— Нина, мы решили, что тебе лучше пока в зале устроиться, — Андрей стоял в дверях, держась за косяк так неуверенно, словно готовился к бегству.
Я медленно выпрямилась, отставляя швабру к стене. Только что мыла полы в его спальне. В нашей спальне. Которая, оказывается, больше не наша.
— Это как понимать? — спросила я.
— Ну... мама совсем плохо стала по ступенькам ходить. А диван в зале удобный, ты же знаешь.
Валентина Ивановна появилась за его плечом, опираясь на палочку. Лицо её было непроницаемым, но в глазах мелькнуло что-то похожее на неловкость.
— Деточка, это ненадолго, — произнесла она, не встречаясь со мной взглядом. — Пока не придумаем, как лучше.
Ненадолго. Интересно, а что для них означает это слово? Месяц? Год? Или до тех пор, пока я сама не найду выход?
— А меня спросить не хотели? — я поймала себя на том, что говорю тише обычного, почти шепотом.
Андрей пожал плечами.
— Ну мы же семья. Тут без вопросов ясно, что нужно помочь.
Семья. Он сказал «семья». Но почему тогда решение принимали двое, а третью просто поставили перед фактом?
Я кивнула и пошла собирать свои вещи. Молча. Потому что протестовать против заботы о пожилой женщине — это как-то неправильно, да? Неэтично. Нечеловечно.
Только вот почему заботиться должна именно я? И почему за мой счёт?
Диван в зале оказался коротким. Мои ноги свисали с края, а подушка сползала на пол каждую ночь. Но я привыкла. За три недели можно привыкнуть ко всему.
Вещи разместились где пришлось. Часть в шкафу в коридоре, часть в кладовке. Туалетный столик исчез совсем — Валентине Ивановне понадобилось место для лекарств.
— Ты где мою красную кофту дела? — спросил Андрей, стоя в дверях бывшей нашей спальни в трусах и майке.
— В кладовке посмотри, — отозвалась я из кухни, где готовила завтрак.
— А почему в кладовке? Она же в шкафу висела!
Я обернулась, увидела его недовольное лицо.
— Потому что в шкафу теперь мамины вещи.
— Ах да... — он почесал затылок. — Ну ты же найдёшь где-нибудь?
Конечно, найду. Я же всегда нахожу. Вот только кто найдёт мне место в этом доме?
— Андрюша, а где моя зелёная шаль? — раздался голос Валентины Ивановны. — Я её на комод положила!
— Нина убрала куда-то! — крикнул в ответ Андрей, даже не попытавшись найти сам.
Я выключила плиту и пошла искать шаль. И кофту. И тапочки, которые, оказывается, тоже потерялись.
Так каждый день. Я превратилась в живой справочник местонахождения вещей в собственном доме.
— Ты что, с ума сошла? — Ирина размешивала сахар в чае так энергично, что ложечка звенела о стенки стакана. — Как ты вообще на это согласилась?
Мы сидели на моей кухне поздним вечером. Я рассказала всё, а подруга слушала с нарастающим изумлением.
— Просто так получилось, — пробормотала я. — Что я могла сделать? Выгнать больную женщину?
— Больную? — Ирина фыркнула. — Нин, я её на рынке видела на прошлой неделе. Таскала сумки по двадцать килограммов. Какая она больная?
Я замолчала. А ведь правда — по лестнице Валентина Ивановна действительно ходила с трудом, но по дому передвигалась вполне бодро. И в магазин ездила, и с соседками общалась.
— Знаешь, что я думаю? — Ирина наклонилась ко мне через стол. — Она просто устала жить в зале. Захотелось отдельную комнату. Вот и всё.
— Не может быть...
— Может! А ты — удобная. Не возражаешь, не скандалишь. Поэтому и выбрали жертву.
Слово «жертва» резануло слух. Но ведь именно так я себя и чувствовала, не так ли?
— Нин, ответь мне честно: ты счастлива? — Ирина смотрела прямо в глаза. — Вот прямо сейчас, в этой жизни — ты счастлива?
Я открыла рот, чтобы сказать «да», и не смогла. Потому что это была бы ложь.
— Не знаю, — прошептала я.
— А когда в последний раз была? Когда делала что-то для себя, а не для них?
Я попыталась вспомнить. Не вспомнилось ничего.
— Нин, а что если завтра тебе скажут съехать совсем? Что ты будешь делать?
— Глупости говоришь...
— Говорю? А почему глупости? Логика-то одна: сначала выселили из спальни, потом могут и дальше. Удобно же — тихая, не сопротивляется.
Этой ночью я не спала. Лежала на диване, смотрела в потолок и думала о словах Ирины. А что если она права? Что если это только начало?
На следующий вечер я рано вернулась с работы — отпустили пораньше из-за отключения электричества. Ключ в замке повернула осторожно, чтобы не скрипел.
В кухне разговаривали Андрей с матерью. Тихо, но голоса были слышны в коридоре.
— ...не понимаю, почему ты так переживаешь, — говорила Валентина Ивановна. — Она же сама согласилась.
— Мам, а если ей неудобно?
— Неудобно? — в голосе свекрови звучало удивление. — Андрюша, она четырнадцать лет прожила в этом доме. Не привыкла разве?
— Да не об этом я... Просто неловко как-то. Всё-таки моя жена.
— А я что — не твоя мать? — голос стал холоднее. — Ты забыл, кто тебя поднял, кто ночами не спал, когда ты болел? Кто последние копейки на твоё образование тратил?
Молчание.
— Извини, мам. Я не то хотел сказать.
— То и хорошо. А Нина поймёт. Она женщина разумная, не капризная. Вот за это я её и уважаю.
Уважает. За то, что я не капризная. За то, что удобная.
Я тихо прошла в зал, села на свой диван. Руки дрожали. Не от злости — от какого-то странного прозрения.
Я поняла: меня не выселили из спальни. Меня выселили из собственной жизни. Постепенно, год за годом, превратили в функцию. В удобное приложение к их быту.
— Нина, а ты постирать не забудешь? — крикнула Валентина Ивановна из спальни. — И носки Андрея там в корзине.
Я стояла на кухне, готовила ужин после трудного дня. В бухгалтерии сокращения, нервы на пределе, а дома ждёт гора домашних дел.
— Сейчас, — отозвалась я машинально.
— И суп завтра сварить не забудь! С мясом, я рыбный не ем.
— Хорошо.
— А ещё к врачу мне нужно съездить в четверг. Ты же меня проводишь?
— Конечно.
Я отвечала автоматически, как заведённая. И вдруг остановилась. Посмотрела на свои руки, которые резали картошку, и подумала: а чего хочу я? Прямо сейчас, в эту минуту?
Хотелось лечь и не вставать. Хотелось, чтобы кто-то спросил: «Нина, как дела? Не устала? Может, отдохнёшь?»
Хотелось быть не функцией, а человеком.
— Андрей, — позвала я мужа, который смотрел телевизор в зале.
— Что? — не оборачиваясь.
— А в четверг у меня планерка. К врачу я маму проводить не смогу.
Он обернулся, удивлённо посмотрел.
— Какая планерка? Ты же предупредить можешь начальство.
— Не могу. Важное совещание.
— Ну тогда... — он замялся. — Тогда в пятницу сходим.
— В пятницу у меня тоже планы.
— Какие планы? — теперь он встал, подошёл к кухне.
— Свои планы.
Андрей смотрел на меня так, словно я вдруг заговорила на китайском.
— Нин, ты что, заболела? Ты же никогда не...
— Не что?
— Ну... не отказывалась помочь.
Вот именно. Не отказывалась. Четырнадцать лет не отказывалась. А теперь отказываюсь.
— Значит, пора начинать, — сказала я и вернулась к картошке.
Ночью я слышала, как они шептались в спальне. Стена тонкая, каждое слово долетало до дивана.
— Что-то странное с ней стало, — говорил Андрей.
— Да ладно, переутомилась на работе. Отойдёт.
— Мам, а может, мы правда не так сделали? С комнатой этой?
Пауза. Долгая пауза.
— Андрюша, ты хочешь, чтобы я мучилась на диване? Мне семьдесят два года, у меня спина болит, ноги отекают...
— Нет, конечно! Но и Нине каково...
— А что ей такого? Диван мягкий, тёплое одеяло есть. Не на улице же ночует.
Я зажала рот рукой, чтобы не засмеяться. Истерически. «Тёплое одеяло есть». Будто я беспризорная собака, которую пустили переночевать из жалости.
— Да не в диване дело, — Андрей говорил всё тише. — Просто... неудобно как-то. Она же моя жена, а живёт как гостья.
— Ну и что теперь? Ты предлагаешь больную старуху в зал выгнать?
— Мам, да нет же! Просто думаю, может, как-то по-другому...
— Андрей, — голос свекрови стал стальным, — ты хочешь устроить мне инсульт? Я уже перенесла один переезд, мне сил не хватит на второй.
После этого Андрей замолчал.
А я лежала и думала: когда это Валентина Ивановна стала больной старухой? Ещё вчера она три часа копалась в огороде, а позавчера таскала из подвала банки с соленьями.
Утром я проснулась раньше всех. Села на диван, обхватила колени руками и посмотрела вокруг.
Зал. Мой новый дом. Телевизор, книжная полка, журнальный столик. И диван, на котором теперь сплю я.
Когда-то, четырнадцать лет назад, я переехала в эту квартиру как невеста. Молодая, влюблённая, полная планов. Думала: вот он, мой дом, моя семья, моё счастье.
А что изменилось с тех пор? Что я дала этому дому, кроме послушания и бесплатного труда?
Я встала, подошла к зеркалу в прихожей. Отражение показало женщину тридцати семи лет с усталыми глазами и покорно опущенными плечами. Когда я стала такой? Когда перестала быть Ниной и превратилась в «жену Андрея» и «невестку Валентины Ивановны»?
Звук шагов сверху прервал размышления. Просыпается семья. Пора готовить завтрак, гладить рубашки, решать чужие проблемы.
Но сначала я ещё минуту постояла у зеркала, глядя на эту незнакомую покорную женщину. И подумала: а что, если попробовать её изменить?
— Мам, а где мои носки? — Андрей рылся в комоде, кряхтя и причитая.
— Спроси у Нины, она стирала, — отозвалась Валентина Ивановна из кухни.
Раньше я бы сама подбежала, нашла, подала. Сегодня продолжала пить кофе, сидя в зале.
— Нин! — позвал муж. — Где носки?
— В сушилке, — ответила я, не двигаясь с места.
— А ты не принесёшь?
— Не принесу. Ноги не сломались — дойдёшь сам.
Тишина. Такая тишина, что слышно было, как часы тикают на стене.
Андрей спустился, посмотрел на меня странно.
— Ты что, обиделась?
— Нет. Просто устала быть прислугой.
— Какой ещё прислугой? — возмутился он. — Мы же семья!
— Семья, — повторила я, отставляя чашку. — А в семье разве один человек обслуживает всех остальных?
— Ну... ты же женщина. Это естественно...
— Естественно? — я встала, подошла ближе. — Андрей, а ты случайно не забыл, что я тоже работаю? Что прихожу домой такая же уставшая, как и ты?
— Да понятно, но...
— Но мне ещё нужно всех накормить, постирать, убрать. А тебе — только на диван лечь.
— Нина, о чём ты говоришь? Я же зарабатываю...
— И я зарабатываю! — впервые за годы я повысила голос. — Моя зарплата меньше, но это тоже деньги в семейный бюджет!
Андрей отступил на шаг.
— Ты что, бунтуешь?
— Может быть. А может, просто начинаю жить.
В половине третьего я проснулась от звука шагов. Валентина Ивановна ходила по кухне — наверное, искала лекарство.
Я лежала в темноте и вслушивалась в ночные звуки дома. Скрип половиц, шум воды в трубах, сопение Андрея за стеной.
И вдруг поняла: я боюсь. Боюсь не тишины, не одиночества. Боюсь того, что произойдёт, если я действительно начну отстаивать себя.
А если Андрей не выдержит? Если скажет: «Не нравится — уходи»? Куда я пойду? К родителям в деревню? На съёмную квартиру на свою скромную зарплату?
Но ведь и сейчас я живу не намного лучше бездомной. Только крыша своя, а всё остальное — чужое.
Утром, собираясь на работу, я посмотрела на себя в зеркало. И решила: хватит бояться. Что будет, то будет. Но жить как мебель я больше не буду.
— Садись, — сказала я Андрею, когда он пришёл с работы. — Поговорить нужно.
Он настороженно присел на край кресла.
— Слушай, — я говорила спокойно. — Завтра я перееду обратно в спальню.
— Как это? А мама?
— Мама устроится в зале. Или мы найдём другое решение. Вместе.
— Нин, ты же понимаешь, что она...
— Понимаю. Понимаю, что ей действительно тяжело. Но я тоже не железная.
Андрей молчал, хмурился.
— И ещё, — продолжала я. — Домашние дела мы будем делить. По справедливости. Ты тоже умеешь стирать и готовить.
— Да ты что... у меня работа сложная...
— У меня тоже работа. И точно не проще твоей.
— Нина, что с тобой стало? Ты раньше такой не была.
Я встала, подошла к окну. За стеклом сгущались сумерки.
— А может, раньше я была не настоящей? Может, пора стать собой?
— А если мне не нравится эта новая ты?
Вопрос повис в воздухе. Я обернулась, посмотрела на мужа.
— Тогда честно об этом скажешь. И мы решим, что дальше делать.
Он смотрел на меня долго, изучающе. Потом медленно кивнул.
— Ладно. Попробуем.
— Не попробуем. Будем. Или не будем вообще ничего.
Андрей вздохнул, потёр лицо руками.
— Хорошо. Будем.
Я улыбнулась. Впервые за много дней улыбнулась по-настоящему.
А из кухни донёсся голос Валентины Ивановны:
— Нина, а чай готов?
— Готовь сама, — ответила я.
Телефон лежал на столе. Андрей ушёл курить на балкон. В квартире было тихо.