«Либо ты извиняешься перед моей мамой на коленях, либо я с тобой развожусь!» — эти слова, брошенные мужем, до сих пор звенят у меня в ушах, как треснувший колокол. Они ударились о стены нашей идеально обставленной гостиной и застыли в воздухе, пропитанном запахом свежесваренного кофе и моего нового парфюма.
Я сидела на мягком диване, обитом дорогим велюром, и смотрела на Олега. Моего Олега, с которым мы прожили семь лет. Семь лет, которые я считала почти счастливыми. Сейчас передо мной стоял чужой человек. Его лицо, обычно открытое и улыбчивое, превратилось в холодную, непроницаемую маску. Глаза, в которых я так любила тонуть, смотрели на меня с ледяным презрением. На коленях.
Перед его мамой. За что? За то, что я посмела усомниться в ее кристальной честности? За то, что случайно услышанный обрывок фразы заставил меня задать один-единственный вопрос? Я молчала, не в силах вымолвить ни слова. В голове билась только одна мысль, глупая, наивная: «Он шутит. Это какая-то дурацкая, злая шутка».
Но он не шутил. Он стоял, скрестив руки на груди, высокий, сильный, уверенный в своей правоте. Властелин моей судьбы, выносящий приговор. Наша квартира, наше уютное гнездышко, которое мы с такой любовью обустраивали, вдруг показалась мне чужой и враждебной. Каждая деталь интерьера, каждая вазочка и картина на стене кричали о фальши.
Вот этот самый диван, который мы выбирали несколько недель, смеясь и споря. А вот тот торшер, который он подарил мне на годовщину, сказав, что его теплый свет будет всегда напоминать ему обо мне.
Сейчас этот свет казался мертвенным и больничным. Я подняла на него глаза, все еще надеясь увидеть в них хоть искру прежней нежности, хоть тень сомнения. Но там была только сталь. «Ты слышала меня, Аня? — повторил он, чеканя каждое слово. — У тебя есть время до завтрашнего утра. Завтра мы едем к маме. И ты сделаешь так, как я сказал. Или можешь начинать собирать вещи». Он развернулся и ушел в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел. Я осталась одна в оглушительной тишине. На коленях… Эта картина встала у меня перед глазами.
Я, вхожу в квартиру Тамары Павловны, его матери. Она сидит в своем любимом кресле, поджав губы, с выражением оскорбленной добродетели на лице. Олег стоит рядом, как верный страж. А я… я опускаюсь на пол, на этот старый, скрипучий паркет, и прошу прощения.
За что? За то, что обидела ее? Чем? Недоверием? Но ведь я ничего не утверждала, я просто спросила… От унижения и бессилия к горлу подкатил ком. Я вспомнила ее, Тамару Павловну. Женщина с ангельским голосом и глазами мученицы. С первого дня нашего знакомства она окружила меня вязкой, удушающей заботой. Каждое ее слово, каждый совет был пропитан ядом, который замечала, кажется, только я. «Анечка, какое у тебя платьице милое. Простое такое, неброское.
Тебе очень идет», — говорила она, и в ее голосе слышалось, что на самом деле она считает меня серой мышью без вкуса. «Ты, наверное, устаешь на своей работе? — участливо спрашивала она. — Олег рассказывал, у тебя там не очень получается. Ничего, главное, чтобы муж был доволен».
Олег никогда такого не рассказывал. Он всегда гордился моими успехами. Но стоило мне попытаться возразить, как Тамара Павловна тут же хваталась за сердце: «Ох, что-то мне нехорошо. Давление, наверное. Не будем о грустном». И Олег тут же бросался к ней, испепеляя меня взглядом: «Маме нельзя волноваться! Зачем ты начинаешь эти разговоры?» Я была виновата всегда и во всем. Если я готовила ужин, он был «слишком жирным для желудка Олега». Если покупала новую мебель, она была «непрактичной и маркой».
Если мы планировали отпуск, она сокрушенно вздыхала: «Конечно, поезжайте, отдыхайте. А я тут одна… Ничего, я привыкла». И наш отпуск превращался в бесконечное чувство вины. Олег не видел этого. Или не хотел видеть. Для него мама была святой. Женщина, которая посвятила ему всю свою жизнь, вырастила его одна, отдавая последний кусок. Он был обязан ей всем. И эта обязанность, этот долг, невидимой стеной стоял между нами.
Любая моя попытка поговорить натыкалась на его глухое раздражение: «Ты опять за свое? Мама желает нам только добра. Ты просто не понимаешь». Я сидела на диване, а передо мной проносилась вся наша жизнь. Вот мы счастливые, в день свадьбы. Вот мы покупаем эту квартиру. Вот мы смеемся, гуляя в парке. И на всех этих картинках невидимой тенью присутствовала она, его мать. Ее влияние росло с каждым годом, как ядовитый плющ, обвивая наш брак и высасывая из него жизнь. А я терпела. Улыбалась. Убеждала себя, что это мелочи, что главное — мы с Олегом любим друг друга.
Я ошибалась. Любовь не может жить там, где нет уважения. А сегодня он растоптал остатки моего самоуважения, поставив меня перед этим чудовищным выбором. До завтрашнего утра. Я посмотрела на часы. Было девять вечера. У меня была целая ночь, чтобы решить, готова ли я принести в жертву свою гордость ради сохранения этого брака. Или… или этот брак уже давно мертв, а я просто боялась себе в этом признаться.
Сердце сжалось от тоски и одиночества, такого острого, что захотелось выть. Я встала, подошла к окну. Внизу горели огни большого города, текли ручейки автомобильных фар. Там, в этих миллионах окон, кипела жизнь. Люди любили, ссорились, мирились. Но неужели где-то еще муж мог потребовать от своей жены встать на колени перед его матерью? Мне казалось, что я попала в какой-то абсурдный спектакль. И я должна была решить: остаться в нем на унизительной роли или уйти со сцены навсегда.
Я не пошла в спальню. Взяла с дивана плед и устроилась в кресле в гостиной. Сон не шел. Мысли кружились в голове, как испуганная стая птиц. Я пыталась восстановить в памяти события последних недель, найти ту точку, тот самый момент, когда все пошло не так. И я нашла его. Юбилей Тамары Павловны. Шестьдесят лет. Мы отмечали в дорогом ресторане.
Олег настоял, чтобы все было «на высшем уровне». Собрались все родственники, даже те, кого я видела впервые. Тамара Павловна была в центре внимания, сияющая, в новом бархатном платье, принимающая поздравления и подарки. Она была похожа на королеву-мать в окружении своей свиты. Я сидела рядом с ней, улыбалась, говорила правильные слова, чувствовала себя чужой на этом празднике жизни. Вечер шел своим чередом.
Гости произносили тосты, вспоминали забавные истории из жизни юбилярши. Я заметила, что одна из ее давних подруг, тетя Валя, полная и добродушная женщина, немного перебрала с весельем. Ее щеки раскраснелись, а язык стал развязываться все больше. В какой-то момент, когда Олег и Тамара Павловна отошли к другим гостям, она наклонилась ко мне и, понизив голос до заговорщицкого шепота, сказала: «Ты, Анечка, девочка хорошая. Только смотри в оба. Наша Тамарка — она женщина с двойным дном. Всю жизнь сыном прикрывается, а сама такие дела проворачивала… Еще отцу его сколько крови попортила своими авантюрами.
Думаешь, почему он так рано ушел? Не от сердца, а от долгов ее бесконечных». Я опешила. «Что вы, тетя Валя, о чем вы?» — пролепетала я, чувствуя, как холодеют руки. Она махнула рукой: «Ой, да что теперь говорить. Давняя история. Просто… будь начеку. Она любит жить красиво, а платить за это не любит. Олега твоего жалко, он парень хороший, но слепой, как котенок».
В этот момент вернулась Тамара Павловна, и тетя Валя тут же замолчала, сделав вид, что мы просто обсуждаем погоду. Но ее слова занозой засели у меня в голове. Авантюры? Долги? Я смотрела на свою свекровь — ухоженную, элегантную женщину, которая всегда жаловалась на скромную пенсию и плохое здоровье, и не могла поверить.
Однако что-то внутри меня шепнуло: «А ведь это многое объясняет». Ее постоянные просьбы «помочь с лекарствами», которые стоили баснословных денег. Ее внезапные «неотложные нужды», на которые Олег тут же переводил ей крупные суммы из нашего семейного бюджета. Я всегда думала, что это просто старческие капризы и забота о здоровье.
А что, если нет? Домой мы ехали в молчании. Я переваривала услышанное. Олег был доволен и расслаблен. «Хорошо посидели, правда? Мама так счастлива», — сказал он, нарушив тишину. Я не выдержала. «Олег, — начала я как можно мягче, — я сегодня разговаривала с тетей Валей… Она сказала странные вещи. Про какие-то старые долги твоей мамы. Это правда?» Лицо Олега мгновенно окаменело. Он бросил на меня короткий злой взгляд. «Что за бред? Тетя Валя просто выпила лишнего и несла чепуху.
Не забивай себе голову глупостями». «Но она говорила так уверенно… — я не унималась. — Сказала, что твой отец…» «Замолчи! — рявкнул он так, что я вздрогнула. — Не смей трогать моего отца! И маму тоже. Это не твое дело. Поняла?» Его реакция была настолько бурной, настолько неадекватной моему вопросу, что мое подозрение только укрепилось. Если это просто пьяные сплетни, зачем так злиться? Я замолчала.
Но червячок сомнения уже грыз меня изнутри. Всю следующую неделю я наблюдала. Я отмечала каждую мелочь. Вот Тамара Павловна звонит Олегу и плачущим голосом рассказывает, что ей прописали новое «уникальное швейцарское лекарство», которое нужно достать срочно.
Олег, не посоветовавшись со мной, переводит ей деньги, сумма которых равна моей месячной зарплате. А через пару дней я вижу на ее страничке в социальной сети фото — она сидит в новом модном кафе с подругами. На ней новая шелковая блузка. Откуда? На пенсию и «лекарства»? И вот, вчера, случился тот самый разговор. Тамара Павловна приехала к нам в гости «на чай». Она сидела на кухне, жаловалась на здоровье, на цены, на правительство. А потом, как бы невзначай, сказала: «Олежек, сынок, мне бы еще немного денег…
Совсем расклеилась. Врачи говорят, нужно пройти курс специальных процедур. Очень дорого, но говорят, на ноги поставит». И назвала сумму, от которой у меня потемнело в глазах. Это были почти все наши накопления, которые мы откладывали на первоначальный взнос по ипотеке за квартиру побольше. И тут я не выдержала. Когда Олег вышел в другую комнату, я повернулась к ней и тихо, глядя прямо в глаза, спросила: «Тамара Павловна, скажите честно, вам действительно нужны деньги на лечение? Или это связано с тем, о чем говорила тетя Валя на вашем юбилее?» Я ожидала чего угодно: гнева, отрицания, слез. Но ее реакция превзошла все мои ожидания.
На секунду ее лицо исказилось от злобы, глаза хищно блеснули. Но это было лишь мгновение. Тут же она схватилась за сердце, ее лицо приобрело страдальческое выражение, губы задрожали. «Ах! — простонала она. — Что… что ты говоришь, Анечка? Какая тетя Валя? Какие долги? Ты… ты хочешь свести меня в могилу! Ты обвиняешь меня во лжи!» Она начала задыхаться, ее глаза закатились. В эту секунду в кухню вернулся Олег.
Он увидел бледную, трясущуюся мать и меня, стоящую напротив с каменным лицом. «Мама! Что с тобой? — он бросился к ней. — Аня, что ты ей сказала?!» «Она… она обвиняет меня… — прошептала Тамара Павловна, указывая на меня дрожащим пальцем. — Говорит, что я обманываю тебя… что я вымогаю деньги… Сынок, за что? За что она так со мной?» Картина была идеальной. Я — бессердечная невестка-монстр, доводящая бедную больную свекровь до приступа.
Он — благородный сын, защищающий свою мать. Олег усадил ее в кресло, налил воды, дал какие-то таблетки. На меня он даже не смотрел. Когда ей стало «лучше», он отвез ее домой.
А когда вернулся, на нем не было лица. Он вошел в гостиную, где я ждала его, и произнес ту самую фразу. «Либо ты извиняешься перед моей мамой на коленях, либо я с тобой развожусь!» Он даже не попытался выслушать меня. Он не спросил, что произошло на самом деле. Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. Вся сложная, многолетняя паутина лжи и манипуляций Тамары Павловны наконец-то сработала. Она добилась своего. Она выставила меня чудовищем и заставила сына выбирать между мной и ею. И он выбрал. Я сидела в кресле, глядя в темное окно, и холодная, ясная мысль оформилась в моей голове.
Я не встану на колени. Ни перед ней, ни перед кем-либо еще. Дело было уже не в ней. Дело было во мне. В том, кем я стану, если соглашусь. Я потеряю не мужа. Я потеряю себя. А это была слишком высокая цена за иллюзию семейного счастья. И чем дольше я об этом думала, тем спокойнее мне становилось. Туман рассеивался, и я видела все предельно ясно.
Мой брак был построен на песке. Олег любил не меня, а удобный образ жены, которая не мешает ему быть идеальным сыном. А я любила не его, а образ сильного и надежного мужчины, которого я сама себе придумала. Этой ночью я оплакивала не свой брак. Я оплакивала семь лет своей жизни, потраченных на самообман.
Утро встретило меня серым, безрадостным светом. Я не спала ни минуты. Тело было свинцовым, но в голове была звенящая пустота и ясность. Решение было принято. Я встала с кресла, размяла затекшие конечности и пошла в спальню. Олег спал, отвернувшись к стене.
Я тихо, стараясь не шуметь, подошла к шкафу и достала большую дорожную сумку. В этот момент он проснулся. Он сел на кровати, посмотрел на меня сонными глазами, потом на сумку в моих руках. На его лице отразилось удивление, смешанное с раздражением. «Ты что делаешь?» — спросил он хриплым со сна голосом. «Собираю вещи», — спокойно ответила я, открывая шкаф и доставая свою одежду.
Он помолчал секунду, видимо, не веря в реальность происходящего. «Ты серьезно? — в его голосе прорезались высокомерные нотки. — Ты решила разрушить семью из-за своей гордыни? Вместо того чтобы просто извиниться и жить дальше?» Я остановилась и посмотрела на него.
Впервые за долгое время я смотрела на него без любви, без надежды, без страха. Я видела просто мужчину. Чужого мужчину, который требовал от меня невозможного. «Дело не в гордыне, Олег, — сказала я ровным голосом. — И извиняться мне не за что. Дело в том, что ты предлагаешь мне жить во лжи. Ты хочешь, чтобы я извинилась за правду, которую твоя мама не хочет слышать. Ты хочешь, чтобы я признала себя виновной в том, чего не совершала, просто для ее спокойствия.
А это не жизнь. Это тюрьма». Я методично складывала в сумку платья, джинсы, свитера. Каждое движение было выверенным и спокойным. Эта внешняя невозмутимость, кажется, выводила его из себя больше, чем крики или слезы. «Да что ты вообще знаешь?! — он вскочил с кровати. — Ты живешь в этом доме, ни в чем себе не отказываешь! Я работаю, обеспечиваю нас обоих! Все, что от тебя требуется — это немного уважения к моей матери! К женщине, которая мне жизнь подарила! А ты ведешь себя как эгоистка!»
Его слова больше не ранили меня. Я вдруг поняла, что смотрю на него со стороны, как на персонажа плохой пьесы. «Уважение, Олег, не требуют. Его заслуживают. А твоя мама сделала все, чтобы я перестала ее уважать. А ты… ты ей в этом помог. Ты ни разу, ни единого раза за все эти годы не встал на мою сторону. Ты всегда выбирал ее».
Он подошел ко мне вплотную, его лицо исказилось от гнева. «Потому что мама всегда права! Она пожилой, больной человек! А ты молодая и здоровая, могла бы и уступить!» Увидев, что угрозы не действуют, он сменил тактику. Его лицо вдруг стало несчастным, почти детским. Он взял меня за руки. «Анечка, ну прости. Я погорячился. Давай не будем так. Я люблю тебя. Мы же семья. Ну, что тебе стоит? Сделаем это и забудем.
Поедем, извинишься, маме станет легче. И все будет как раньше». «Никогда уже не будет как раньше, Олег», — я мягко высвободила свои руки. Его прикосновение было мне неприятно. Вся нежность, которую я к нему испытывала, испарилась, оставив после себя лишь ледяную пустоту. «Я не могу жить с человеком, который готов продать мое достоинство за спокойствие своей мамы. Это конец». Я застегнула сумку и направилась к выходу из спальни. Мне нужно было забрать из его рабочего стола некоторые свои документы. Он остался стоять посреди комнаты, ошарашенный и растерянный.
Он не верил. Он до последнего был уверен, что это блеф, что я сломаюсь и уступлю, как уступала всегда. Но я больше не была той Аней. Та Аня умерла вчера вечером на диване в гостиной. Я вошла в кабинет. Маленькая комната, где Олег любил работать по вечерам. Я подошла к его массивному дубовому столу и выдвинула верхний ящик, где, как я знала, лежали наши общие документы. Паспорта, свидетельство о браке, документы на квартиру. Я взяла свой паспорт и уже собиралась закрыть ящик, как мой взгляд зацепился за тонкую папку, засунутую в самый дальний угол. Папка, которую я никогда раньше не видела. Любопытство взяло верх. Я вытащила ее.
Руки слегка дрожали, когда я открыла эту папку. Внутри лежали не старые счета и не рабочие бумаги. Это были банковские выписки и копии кредитных договоров. Несколько кредитов, взятых на имя Олега в разных банках за последние два года. Суммы были внушительными. Я пробежалась глазами по датам. Странное совпадение: почти все они были оформлены сразу после очередного «приступа» и жалоб Тамары Павловны на необходимость «дорогостоящего лечения». Мое сердце заколотилось.
Я перевернула страницу и наткнулась на выписки с кредитной карты Олега. Там были не только переводы на счет его матери. Там были и другие траты. Регулярные платежи на каком-то сайте… Название мне ничего не говорило, но быстрый поиск в телефоне выдал результат: сайт, связанный с онлайн-ставками и азартными развлечениями.
У меня перехватило дыхание. Это было уже не про «деньги на лекарства». Но самый страшный удар ждал меня в конце. На самом дне папки лежал сложенный вчетверо листок из школьной тетради. Это было письмо. Письмо, написанное торопливым, нервным почерком Тамары Павловны. Я узнала его сразу. «Сыночек, родной мой, спасай! — писала она. — Это был последний раз, честное слово! Я думала, что смогу отыграться, вернуть все, что вложила в это дело с этими… негодяями. Но они меня снова обманули.
Теперь они требуют вернуть все с процентами, иначе обещают большие неприятности. Олежек, умоляю, найди деньги! Только не говори ничего Ане, умоляю! Она не поймет, только скандал устроит, она ведь такая приземленная, денег ей вечно жалко. Ты же знаешь, я хотела как лучше, для нас всех… Я рассчитывала на большой куш, чтобы и вам помочь, и себе на старость обеспечить. Прости меня, непутевую. Твоя мама». Я сидела на стуле Олега, держала в руках этот листок и не могла дышать. Все встало на свои места. Каждая ложь.
Каждый звонок. Каждая жалоба на здоровье. Это был не просто обман. Это была целая система, афера, в которой мой муж был не просто слепым исполнителем, а полноценным соучастником. Он не просто защищал «больную маму». Он покрывал ее долги, ее зависимость, ее авантюры. Он врал мне, брал кредиты за моей спиной, тратил наши общие деньги, наше будущее, на то, чтобы вытащить свою мать из очередной ямы, в которую она сама себя загоняла. И ультиматум… Теперь я поняла его истинную причину.
Он боялся не того, что я обижу маму. Он боялся, что я копну глубже и вся эта гнилая правда вылезет наружу. Мой вопрос был для них спусковым крючком. Нужно было срочно заткнуть мне рот, унизить, сломать, заставить замолчать раз и навсегда.
Поставить на колени, чтобы я больше никогда не смела поднять голову. Чувства, которые я испытала в тот момент, были страшнее гнева или обиды. Это было омерзение. Глубокое, физическое омерзение к ним обоим. К ее лжи и его предательству. Я больше не чувствовала боли. Я чувствовала холодное, кристально чистое презрение.
Я достала телефон и, стараясь, чтобы руки не дрожали, сфотографировала все. Каждый кредитный договор, каждую выписку, и, конечно, это письмо. Это была моя страховка. Мое оружие. Мой билет на свободу. Я аккуратно сложила все обратно в папку и задвинула ящик. Взяла свою сумку. Когда я вышла из кабинета, Олег все еще стоял в коридоре.
Он смотрел на меня с мольбой. «Аня, пожалуйста… давай поговорим». Я прошла мимо него, как мимо пустого места. «Нам не о чем больше говорить, Олег. Совсем не о чем». Я открыла входную дверь. Он бросился за мной. «Куда ты пойдешь?!» — крикнул он мне в спину. Я не обернулась. Щелчок замка за моей спиной прозвучал как самый сладкий звук на свете. Я вышла из подъезда и вдохнула полной грудью холодный утренний воздух. Он пах свободой.
Я уехала к подруге. Ленка, выслушав мой сбивчивый рассказ, только молча обняла меня. Она не задавала лишних вопросов и не давала советов. Просто сделала мне горячего чаю и постелила на диване. Впервые за много лет я почувствовала, что обо мне заботятся по-настоящему, без скрытых мотивов и двойного дна. Первые несколько дней я просто отсыпалась.
Я спала по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, будто мой организм пытался исцелиться от семилетнего напряжения. Олег звонил. Сначала много и настойчиво. Потом — реже, оставляя гневные и жалобные голосовые сообщения. Я не отвечала. Мне нужно было время.
Через неделю раздался звонок с незнакомого номера. Я почему-то сразу поняла, кто это. «Анна? Это адвокат Олега Петровича. Мой клиент хотел бы урегулировать вопрос о расторжении брака и разделе имущества мирным путем. Но, учитывая ваше внезапное исчезновение, он готов пойти на крайние меры.
Вы ушли из дома, забрав личные вещи. По сути, вы оставили семью. Поэтому вам не стоит рассчитывать на какую-либо значительную долю в совместно нажитом имуществе». Голос у адвоката был вкрадчивый и уверенный. Они решили давить. Они думали, что я сломлена и напугана, и меня можно запугать еще больше. Я сделала глубокий вдох. «Передайте вашему клиенту, Олегу Петровичу, — ответила я холодным, спокойным голосом, — что я тоже готова урегулировать все мирно. Но если он или его мама собираются и дальше играть в свои игры, то я не поленюсь приобщить к делу о разделе имущества несколько интересных документов. Например, кредитные договоры, взятые без моего ведома на нужды, не имеющие отношения к семье.
И одно очень трогательное письмо от его мамы, где она подробно описывает свои финансовые авантюры. Думаю, налоговой службе и банковским службам безопасности будет очень интересно с ними ознакомиться. Так что передайте Олегу, что мы делим все строго пополам. Иначе делить придется не только имущество, но и ответственность. Уголовную».
На том конце провода повисла пауза. Адвокат явно не ожидал такого поворота. Его уверенный тон испарился. «Я… я вас понял. Я передам», — пробормотал он и повесил трубку. В этот момент я почувствовала укол злорадного удовлетворения. Я ударила их их же оружием — шантажом и угрозами. И мне не было стыдно. Спустя два дня мне позвонил уже сам Олег. Его голос был жалок. «Аня… Зачем ты так? Я же… я хотел как лучше… Я не мог бросить маму…» «Ты мог не врать мне, Олег, — прервала я его. — Ты мог быть со мной честным. Ты мог быть мне мужем, а не сыном своей матери.
Ты сделал свой выбор. Теперь живи с ним». Он что-то еще говорил про любовь, про то, что все можно исправить, но я его уже не слушала. Все его слова были фальшивыми, как и вся наша жизнь. Мы развелись быстро и тихо. Он согласился на все мои условия. Квартиру пришлось продать. Свою долю, за вычетом половины всех его кредитов, я получила на счет. Это были не огромные деньги, но их хватало, чтобы начать новую жизнь.
Я сняла небольшую, но светлую квартирку на окраине города. Купила самую простую мебель. Первое время по вечерам было непривычно тихо. Никто не включал на полную громкость телевизор, никто не оставлял грязную посуду в раковине, и никто не звонил с жалобами на здоровье. Эта тишина поначалу пугала, а потом стала лечить. Я снова начала радоваться простым вещам: вкусному утреннему кофе, хорошей книге, прогулке в парке в одиночестве.
Я много думала о том, что произошло. И я поняла, что не держу на них зла. Я чувствовала только пустоту и… благодарность. Я была благодарна Олегу за тот ультиматум. Я была благодарна Тамаре Павловне за ее ложь. Если бы не они, если бы не та последняя капля, я бы так и продолжала жить в этом уютном, но ядовитом болоте, убеждая себя, что я счастлива. Они заставили меня открыть глаза и спасти себя.
Иногда я думаю, что стало с ними. Наверное, они продолжают жить так же. Она — играет в свои игры, он — покрывает ее, влезая во все новые долги. Но это больше не моя история. Моя история только начинается. И в ней больше нет места унижению, лжи и требованиям встать на колени. В ней есть только я. И этого, как оказалось, вполне достаточно.