— Девочка, — уверенно сказала она и поставила переноску на стол. — Жужа.
— Девочка? — переспросил он, оглядываясь, как будто я буду сейчас разрезать ленточку.
— Девочка, — повторила она. — Мы так выбирали. Я хотела именно девочку.
В переноске сидело существо размером с чайную чашку и характером со штаб батальона. Жужа посмотрела на меня — взглядом «владелец города», облизала воздух и подняла хвост «в телевизионную вышку». Я положил ладонь на коврик, чтобы она подошла сама, без приглашения. Подошла. Поздоровалась. И… ну как бы это сказать дипломатично… оставим: в телевизионной вышке был антенный блок.
— Ну, — сказал я аккуратно. — Мы не будем ставить вопрос ребром. Но у вашей «девочки» ребро есть. Два.
Она нахмурилась. Он усмехнулся.
— Я же говорил, — сказал он. — Я с первого дня говорил.
— Ты говорил «покажется», — ответила она.
— Покажется — и показалось, — он развёл руками.
Я вздохнул и, как положено врачу, укрался в область философии:
— Смотрите. Есть документы, есть ожидания, есть реальность. Реальность сейчас на столе и машет вам хвостом. С документами разберёмся. А ожидания… они чаще всего не про собак.
Она села на стул, сложила руки на коленях, будто на экзамен пришла. Ему, наоборот, вдруг стало весело: «Я же говорил!» — лучшая музыка для людей. Но через минуту веселье куда-то ушло. Вместо него пришло хмурое: «И что теперь».
— Мы брали девочку, — сказала она медленно. — Я хотела «как у мамы была». Чтобы платьица, бантики. Чтобы «моя».
— А я хотел «собаку», — сказал он и, кажется, впервые посмотрел на Жужу не как на аргумент, а как на живое. — Без бантиков. Просто собаку.
Жужа тем временем лежала у меня на ладони, как батарейка, грея всё, что рядом. На спине — «пятно в форме карты болота», на лбу — морщинка философа. Я не спешил в «медицину», потому что ребят разорвёт не ветеринария.
— У вас договор с заводчиком на руках? — спросил я.
— У него, — сказала она.
— На меня оформлено, — сказал он. — Но платили мы пополам.
— Половина — моя, — она быстро вынула из папки чек. — И это — переноска — моя. И миска — моя. И спальное место — подарок от моей тёти.
— Собака — на меня, — сказал он уже жёстче. — Документы мои.
Я кивнул. Вот, собственно, и конфликт. Не про «девочку/мальчика». Про «моё/моё». Про расставание, которое они принесли ко мне, как конверт без марки.
— Мы расстались, — сказал он.
— На паузе, — поправила она.
— Мы расстались, — повторил он. — И желательно цивилизованно.
— Цивилизованно — это когда Жужа остаётся со мной, — сказала она и посмотрела на меня так, будто я сейчас нажму кнопку «цивилизованно». — Потому что я за ней ухаживаю. И я хотела девочку. А получилось…
— Получилось, что это пёс, — закончил он. — И пёс уйдёт со мной.
Я молчал, потому что иногда людям надо самим услышать, что они не про собаку. За дверью тявкнула чей-то такса, медсестра уронила баночку с ватой, в коридоре чья-то кошка устроила инвентаризацию шкафчика. Жизнь, по которой невозможно провести линейку.
— Хорошо, — сказал я. — Давайте сделаем вид, что мы не в клинике, а на кухне. Сядем на стулья и скажем каждое по одному предложению: почему «моя». Не «потому что документы», а по-настоящему.
Она:
— Потому что я просыпаюсь в шесть, гуляю до дождя и после дождя, в лужах и по снегу. Потому что у меня в кармане всегда пакетики. Потому что я люблю, когда она — он — утыкается мне в локоть и сопит. Потому что я… — она вздохнула, — я вообще не про «собаку», я про дом. И Жужа — это мой дом.
Он:
— Потому что я платил. Потому что я поехал в два конца за город к этому… — он осёкся, — заводчику. Потому что я хотел свою собаку. И потому что я, когда… — он посмотрел на пол, — когда отец уехал и не вернулся, сказал себе: «никогда, ни от кого не зависеть». И сейчас получается, что я завишу. От их переносок, мисок, тёти. А я не хочу.
Вот так. Собака стала аргументом в старом споре, который начался задолго до Жужи: «зависеть» / «не зависеть», «мой дом» / «моя свобода». Пол — только ярлык, чтобы было куда приколоть эту войну.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда давайте поймём, где живёт Жужа, а не ваши страхи. Кто с ней физически больше времени? Кто знает, где лежит её второй поводок? Кто знает, от какого именно звука в подъезде она прячется?
— От пылесоса, — сказали они хором. И переглянулись.
— В чате дома ругается на пылесос только баба Зина с третьего, — сказала она. — Она пылесосит ковёр в десять вечера.
— Это выложил Ваня с пятого, — сказал он. — Но пылесосит — да, Зина.
— Прекрасно, — ответил я. — Вы оба в курсе контекста. Значит, оба можете быть людьми для одной маленькой собаки. Тогда давайте договариваться как люди.
Он скривился:
— Вы предложите «совместную опеку»?
— Я предложу совместный план, — сказал я. — В котором нет слова «опека», зато есть «кто за что платит», «кто когда гуляет», «кто кому и с какой скоростью отвечает на сообщение “возьмёшь на выходные?”». И, пожалуйста, без «девочка/мальчик» как аргумента. Потому что Жужа в платье или без платья не понимает, кто победил. Она понимает только «стабильно/нестабильно». Ей сейчас стабильность нужна, а не спор в инстаграме.
Она посмотрела на него. Он — на неё.
— Я не отдам, — сказала она ещё раз, но без железа, а как будто проверяя, слышит ли себя.
— Я не хочу уходить ни с чем, — сказал он.
В таких моментах мне помогает бумага. Не суд, не угрозы, не «я всё равно заберу», а бумага с ручкой — раскладывает жизнь по полям. Мы сели у стойки, я достал лист А4 и написал:
- Где живёт Жужа сейчас.
- Кто гуляет утром, кто вечером (и что бывает, если у одного выходная смена/командировка).
- Расходы: корм, груминг (без слова «груминг» — «помыть/подстричь когти»), прививки (слово страшное — вычеркнул, написал «плановые визиты»).
- Дубли: два комплекта мисок, два поводка, две адресные жетоны с одинаковым номером телефона и двумя именами — оба в базе. Не «один владелец/второй никто», а оба.
- Часы связи: когда можно писать/звонить. А когда нельзя (например, ночью), а если очень надо, то как (одна фраза, без эссе).
- Форс-мажор: кто «подхватывает», если второй болеет/уехал/застрял. Имя третьего человека (например, её сестра или его друг), которому можно поставить ключ на неделю и кто не будет спорить, а будет гулять.
Пока я писал, они постепенно перешли из спора в логику. Бумага умеет такие фокусы.
— А если он… — она подняла глаза на него, — купит свою собаку и всё?
— А если она… — он оглянулся в окно, — найдёт кого-нибудь и я останусь… ну. — Он пожал плечами.
— А если вы оба останетесь людьми? — спросил я. — Вдруг такой жанр вам тоже подходит.
Он усмехнулся.
— А как правильно — кому оставлять? По каким критериям?
— Есть один верный критерий: где меньше криков и больше предсказуемости. Собаки выбирают не «кто платил», а «где не шарахаются стулья». Кстати, Жужа сама может подсказать. Она к кому идёт спать?
Они опять переглянулись.
— Ко мне, — сказала она тихо.
Он кивнул, как будто подписал бумагу, которую и так понимал.
— Я не ухожу из жизни Жужи, — сказал он. — Но пусть живёт у тебя. Пока. До лета.
— До встречи. Летом — обсудим, — сказала она. — Не «пока».
— До… — он улыбнулся. — До договорённости.
Нас прервала женщина из очереди с переноской: «Извините, у меня автобус через двадцать минут, можно без записи когти укоротить?». Жизнь снова постучала ложкой по стеклу. Я попросил их подождать в холле и убрать телефоны: переговоры лучше без экранов.
Когда вернулся, они сидели рядом на диванчике, и между ними не было телефона — была Жужа. Она спала, положив морду на его джинсы и лапы — на её ладонь. Из таких моментов, как из кубиков, строится новое «мы» — не такое, как «до», но достаточное, чтобы утром не спорить.
— Смотрите, — сказал я, — у меня есть ещё два пункта.
7) Новое имя — старые реакции. Не меняйте ритуалы. Хоть вы назовите его Хуанитой, хоть Жужей, хоть Жужиком — оставьте время прогулок, способы звать, место миски.
8) Стабильность — это скучно. И слава богу. Скучно — значит, всё работает.
— А заводчик? — спросил он. — Он же продал «девочку». Можно предъявить?
— Можно, — сказал я. — Но в этой сцене главное не заводчик, а вы. Хотите ли вы сейчас добавлять в жизнь ещё одну войну? Или хотите настроить квартиру, подъезд, расписание — и пожить без войн хотя бы месяц?
— Месяц без войн звучит как санаторий, — сказала она.
— С Жужей — это пансионат, — поправил он. — Начальник пансионата — она.
Мы рассмеялись. Жужа шевельнула ухом: «я всё слышу, вы аккуратнее».
Через неделю он прислал фото: жетон — круглый, на нём два номера. Подпись: «Сделали как вы сказали». Через две — сообщение от неё: «Он взял на выходные, вернул вовремя, без опозданий. А ещё купил второй лежак. Собаки дома хватает всем».
А через месяц — то, чего я всегда жду и чаще всего получаю: тишину. Никто не писал. Значит, договор работает.
Потом они пришли вместе — привезли кусочек домашнего торта (у нас в клинике тортами можно выложить карту района). Жужа подрос — в смысле «набралась авторитета», по размеру осталась чашкой. На входе охранник, суровый дядя с усами, шепнул: «У меня тоже была такая, только мальчик». Я подмигнул: у всех «была такая», когда речь про правильную собаку.
— Мы хотим спросить, — сказала она, когда мы остались втроём. — Мы думали… ну… может, потом взять девочку. Чтобы было «как хотела».
Он крепче взял переноску:
— Только не сейчас. Давай научимся…
— Жить, — подсказал я. — Сначала научитесь жить. С одной маленькой собакой. Да и потом… — я погладил Жужу между ушами, — у девочек и мальчиков внутри больше общего, чем в паспорте. Вот чему они нас учат.
Он кивнул:
— Учат быть вместе, когда это трудно.
— Учат не кричать, когда можно договориться, — добавила она.
— Учат брать два жетона, — закончил я. — И оставлять ритуалы.
Иногда мне пишут: «Пётр, скажите честно, по каким правилам вы решаете, у кого остаётся собака, если люди расходятся?» Отвечаю как на исповеди: по правилам собаки. Где тише, предсказуемее, проще. И по готовности договориться, а не иметь «правоту». Правоту трудно кормить, она кусается.
В коридоре Жужа встретила таксу, с которой мы познакомились утром. Такса важничала, как училка на линейке. Жужа подбежала, обнюхала и отступила: «я за мир». Таксы редко возражают миру, если им дать слово первыми. Всё прошло без скандала.
Они ушли. Она — с переноской и чеком в кармане, он — с расписанием в телефоне и фотографией лежака №2. На выходе он придержал ей дверь, и на полсекунды мне показалось, что не всё у них безнадёжно. Но это не моя история. Моя — чтобы маленькая собака не стала большой войной.
И традиционный вопрос к тем, кто дорос до последней строчки: если бы «ваша девочка» внезапно оказалась «мальчиком», вы бы пошли «воевать» с документами — или сначала сделали два жетона и договор «кто гуляет в понедельник»? И правда ли, что собаке всё равно, как её зовут, пока её называют по делу?