— Ещё шаг влево… стой! — я прищурилась в глазке камеры. — Так лучше.
— Я сейчас похожа на зефир? — засмеялась Лера и покрутилась, чтобы фата рассыпалась, как сахарная пудра. — Снимай, а то мама не дождётся. Только на мой телефон, ладно?
Люстры в салоне слепили так ярко, что казалось, будто мы внутри большой снежной сферы. Платья висели рядами — шуршали, звенели бусинами, пахли паром. Я подняла телефон Леры, поймала угол, в котором глаза у неё становились огромными, и в этот момент экран дёрнулся: всплывающее сообщение. Имя отправителя — Жанна. Под превью — моя фотография: я смеюсь на набережной, волосы ветром растрепало.
— Что там? — спросила Лера, поправляя корсаж.
— Сообщение, — сказала я. — От Жанны.
Экран не гас. Под моей фотографией — короткая фраза с колючими буковками: «Посмотри на её рожу, вечная умница на марше». Следующая строка на грани царапанья: «И платье у неё сегодня — сельский холст». А ниже — смеховые эмодзи.
— Надя? Ты побледнела, — Лера смотрела на меня через зеркало.
— Ничего… просто свет, — выдавила я и большим пальцем, будто случайно, потянула диалог вверх.
Строки посыпались как конфетти. Моё имя. Ещё фотографии, снятые кто-то-когда-то: я в кафе, я на рабочей встрече, я с кошкой на руках. И подписи.
«Она ест как поросёнок».
«Слышала, как она растягивает слова? Это надо записывать».
«Опозорит на фотках, если поставить рядом. Лучше в дальний ряд».
— Надь, — Лера слегка дёрнула плечом, и бисер жалобно звякнул, — ты снимаешь?
— Я… да… — дыхание сбилось. Я опустила телефон в её сумочку и вдруг очень ясно поняла: ещё миг — и я разрыдаюсь вот здесь, посреди белого шёпота тюля. — Лер, я на минуту. Воды хочу.
— Погоди, мы же сейчас… — начала она.
— Я быстро, — сказала я и почти побежала.
В коридоре пахло лаком и сахаром. На стенах — улыбчивые невесты в рамках. Я вышла на улицу, сигналом остановила первое попавшееся такси, села на заднее сиденье, закрыла дверь и вдохнула так, будто до этого не дышала.
— Куда? — повернулся водитель.
— Домой, — сказала я и назвала адрес.
— Понял, — кивнул он. — Салон свадебный, да?
— Да, — ответила я и почему-то почувствовала, как щиплет в носу. — И давайте… быстрее.
Дворы плыли мимо: аптечные вывески, киоски с кофе, школьники со смехом в шарфах. У меня в ладонях дрожало чужое устройство с моими фотографиями внутри. Пальцы сами тянулись открыть и перечитать, но я положила телефон на сиденье.
Запиликал мой, личный. Лера.
— Надя, ты куда исчезла? Что случилось?
— Я… — голос предательски дрогнул. — Я увидела переписку. Ты дала телефон, всплыло сообщение от Жанны. Там… там про меня.
Пауза.
— По какому праву ты это читала? — сорвалась Лера. — Это моя личная переписка!
— Сообщение всплыло. Я не искала… Но, Лер, там было жестоко.
— Ты всё не так поняла, — заговорила она быстро-быстро. — Это девчачьи шутки. Мы так болтаем. Ты же знаешь.
— «Опозорит на фотках, если рядом» — это шутки?
— Я не это имела в виду! — Лера вздохнула раздражённо. — И вообще, у меня свадьба на носу, нервы. Ты меня напугала, убежала. Зачем драму?
— Я… мне больно, — сказала я. — Мне нужна пауза.
— Хорошо, только не исчезай. Ты же моя подружка невесты. Без тебя никак.
Завибрировал ещё раз: Жанна, текстом.
«Круто вторгаться в чужую переписку. Ты расстроила невесту. Надеюсь, довольна».
Через секунду — второе:
«Мы тебя любили. Но иногда полезно услышать правду. Твой стиль… ну ты понимаешь».
— Салфетку? — водитель протянул мне пачку.
— Спасибо. Извините, что…
— Всякое бывает, — сказал он мягко. — Но, знаете, если человеку больно — значит, не шутка.
Дома было холодновато, я сразу включила чайник, насыпала заварку, поставила две кружки — инерция прежнего ритуала, когда по вечерам мы бы с Лерой и Жанной болтали на моей кухне. Чайник шумел, как старый троллейбус. Телефон блеснул экраном — ещё сообщение от Жанны: «Ты слишком драматизируешь. Самоирония — ключ к зрелости». Я выключила экран.
Открыл дверь Саша.
— Что случилось? — он даже ботинки не снял, прошёл прямо на кухню.
— Случайно прочитала переписку Леры с Жанной. Там… про меня.
— Покажи.
— Не хочу. Там достаточно.
— Ладно, — он сел напротив. — Давай по полочкам. Что говорили?
— Что я ем как поросёнок. Что говорю странно. Что если на свадьбе поставят меня рядом, опозорю.
— Понятно, — кивнул он. — И что ты чувствуешь?
— Предательство. И стыд. И злость, что я вообще взяла в руки телефон.
— Случайное уведомление — не преступление, — сказал Саша. — А вот то, что люди, которые зовутся друзьями, пишут такое — вопрос. Скажи, Лера извинилась?
— Сначала — «по какому праву», потом — «ты всё не так поняла».
— То есть защиты — больше, чем заботы, — подвёл он. — Настоящий друг начинает с «прости». Всё остальное потом.
Зазвонила мама.
— Доченька, — её голос, как плед. — Саша сказал пару слов. Ты не виновата. Радуйся, что узнала сейчас. Дружба — это когда за спиной тебя берегут, а не комментируют.
— Мам, — прошептала я, — у нас было двадцать лет. Общага, один шарфик на троих, сессии до утра.
— Было, — сказала она. — А теперь — нет. Так бывает.
Я поставила чай перед Сашей.
— Что я теперь? — спросила я.
— То, что всегда, — он улыбнулся. — Человек, который выбирает себя. Границы — это не жестокость, это гигиена отношений.
На следующий день Лера позвала встретиться. Мы сели у окна, за которым шёл мокрый снег.
— Надя, — начала она осторожно, — я думала всю ночь. Прости. Мы перегнули.
— Спасибо, — сказала я.
— Но пойми и меня, — поспешила она. — Свадьба, нервы. И вообще, между близкими бывает.
— Бывает, — согласилась я. — Только близкие потом говорят «прости», а не «по какому праву».
— Я же сказала, — нахмурилась Лера. — И я правда хочу, чтобы ты была подружкой. Мне без тебя будет пусто.
— А мне рядом с вами — больно, — ответила я. — Я не тяну стоять и делать вид, что не знаю.
— Мы всё забудем, — умоляюще сказала она.
— Я — нет, — тихо сказала я. — Это не плохая память, это инстинкт самосохранения.
Лера вздохнула, поёрзала.
— Ты понимаешь, что выглядело так, будто ты копалась в моём телефоне?
— Я понимаю, что сообщение всплыло, — я встретила её взгляд. — И понимаю, что ты опять возвращаешься к «ты виновата».
— Я защищаюсь, — честно призналась она. — Потому что мне стыдно. И страшно, что ты уйдёшь из моей жизни перед свадьбой.
— Я не уйду навсегда, — сказала я. — Но я не буду подружкой. Я приду поздравить после регистрации и уйду.
— Поняла, — Лера опустила глаза. — Хотя сердце скребётся.
В тот же вечер пришло длинное голосовое от Жанны. Я включила на громкой связи, пока разбирала крупу по банкам.
«Надежда, привет. Мне жаль, что ты так восприняла нашу болтовню. Мы тебя любили. Но иногда ты ведёшь себя так, будто всё знаешь лучше. Это раздражает. Немного самоиронии — и ты бы посмеялась с нами. А читать чужое — токсично. Надеюсь, ты не испортишь Лере праздник».
— Её «мы тебя любили» — в прошедшем времени, — заметил Саша.
— А «ты токсична» — в настоящем, — сказала я и нажала «удалить».
День свадьбы оказался солнечным и холодным. Я пришла к ЗАГСу заранее, с букетом белых ранункулюсов. Лера выглядела ослепительно — настоящее мерцание. Женя сжимал её пальцы так, будто боялся отпустить.
— Спасибо, что пришла, — сказала Лера, когда увидела меня.
— Счастья вам, — ответила я. — Пусть у вас будет дом, где за спиной не болтают.
— Будет, — она улыбнулась и вдруг тихо добавила: — Прости ещё раз.
— Я слышу, — кивнула я. — И… я всё равно берегу себя.
Жанна прошла мимо, бросила быстрый взгляд на мой плащ.
— Привет, — произнесла она ровно.
— Привет, — сказала я и отошла к окну.
После регистрации я зашла в зал, нашла взглядом маму Леры — обняла, поздравила, вручила букет, сфотографировалась с молодыми — и вышла на улицу, где солнце слепило мокрый асфальт.
Саша стоял у угла с термосом.
— Как ты?
— Как человек, который снял тесные туфли, — улыбнулась я. — Больно было, но сейчас облегчение.
— Пойдём пить кофе в машине, — сказал он. — И слушать тишину.
Мы сидели, согревая руки о крышки стаканов.
— Знаешь, — сказала я, — странно: двадцать лет «мы» и вдруг новая пустота. Но воздух в этой пустоте свежий.
— Пустота — место, где вырастают новые стены и окна, — сказал он. — Сначала страшно, потом уютно.
Первую неделю я ловила себя на автоматических движениях: открыть общий чат, написать «кто в кино?», сфотографировать новый свитер и спросить «как?». И тут же вспоминала, что общих чатов больше нет. Тишина стучала пустыми уведомлениями.
Вечером зашла в магазин за хлебом и столкнулась с Ксюшей — коллегой из соседнего отдела.
— Надя, ты как? — спросила она, увидев моё перекати-полево лицо.
— Переживаю развод с дружбой, — честно ответила я.
— Я через это прошла, — сказала Ксюша. — У меня было: «Мы же шутим, ты что?». А внутри — дырка. Пошли чай?
— Пошли.
Мы сидели в маленькой кофейне, и я вдруг легко рассказала чужому человеку о том, о чём зажёвывала губы. Ксюша слушала внимательно, без умных советов.
— Мне психолог однажды сказала, — произнесла она, когда мы допивали, — что дружба — это не гаражный кооператив, где стаж даёт льготы. Это место, где рядом с тобой у другого человека тихо внутри. Если рядом с тобой кому-то шумно — не надо перекрикивать. Надо уйти.
— Надо уйти, — повторила я и ощутила странное горячее спокойствие.
Я придумала себе пятничный ритуал. По вечерам писала письмо самой себе: «Что хорошего во мне на этой неделе?» И отвечала. «Отказалась тащить чужой аврал». «Сделала презентацию так, чтобы даже стажёр понял». «Позвонила бабушке». «Не стала надевать платье, которое меня предаёт». Я читала эти записи и медленно перестраивала внутреннюю грамматику: вместо «ты смешно ешь» — «я умею наслаждаться едой»; вместо «ты портишь фото» — «я не обязана вписываться в чужой кадр».
Иногда по привычке всплывали воспоминания. Как мы трое сидим на кухне общаги, у нас от смеха слёзы, Жанна спорит, Лера машет ложкой. Я долго держала эти картинки в ладонях, как осколки любимой чашки, пытаясь склеить. Потом поняла: не надо клеить. Надо купить новую чашку — не такую же, а ту, из которой приятно пить сейчас.
Однажды мне пришло фото от Леры: море, яркое небо, её след на песке. «Мы в Турции, как с открытки», — подписала она.
— Красиво. Берегите друг друга, — ответила я.
— Спасибо, — пришло через минуту.
Жанна не писала. Мы столкнулись случайно на книжной ярмарке. Она держала под мышкой сборник эссе, была гладкая, как отутюженная.
— Надежда, — кивнула она. — Как поживаешь?
— Нормально, — ответила я. — Работаю. Пишу.
— Я вот выступала, — сказала она не без гордости. — Рассказывала про эмоциональный интеллект. Зал аплодировал.
— Здорово, — сказала я.
Она посмотрела на мои кеды, на мой свитер — небрежный, мягкий — и едва заметно повела губой.
— Ты всё такая же.
— Я — да, — улыбнулась я. — Только теперь рядом со мной — другие «такие же».
Дома я достала из шкафа свою куртку с мехом, тот самый «сельский холст». Провела ладонью по воротнику, смеялась в тишине. Надела и вышла на улицу. Воздух пах снегом. Я шла и представляла, как в другой ветке мира у меня по-прежнему есть привычный чат, привычные смеховые смайлики. Но там — шумно. А здесь — ровно.
— Надь, — Саша догнал меня, обнял за плечи. — Про что думаешь?
— Про то, что мы часто выбираем больную близость, потому что так привычно. А можно выбрать здоровую непривычность.
— И ты выбрала, — сказал он.
— Да, — кивнула я. — И знаешь… я больше не пытаюсь быть удобной, милой, «вписывающейся». Я хочу быть настоящей. Если кому-то мои кеды или смех мешают — пусть отойдёт.
Через месяц после свадьбы меня позвали читать лекцию на городском фестивале — про личные границы в дружбе. Я долго сомневалась, но согласилась. Зал был небольшой, под окнами стучал дождь. Я начала с истории, похожей на мою, но без имён. И спросила:
— У кого внутри сейчас щемит? У кого были «шутки», после которых стыдно? У кого есть «мы двадцать лет вместе», и это единственный аргумент, почему вы терпите?
Поднялись руки. Много. Люди говорили, разомкнув пальцы, будто всю жизнь держали их в замке. После лекции ко мне подошла женщина, постарше.
— Вы сказали важную вещь, — произнесла она. — Что дружба — это место, где тебя берегут за спиной. Я запишу.
— Запишите, — сказала я. — И проверьте по делам.
Вечером я шла домой и думала, что когда-то мечтала о речи, которая откроет людям глаза. А теперь хочу совсем простого: мерного шага, горячего супа, двух-трёх честных голосов рядом. Я достала телефон, открыла заметки и написала: «Правило пятницы: не дружить с теми, кто играет мной в чате. И не быть тем, кто играет другими».
На кухне закипел чайник. Я отправила маме сердечко. Написала Лере: «Пусть у вас будет тихо внутри». Улыбнулась. И вдруг почувствовала, что горечь растворилась, как сахар в кружке, не оставив песка на зубах. Остался вкус — ясный и взрослый. Вкус собственной жизни, в которой я выбираю себя и тех, кто выбирает меня.
История подписчика. Свои истории присылайте на почту: mistikaist@yandex.ru