, проще. Я одна всё тянула, пока ты ему сапоги чистила. И сейчас тоже за ним бежишь. Только он тебя выставил, вот и пришла ко мне.
Мать обернулась, прищурилась.
— С тобой разговаривать невозможно. Я устала, Таня. Давай завтра.
Она сняла куртку и уже разворачивала постель на диване. Татьяна смотрела, как её личное пространство превращается в проходной двор. Её «дворец свободы» захватывали, как в фильме про военных.
Внутри что-то оборвалось.
— Нет, мама. — Голос прозвучал неожиданно твёрдо. — Ты не останешься.
Мать замерла, с подушкой в руках.
— Что значит — не останусь?
— То и значит. Собирай сумки и уходи.
— Ты с ума сошла? Я твоя мать!
— А я твоя дочь. Которую ты всю жизнь держала за прислугу. Хватит.
Мать поставила подушку на диван, руки дрожали.
— Ты меня на улицу гонишь? Женщина в возрасте? Родную мать?
— Да, — сказала Татьяна и сама удивилась, как спокойно прозвучало.
— Вот это да… — прошептала мать и выпрямилась. — Змея. Вся в отца.
Слово ударило, но уже не больно — привычно. Татьяна открыла дверь.
— Уходи.
Минуту они стояли друг напротив друга. Потом мать резко подняла сумку, задела плечом дверь и вышла в темноту подъезда.
Дверь хлопнула.
Татьяна закрыла замок, прижалась к нему лбом и выдохнула.
Мир перевернулся за пять минут.
На следующий день Татьяна пришла на работу в состоянии, будто её всю ночь катком по асфальту возили. Голова тяжёлая, глаза красные. Коллега спросила:
— Ты что, плакала?
— Аллергия, — отмахнулась Татьяна и ушла за компьютер.
Вечером, едва она сняла сапоги у своей заветной двери, телефон опять завибрировал. На экране — Андрей.
— Привет, сестрёнка, — голос у брата был нарочито добрый, как будто они всегда были друзьями. — Мама у тебя вчера ночевала?
Татьяна крепко зажмурилась.
— Нет.
— А где она?
— Не знаю.
— Таня, хватит валять дурака. Она вчера к тебе ехала, с сумками.
— И уехала, — сухо бросила она.
Молчание. Потом Андрей зашипел:
— Ты совсем охренела? Это мать. Ты что творишь?
— То, что должна была сделать десять лет назад.
Брат начал повышать голос:
— Она мне мешает, у меня семья. Лена беременна, ты понимаешь? Мама должна была пожить у тебя, пока мы не решим вопрос с ипотекой. Ты чего упёрлась?
— А я должна была в двадцать лет жить с вами втроём в однушке и молчать, потому что «Андрею нужнее»? — Татьяна с трудом сдерживала крик. — Всё, хватит. Места у меня нет.
— Места у тебя нет, — передразнил Андрей. — А сердце у тебя есть? Совесть?
Татьяна отключила звонок и выключила телефон.
Через два дня мать всё-таки объявилась. На этот раз — не одна. С ней пришёл Андрей. Он ввалился первым, даже не постучав, как хозяин.
— Где твои ключи? — спросила Татьяна, ошарашенная.
— У мамы были запасные, ещё когда ремонт делали.
Мать шагнула следом. Уже без сумок, но с лицом жертвы.
— Таня, хватит спектаклей. Я останусь здесь.
Андрей сложил руки на груди, глядя сверху вниз:
— Так будет правильно. Ты одна, а маме нужна помощь.
Татьяна засмеялась. Звук вышел сорванный, нервный.
— Правильно? Ты это слово мне говоришь? Когда вы с мамой решали всё за меня, это было «правильно»? Когда я ночами репетиторством зарабатывала на вуз, а мама копила на твою машину — это было «правильно»?
— Перестань, — махнул рукой Андрей. — Всё это в прошлом.
— А вот фиг, — она ткнула пальцем в грудь брату. — Я это прошлое таскаю до сих пор. И знаешь, что? Я устала.
Мать опустилась на диван, театрально вздохнув:
— Я никогда не думала, что вырастила такую неблагодарную дочь.
Татьяна подошла к шкафу, достала старый чемодан. Бросила на пол, так что пыль поднялась.
— Собирайся, мама. Сейчас же.
Андрей шагнул ближе, ухватил её за руку.
— Ты чего творишь? Это же мать!
Татьяна вырвалась, чувствуя, как ногти царапнули ему кожу.
— Отпусти!
— Успокойся, — он попытался говорить тише, но глаза сверкали. — Ты себя ведёшь как истеричка.
Она подняла чемодан и швырнула его на диван рядом с матерью.
— Вещи собирай. Сейчас.
Мать взвизгнула, прикрыла лицо руками.
— Она нас убьёт!
— Никого я не убью! — сорвалась Татьяна. — Но жить со мной вы не будете.
Андрей сжал кулаки, но шаг назад сделал. Он никогда не умел спорить с её криком, привык, что мама решает за всех.
— Ты ещё пожалеешь, — сказал он. — Ты думаешь, одна протянешь? Без семьи?
— Лучше одна, чем с вами.
Мать зарыдала — громко, нарочно, чтобы слышали соседи.
— Я всю жизнь для вас жила! А теперь — чемодан!
Татьяна стояла с дрожащими руками. Слёзы текли сами собой.
— Да, мама. Чемодан.
Андрей, понурившись, поднял сумку. Мать всхлипнула ещё раз, бросила на дочь взгляд, полный ненависти, и вышла вслед за сыном.
Дверь захлопнулась. Татьяна прислонилась к стене, опустилась на пол. В квартире было тихо. Но в груди громыхало: сердце, злость, облегчение.
Она достала телефон, включила его. Первое сообщение от Лены, подруги:
«Ты где? Я у тебя под окнами. Вышла бы, я кофе привезла».
Татьяна улыбнулась сквозь слёзы.
Она чувствовала, что только что сделала шаг, от которого нет дороги назад. Но впервые за много лет это был её шаг.
После того вечера Татьяна ходила, будто по минному полю. Телефон не замолкал: звонки от брата, сообщения от матери, голосовые — жалобы, угрозы, проклятия.
— Ты пожалеешь, — писала мать. — Я перепишу всё на Андрея, ты от меня копейки не получишь.
Татьяна смеялась сквозь злость.
— Спасибо, хоть предупреждаешь, — пробормотала она.
Она знала: никакого наследства ей и не светило. Всю жизнь мать копила ради сына. Квартира, дача — всё уже фактически записано на Андрея. Но теперь это стало оружием.
В один вечер в дверь позвонили. Татьяна, глупо надеясь, что это Лена, открыла — и застыла. На пороге стояла мать. За спиной её маячил Андрей, сжимающий папку.
— Мы пришли поговорить, — мать прижала к груди сумку. — В последний раз.
— Не зови нас больше, — перебил Андрей. — Но знай: ты нам должна. Ты же дочь, ты должна помогать матери.
Татьяна оперлась на дверной косяк.
— Я ничего вам не должна.
— Ты пожалеешь, — глаза матери метали искры. — Завтра я пойду в суд. Скажу, что ты меня избила.
Сердце ухнуло вниз. Вот он, финал. Ни угрозы, ни слёзы — а откровенный шантаж.
— Валяй, — сказала Татьяна и распахнула дверь шире. — Давай, иди. Но больше сюда не возвращайся.
Мать остолбенела.
— Ты меня выгоняешь окончательно?
— Да, мама. Навсегда.
Андрей тихо выдохнул, будто ждал чего-то другого. Но глаза у него были пустые. Он развернулся первым. Мать, запутавшись в сумке, ещё секунду стояла, потом вышла за ним.
Татьяна захлопнула дверь. Дважды повернула ключ. И в эту секунду почувствовала — больше её мир не рухнет.
Тишина опять стала её лучшим другом. Только теперь — окончательно.
Она набрала Лену:
— Ну что, кофе ещё остался?
— Для тебя — всегда, — рассмеялась подруга.
Татьяна вытерла слёзы ладонью и впервые за долгое время улыбнулась.
Мир перевернулся — но теперь уже правильно.