Квартира Элеоноры Викторовны Зайцевой пахла не едой. Она пахла деньгами, смесью аромата дорогой политуры для мебели, воска для паркета, едва уловимого дорогого парфюма и стерильной чистоты, от которой слезились глаза и щипало в носу. Воздух здесь казался застывшим, разлитым по бутылкам и расставленным по полочкам, как коллекция экзотических ликеров в гостиной. Ни пылинки, ни соринки, ни жизни.
Алина, стоя у плиты из черного матового стекла, которая напоминала ей скорее пульт управления звездолетом, чем кухонную утварь, чувствовала себя космонавтом, заброшенным на чужую, враждебную планету. Каждое ее движение было осторожным, выверенным, будто она разминировала бомбу, а не нарезала салат. Ее собственная, деревенская кухня, пахла дрожжами, свежеиспеченным хлебом, травами, сушеными на печке, и всегда - дымком из русской печи. Здесь же пахло контролем.
Воскресные обеды у свекрови были самой изощренной пыткой в жизни Алины. Ритуалом унижения, обернутым в шелковую обертку светских манер:
– Алина, голубушка, ты уверена, что режешь сельдерей правильно? - раздался за спиной голос, сладкий, как сироп, и острый, как лезвие, - в нашем доме для зелени есть специальный нож. С перламутровой ручкой. Видишь, вон тот ящик.
Элеонора Викторовна не ходила по своей кухне - она парила. В шелковом домашнем костюме цвета горького шоколада, с безупречной укладкой, свекровь была похожа на телеведущую, которая вот - вот должна дать старт кулинарному шоу. Ее лицо, подтянутое и ухоженное, сохраняло любезное, почти теплое выражение. Только глаза, холодные и оценивающие, как у рентгенолога, выдают истинные чувства: легкую брезгливость и скуку.
- Спасибо, Элеонора Викторовна, я справлюсь, - тихо ответила Алина, мысленно проклиная тот день, когда она впервые переступила порог этой квартиры.
- Ну, конечно, справишься, - свекровь томно взмахнула рукой с идеальным маникюром, - в твоей богом забытой деревне, я полагаю, ножи вообще на точильном камне правят. Привыкли, наверное, топорами орудовать.
Алина стиснула зубы. Она мысленно представила, как берет в руки тот самый топор, который они с отцом использовали для колки дров, разворачивается к свекрови, становится в стойку и метает топор точно в цель. Топор пролетает ровно над головой Элеоноры, и зацепив ее парик, замирает в стене. Свекровь поправляет свои “жидкие волосенки” и начинает визжать.
Невестка еле сдержала смех, затем вздохнула и достала нож с перламутровой ручкой. Он лежал в руке непривычно, холодно и неуклюже.
Из гостиной доносился приглушенный голос Максима - мужа Алины мужа. Он разговаривал по телефону, решая какие - то рабочие вопросы. “Звонок по работе” - это была привычная отговорка Макса, чтобы не быть свидетелем “кухонной резни”. Молодой человек мастерски умел устраняться в такие моменты, прячась за срочными звонками или внезапно находящими важными делами. Элеонора Викторовна воспитала сына виртуозом в искусстве избегания конфликтов - особенно тех, где он должен был занять чью - то сторону.
Обед, как водится, был идеален с точки зрения эстетики и абсолютно бездушен. Стейки из тунца, купленного, по уверению Элеоноры Викторовны, у единственного правильного поставщика в городе. Спаржа, приготовленная ровно три минуты. Сложный салат с микро зеленью, каждый листочек которой был уложен с математической точностью. Все это напоминало не еду, а инсталляцию современного искусства, которую жалко разрушать.
- Максим, иди, садись, все готово, - позвала мать, и ее голос мгновенно стал на три тона теплее.
Максим появился в дверях, улыбаясь своей обезоруживающей, немного виноватой улыбкой:
- Пахнет потрясающе, как всегда. Мам, ты волшебница.
Комплимент был адресован только ей. Алина, покрасневшая от пара и нервотрепки у плиты, будто была всего лишь частью кухонного оборудования. Невидимой помощницей.
Алина начала расставлять тарелки на столе. Стол был накрыт с театральным блеском. Хрустальные бокалы сверкали под светом дизайнерской люстры, столовое серебро было разложено с сантиметровой точностью. И главным действующим лицом этой сервировки был фарфоровый сервиз. Тонкий, почти прозрачный, с изящным золоченым рисунком. Раритет, купленный Элеонорой Викторовной на аукционе в Вене. Каждая чашка имела свою историю, которую свекровь любила с придыханием рассказывать гостям.
И вот он, роковой момент: невестка несет к столу последнюю тарелку с ее собственным вкладом в обед - соусом - песто, который она сделала по рецепту своей бабушки, с кедровыми орешками и особой травой. Она очень старалась. Хотела внести хоть каплю своего, теплого, живого вкуса в эту стерильную красоту.
Максим в этот момент неловко потянулся за салфеткой и задел локоть жены. Рука дрогнула и… несколько капель ярко - зеленого соуса брызнули на белоснежную скатерть. Алина, пытаясь сохранить равновесие и не уронить тарелку, сделала резкое движение, задела рукавом край ее чашки и ойкнула от неожиданности.
Все произошло в абсолютной тишине. Чашка покачнулась с изящным, почти танцующим движением, словно не желая падать, съехала с блюдца и разбилась о паркет с сухим, звенящим, безнадежным звуком. Осколки фарфора, похожие на лепестки засохшего цветка, разлетелись по полу. Тишина стала густой, плотной, как кисель.
Алина замерла, глядя на осколки с ужасом. Максим застыл с салфеткой в руке, его лицо вытянулось. Элеонора Викторовна медленно, очень медленно поднялась из - за стола. Ее лицо не выражало ровным счетом ничего. Это было самое страшное. Она подошла к месту катастрофы, ее взгляд скользнул по зеленым брызгам на скатерти, по осколкам на полу, а затем медленно, сантиметр за сантиметром, пополз вверх по Алине: простые домашние лосины, растянутый свитер, растрепанные от жары волосы, испуганное, раскрасневшееся лицо.
Этот взгляд длился вечность. Он взвешивал, оценивал, препарировал и выносил приговор.
- Ну что же, - произнесла свекровь наконец. Ее голос был тихим, без единой эмоции, и от этого мурашки “побежали” по коже, - я, конечно, ожидала многого. Деревенское “изящество”, природная грация и все такое. Но даже я не думала, что это будет настолько… топорно.
Максим попытался вставить слово:
- Мам, это я случайно… это я задел…
- Помолчи, Максим, - отрезала мать, не глядя на него. Глаза Элеоноры Викторовны, холодные, как асфальт после дождя, были прикованы к Алине, - ты всегда за нее. И всегда не вовремя.
Свекровь сделала еще шаг вперед, и Алина почувствовала ледяное дыхание ее презрения.
- Знаешь ли ты, что это такое? - Элеонора Викторовна указала на осколки изящным движением ноги в лодочке из мягкой кожи, - это не просто чашка. Это история. Это культура. Это то, что не создается за один день грязными руками в какой - нибудь богом забытой деревушке. Это то, чего тебе никогда не понять.
Алина пыталась что-то сказать, извиниться, но слова застревали в горле комом.
- Ты думаешь, что твой жалкий соус, твоя трактирная похлебка могут что - то здесь изменить? - свекровь усмехнулась, и это было ужаснее крика, - ты здесь не для того, чтобы что - то привносить. Ты здесь для того, чтобы не мешать, не портить то, что уже создано без тебя и до тебя.
Она выдержала паузу, давая каждому слову впитаться, как яду.
- Элеонора Викторовна, зачем Вы так? - голос Алины дрожал, а свекровь продолжала говорить, не обращая внимания на то, что невестка вот - вот рухнет без чувств.
- Запомни раз и навсегда! Твое место на кухне. У плиты. Подавай на стол и помалкивай, деревенщина. И не касайся больше ничего, для которого ты недостаточно хороша.
Последняя фраза повисла в воздухе, тяжелая и звонкая, как пощечина. Максим молчал, опустив глаза в тарелку. Его предательское молчание было громче любого крика.
И тут что - то в Алине переломилось. Смущение, страх, желание угодить - все это испарилось, словно капля воды на раскаленной плите той самой “космодромной” поверхности. Его сменила странная, леденящая тишина. Внутренняя тишина, из которой прорастала стальная, острая, как тот самый нож с перламутровой ручкой, решимость.
Алина не посмотрела на Максима, не посмотрела и на свекровь. Она медленно, с неожиданным для себя самой достоинством, сняла фартук. Положила его на стул. Потом подошла к вешалке, взяла свою старую, потертую кожаную сумку, которую Элеонора Викторовна всегда называла “совковым пережитком”. Молча, не оборачиваясь, она вышла из столовой. В прихожей надела свои простые ботинки, не подходящие под интерьер. Рука сама потянулась к ручке двери.
- Алина! Ты куда это? - прозвучал наконец голос Максима, в котором смешались испуг и раздражение.
Она обернулась. Взглянула на мужа, потом на его мать, застывшую в своей идеальной позе оскорбленной королевы. И улыбнулась улыбкой, которая не несла в себе ни капли тепла, зато обещала столько всего интересного.
- Я на свое место, - тихо и четко сказала она, - на кухню. Но не на вашу.
Девушка быстро вышла и захлопнула дверь.
Как долго ждала лифт - не помнит, а потом шла по холодному, бездушному подъезду, не чувствуя под ногами пола. В ушах звенело. Но это был не звон от унижения. Это был звон готовящейся к бою стали.
Алина достала телефон и набрала единственный номер, который имел значение:
- Пап? - сказала она, и ее голос вдруг стал твердым и спокойным, - я подаю на развод!
- Что? Доча, что случилось? Максим обидел тебя? Разлюбил? - взволнованно спросил отец.
- Нет, - улыбнулась дочь и посмотрела на верхушки осенних деревьев во дворе. Клены зашелестели золотистой листвой, как будто хотели поддержать Алину, - это я его разлюбила, - твердо ответила девушка и вздохнула, - слушай, пап, мне нужна твоя помощь. Пришли мне, пожалуйста, ту самую тетрадь. Да, бабушкину. И те листья, что у нас за печью сушится. Те, что от горького перца.
- Алина, погоди, - взволнованно произнес отец, - приезжай сейчас же домой. Нам нужно поговорить. Что у вас там происходит? Я сейчас же позвоню Максиму!
- А я приеду! Приеду, папуль! Вот только устроюсь, арендую комнату и приеду тебя проведать. Папочка, не нужно звонить Максиму, хорошо? В моей жизни его больше нет!
- Хорошо, милая, – тяжело вздохнул отец, - жду тебя дома!
Алина положила трубку и посмотрела на высотки, сверкающие стеклом и металлом. Улыбка тронула ее губы. Теперь начинается новая жизнь! Только пусть не думают, что она ушла просто так! Она объявила войну, но ее оружием будет не крик и не скандал. Ее оружием станет кое-что другое…
****
Жизнь после “Великого Фарфорового Исхода”, как втайне называла свой уход Алина, оказалась на удивление сладкой, в буквальном смысле слова. Ее маленькая арендованная квартирка в старом, но уютном доме с лепниной на потолках нравилась Алине невероятно. Здесь можно было ходить босиком, ронять крошки на пол, смеяться громко и смотреть глупые комедии, не боясь чьего - то осуждающего взгляда.
А еще, Алина открыла скромную, очень маленькую пекарню “Бабушкин Секрет”. Открыла на остатки денег, одолженных у своего же всегда практичного отца (который, к слову, сразу поверил в дочь). Пекарня не приносила больших денег, но клиенты водились. Сначала любопытные, потом постоянные. Люди тянулись к тому самому, настоящему вкусу, который не подделать никакими фирменными дистрибьюторами Элеоноры Викторовны.
В этом маленьком пространстве Алина была и хозяйкой, и пекарем и подсобным рабочим. И ей это нравилось! Никто не смел командовать ею. Она сама себе отдавала приказы!
Однажды утром, когда Алина выставляла на витрину очередной шедевр - пирог с лесными ягодами и шоколадом “Радость бытия” в дверь постучали. На пороге стоял Максим. Вернее, его бледная, невыспавшаяся тень. Выглядел Максим ужасно, его руки тряслись от страха, а глаза выглядели обезумевшими…
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала ;)
(Все слова синим цветом кликабельны)