Людмила ненавидела всё. Утро начиналось с тихого, внутреннего шипения на скрип двери подъезда, которую рабочий по дому Геннадий, тупая глыба в засаленном комбинезоне, никак не мог смазать. Затем следовало солнце — наглое, неотфильтрованное, лезущее в глаза и highlighting дешевый пластик подоконника. Кофе был горькой жижей, муж — бесформенным существом в застиранной пижаме, испускающим звуки, промежуточные между храпом и апатичным вздохом.
Её мир был собран из бракованных деталей. Её сознание было анти-сайтом, где каждый пиксель — баннерная реклама раздражающего бытия. Реальность была низкобитрейтным файлом, подгружаемым с торрентов с душными комментариями. Каждый бит действительности вызывал раздражение: кривая плитка в подъезде, идиотская улыбка ведущей утреннего шоу, даже идеально круглые апельсины в сетке — они были слишком уж идеальными, нагло крича о своем неестественном совершенстве.
Это случилось в «Магните», у лотка с картошкой, неправомерно высокой «социальной цены», как будто картошку доставляли с Марса на шатлах Илона Маска. Людмила с отвращением перебирала грязные, в земле клубни, ища хоть один без глазков. Рядом стояла старушка — существо, словно высеченное из мореного дуба временем и ветрами. Её пальцы, похожие на корни, на одном из которых тускло мерцал странный перстень с ярким глазастым золотым солнцем, вдруг замерли над одним неприметным клубнем.
— Вот, — хрипло сказала она, протягивая его Людмиле. — Возьми-ка, голубка. Глянь.
Людмила машинально взяла. Картофелина была теплой, неправдоподобно тяжелой. И форма у неё была странная, узнаваемая. Две массивные, перетекающие друг в друга полусферы с одной стороны и округлый, мощный объем с другой. Это была… Точь-в-точь та самая палеолитическая Венера, что сотни раз мелькала в учебниках. Богиня. Идол.
— Я в запасниках Эрмитажа таких перебирала, — старуха прищурила один глаз, в котором мелькнула бездонная глубина. — Непростая фигурка, дочка. Неслучайная. В ней сила. Земляная память. Ты её свари и съешь. За один раз. Без соли. Форма — она сознание подтягивает. В этой форме Иштар, Венера, Афродита, Веста и Богоматерь, прости Господи! Мне уж поздно, кости не переставить, а ты… В твои годы, какая я женщина была! Совершенная. Ты тоже можешь стать такой.
Людмила хотела фыркнуть, отшвырнуть дурацкий клубень. Но не смогла. Рука сама не разжалась. Что-то в голосе старухи было не просящим, а констатирующим. Как будто она не совет давала, а оглашала приговор. Или программу.
Дома она, ругаясь на свою глупость, всё же бросила картофелину-Венеру в кастрюлю. Варила с таким ощущением, будто совершает darkest magic над самой собой. Когда она очистила горячий клубень, он всё ещё был идолом — теперь алебастровым, парящим над тарелкой.
Первый кусок был безвкусным, крахмалистым. Второй — уже нет. Он был на удивление сладким, плотным, как спелый плод. И с каждым глотком в теле что-то сдвигалось. Не сразу. Не взрывом.
Сначала пошло тепло из желудка. Не жар, а глубокая, утробная теплота, будто она проглотила маленькое, ласковое солнце. Потом кости стали тяжелеть, особенно таз — его будто наполнили ртутью, центром тяжести мира. Он стал монолитом, основанием. Плечи сами собой расправились, грудь приподнялась, будто её поддерживала невидимая рука. Это была не пластика — это была геология. Тектонический сдвиг кундалини, поднимающийся из самых пяток.
Она посмотрела в окно. Солнце больше не было наглым. Оно было щедрым, всевидящим оком, которое ласкало мир, а не выискивало недостатки. Его свет лился медленно, как сироп, highlighting'уя теперь не дешевый пластик, а игру бликов на стекле, и это было прекрасно.
Она вошла в гостиную. Муж, Валера, спал в своём любимом большом кресле. Он не был бесформенным существом. Он был могучим, добрым божеством домашнего очага, его пижама — ритуальными одеждами, а храп — медитативным гулом, насыщающим квартиру вибрациями покоя. Она села рядом, и её новое, тяжелое, уверенное тело приняло вес с благодатной усталостью.
Она поняла... Старушка была жрицей, хранительницей рецепта. Она не изменила мир. Она дала Людмиле новое тело. А тело, как известно, тянет за собой сознание. И сознание, обретя новую, совершенную форму, наконец-то смогло разглядеть совершенство мира вокруг. Оно просто совпало с ним. Срезонировало.
Людмила прилегла. Внутри всё еще переваривалась Венера. Процесс был долгим, глубоким, алхимическим. Она чувствовала, как архаичный паттерн расползается по её ДНК, перезаписывая код вечного недовольства на древнейший код благодарности. Код земли, плодородия и Мира.
И главный квест из «???» на её внутреннем экране сменился на один-единственный, сияющий текст: «Быть. Просто быть»
