---
Жара стояла невыносимая, даже для конца мая. Воздух в операционной был стерильным, прохладным и густым от запаха антисептика. На столе — аппендицит, дело не сложное, но требующее сосредоточенности. Руки хирурга Игоря Малышева, привыкшие к точным, выверенным движениям, уже делали разрез, когда в дверь постучали.
— Игорь Викторович, срочно к главному! — из-за стеклянной двери было видно взволнованное лицо старшей медсестры.
Малышев даже не оторвался от поля. «Нет сейчас ничего срочнее, чем эта операция», — промелькнуло в голове.
— Через пятнадцать минут, Мария Петровна.
— Речь о секундах! На «скорой» доставили доярку из совхоза. Беременная, тройня, началось. Её в роддом, но он за сорок километров, не доехать. Решили везти к нам, как ближайшему медпункту. Там никто не готов к приёму родов, тем более таких…
Игорь вздохнул, передал инструменты ассистенту. Дежурный гинеколог был на больничном, фельдшер — в командировке. Приказ главврача был железным: «Малышев, ты единственный, кто хоть как-то помнит акушерство с института. Бросай всё и беги!»
Он сбежал по лестнице в приёмное отделение. Воздух здесь был густой, спёртый, пахло потом, йодом и свежим сеном. На каталке лежала девушка, лет двадцати. Лицо её было бледным, мокрым от слёз и пота, она тихо стонала, вцепившись пальцами в металлические поручни. Её ватник и грубые рабочие брюки были уже сняты, надетой осталась только старая ситцевая ночнушка, задратая до колен.
Фельдшерица, растерянная и красная, металась вокруг.
— Игорь Викторович, слава богу! — выдохнула она. — Потуги начались, всё идёт очень быстро!
Малышев на ходу натягивал стерильные перчатки. Его мозг, ещё секунду назад занятый аппендэктомией, лихорадочно перебирал полузабытые знания. Тройня. Значит, высокий риск осложнений, слабость родовой деятельности после первого ребёнка, возможное неправильное предлежание.
— Давайте эпидуралку готовить? — спросила фельдшерица.
— Некогда уже, — сквозь зубы пробормотал он, подходя к каталке. — Раздвиньте ноги. Даша, держись, сейчас посмотрим.
Девушка закивала, закусив губу. Её глаза, полные животного страха, были прикованы к лицу врача.
Игорь аккуратно, почти механическим движением, приподнял край ночнушки, чтобы оценить раскрытие и предлежание.
И замер.
Время остановилось. Гулкий шум в ушах заглушил все звуки больницы. Он не видел больше ни потёртого линолеума, ни бледного лица роженицы, ни растерянной фельдшерицы.
Его взгляд, острый, натренированный годами работы скальпелем, упирался в то, что скрывалось между ног женщины.
Это не были ножки или головка ребёнка. Это было нечто иное, мягкое, синюшное, выпавшее из матки и уже показавшееся из родовых путей. Узнаваемый, страшный в своей противоестественности орган. Петля кишечника.
У девочки был полный выворот матки. Орган, не выдержав колоссального давления тройни и, вероятно, неправильных потуг, буквально вывернулся наизнанку и теперь устремился наружу. Каждая секунда промедления означала отмирание тканей, гангрену, смертельный сепсис и неминуемую гибель всех троих детей.
Хирург выпрямился. Лицо его было маской из профессионального спокойствия, но внутри всё сжалось в ледяной ком.
— Никаких потуг! Слышишь меня? Ни в коем случае не тужься! — его голос прозвучал тихо, но с такой железной командной интонацией, что девушка инстинктивно затихла. — Срочно в операционную! Готовить к полостной операции. Немедленно! Беги, зови всю мою команду сюда! — это уже было приказанием фельдшерице, которая, увидев его лицо, бросилась к двери.
Игорь Малышев стоял над роженицей, одной рукой сжимая её ладонь, а другой уже мысленно прокладывая путь от разреза к тому, что нужно было немедленно вправить обратно. Он больше не был «хирургом, которого сняли с операции». Он был единственным человеком на много километров вокруг, который стоял между жизнью и смертью.
И счет шёл уже не на минуты. На секунды.
Он не помнил, как они несли каталку по коридору. В памяти остались лишь обрывистые кадры: встревоженные лица санитаров, визг колёс по линолеуму и непрестанный, монотонный шёпот девушки: «Доктор, спасите деток… только деток…»
Операционная, где пять минут назад он оперировал аппендицит, теперь гудела, как улей. Команда, недоумевающая, но дисциплинированная, уже ждала. На стол быстро переложили роженицу. Анестезиолог уже готовил аппарат для наркоза.
— Общая интубационная, — сквозь зуба скомандовал Малышев, моя руки с щёток до локтей. Вода была ледяной, но он не чувствовал. — Обстановка: беременность тройней, полный выворот матки. План: экстренное кесарево сечение с одновременной ручной репозицией матки. Готовность на вскрытие — три минуты.
Он видел, как побледнела даже бывалая операционная сестра. Выворот матки — это страшная редкость, о которой большинство врачей читало только в учебниках.
Игорь подошёл к столу. Девушка была уже под наркозом, её глаза закрыты, дыхание ровное и механическое. Теперь она не была испуганной девочкой. Теперь она была полем боя.
— Разрез по Пфанненштилю, — его голос был низким и абсолютно спокойным. Это спокойствие передалось команде. Скальпель в его руке сделал точный, уверенный разрез.
Работа закипела. Руки, только что делавшие ту же манипуляцию, но в совершенно ином контексте, действовали автоматически — быстро, экономно, без лишних движений. Мышечная память хирурга взяла верх над паникой.
— Вскрытие пузыря… Первый плод. Девочка.
Он извлёл первого ребёнка — крошечного, синюшного, не подающего признаков жизни. Медсестра мгновенно передала его педиатру, который уже дежурил у столика с реанимационным оборудованием.
— Второй. Мальчик.
Второй ребёнок закричал почти сразу, слабенько и жалобно. Здоровый крик новорождённого, обычно вызывающий улыбки, здесь прозвучал как сигнал к самой сложной части.
— Третий. Девочка.
Третий ребёнок был самым слабым. Его быстро унесли на искусственную вентиляцию лёгких.
Теперь в поле зрения оставалось оно. Вывернутая матка, похожая на большой, синюшно-багровый плод, висела на сосудистой ножке. Каждая секунда — это ишемия, отмирание тканей.
— Ручная репозиция. Готовьтесь к массивному кровотечению, — предупредил Игорь.
Он взял матку в ладони. Ткань была дряблой, холодной. Осторожно, с невероятным усилием, словно выворачивая на место гигантский носок, он начал вправлять её обратно. Это был ювелирный труд, требующий не силы, но чудовищной точности и чувствительности. Один неверный движ — и орган будет безнадёжно повреждён.
Лоб его покрылся испариной, и медсестра вытерла его стерильной салфеткой. В операционной стояла мёртвая тишина, нарушаемая только монотонным писком аппаратов и сдавленным дыханием команды.
И вот — последнее движение. Матка с тихим влажным звуком заняла своё место.
— Репозиция успешна. Утеротоники! Сейчас!
Через капельницу в кровь хлынули препараты, заставляющие матку сокращаться. Это было нужно, чтобы она сократилась и пережала кровоточащие сосуды. Все замерли в ожидании. Это был критический момент.
Прошла минута. Другая.
— Кровотечение в пределах нормы, — доложил ассистент, отслеживая ситуацию. — Сокращается.
Только тогда Игорь Малышев оторвался от операционного поля и выпрямился. Спина ныла адской болью. Он почувствовал страшную усталость, будто выжатый лимон.
— Зашиваем, — тихо сказал он.
Когда накладывали последние швы, педиатр подошёл к нему.
— Игорь Викторович… Две девочки слабые, но живы. Будем бороться. Мальчик — крепыш, уже кричит.
Малышев кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он вышел из операционной, с трудом отыскивая в кармане пачку сигарет. Руки дрожали.
Он стоял у открытого окна в ординаторской. Жаркий воздух пах полем и пылью. Где-то там, в совхозе, её ждал дом, коровы, maybe муж или родители. И теперь там будут ждать трое детей.
Он закурил, делая глубокую затяжку. В голове не было мыслей, только одна картинка: он заглядывает под ситцевую ночнушку и видит нечто, что заставляет его, опытного хирурга, замирать. Не от страха. А от холодного, профессионального осознания того, что сейчас всё зависит только от него.
Он спас их. Всех четверых. Сегодня — да.
Игорь потушил сигарету и пошёл мыть руки. Впереди был долгий путь выхаживания для роженицы и её троих детей. И его дежурство ещё не закончилось.
Последующие часы слились в одно сплошное напряжение. Игорь Малышев не ушёл из больницы. Он сидел в ординаторской, заполняя историю болезни, и каждые пятнадцать минут звонил в детское отделение и палату интенсивной терапии, куда перевели молодую мать.
— Девочки на ИВЛ, но стабильны. Мальчик сосёт смесь, — докладывала педиатр. — Ждём.
Его собственная пациентка, с аппендицитом, уже отошла от наркоза и чувствовала себя хорошо. Ирония судьбы — плановая операция прошла идеально, а там, где он действовал на грани возможного, итог всё ещё висел на волоске.
Под утро он не выдержал и сам пошёл в детское отделение. За стеклом реанимации в кувезах лежали две крохотные девочки, облепленные датчиками. Они были похожи на красных, сморщенных котят, но грудки их ровно поднимались и опускались под ритмичный шум аппаратов. Рядом, в обычной кроватке, сопел, закутавшись в пелёнку, тот самый мальчик.
— Сильные девчонки, — сказала дежурная медсестра, заметив его. — Держатся.
Когда он зашёл в палату к матери, она уже проснулась. Капельницы с антибиотиками и утеротониками делали своё дело. Она была бледна, истощена, но глаза её уже не были полы животного ужаса. В них светилась тихая, выстраданная надежда.
— Доктор… — её голос был хриплым шёпотом. — Мои детки?..
— Живут, — коротко сказал Игорь, подходя к кровати. — Две дочки пока дышат с помощью аппарата, но врачи борются. Сын — здоровяк, уже требует еды.
Слёзы покатились по её вискам, оставляя блестящие дорожки на сухой коже. Она не рыдала, а просто плакала тихо и облегчённо.
— Спасибо… Я помню… я поняла, что что-то не так… — она с труда выговорила.
— Вы всё правильно сделали, что вовремя вызвали помощь, — прервал он её. Самое страшное было позади, не нужно было снова переживать этот ужас. — Теперь ваша задача — отдыхать и восстанавливаться. О них позаботятся.
Он вышел из палаты, чувствуя чудовищную усталость, проваливающуюся до самых костей. Смена официально закончилась, но он остался.
Через двенадцать часов одну из девочек смогли отключить от аппарата ИВЛ. Она дышала сама. Ещё через сутки— вторую.
На третьи сутки, перед его следующим дежурством, он зашёл в палату. Мать, имя которой он уже узнал — Даша, — сидела в кресле. Медсёстры, нарушая все правила, принесли ей всех троих детей. На руках она держала сына, а две маленькие свёртыша лежали у неё на коленях, крепко спя.
Комната была залита тёплым вечерним солнцем. Пахло молоком, стерильной чистотой и тем особым, нежным запахом новорождённых.
Даша looked up at him, и на её лице расцвела такая светлая, такая бесконечно благодарная улыбка, что вся усталость, весь стресс и напряжение последних дней мгновенно испарились.
— Игорь Викторович, познакомьтесь, — она сказала шёпотом, боясь разбудить дочек. — Это Ваня, Машенька и Дашенька.
Он подошёл, посмотрел на трёх крошечных существ, ради которых несколько дней назад замер в ужасе и прошёл через ад и обратно. Они просто спали, и это был самый главный результат всей его работы.
— Красивые, — хрипло выдохнул он.
Он вышел из больницы и сел в свою машину. Руки уже не дрожали. Он смотрел на заходящее солнце, окрашивающее поля в багрянец, и впервые за долгое время чувствовал не выгорание и усталость, а что-то другое. Острую, пронзительную ясность.
Он спас их. Не просто прооперировал, а именно спас. И сейчас они там, в больнице, все четверо — живы.
Он завёл двигатель и медленно поехал по проселочной дороге домой. Он был всего лишь хирургом из районной больницы. Но сегодня он точно знал, зачем он здесь. И этого было достаточно.