Тот вечер должен был стать таким же, как и все остальные. Уставший, но такой родной ритуал: мы с Максимом готовили ужин, делились новостями за день, строили планы на выходные. Наша двушка в спальном районе была нашим маленьким замком, нашей крепостью, которую мы отвоевывали у банка каждый месяц ипотечным платежом. Я только что поставила макароны на огонь, когда зазвонил телефон Максима.
Он ответил с улыбкой, но уже через минуту его лицо помрачнело. Он отошел в гостиную, его голос стал тише, вкрадчивым, каким он бывает, когда пытается кого-то успокоить или уговорить. У меня внутри тут же ёкнуло. Опыт подсказывал: звонят или от его матери, или от брата. И редко это сулило что-то хорошее.
— Мам, — слышала я его приглушенные слова. — Какие потопы? Опять соседи? Ну ты вызови сантехника… А куда же ты?
Я выключила плиту и прислонилась к косяку кухонной двери, стараясь понять. Максим вздохнул, провел рукой по лицу.
— Ладно, ладно, не волнуйся. Конечно, приезжай. На недельку? Ну да, я понимаю… Денис тоже? Ну… хорошо. Доберетесь — звони.
Он положил трубку и повернулся ко мне с виноватым взглядом человека, который знает, что сейчас начнется неприятный разговор, но очень надеется его избежать.
— Алиш, не сердись. Это мама.
— Я так и поняла. Что случилось?
— У них там, в старом доме, опять трубы прорвало. С потолка течет. Жить негде. Просится к нам. Ненадолго, на неделю, пока все не починят.
В голове молнией пронеслись картины прошлых визитов моей свекрови, Людмилы Петровны. Ее критические взгляды на мою уборку, ее советы по поводу моего cooking, ее привычка переставлять вещи на свои места. Неделя. Это казалось вечностью.
— Макс, ты же знаешь, как это бывает. И почему Денис? Ему уже двадцать пять, он не может сам снять себе комнату на неделю? Или переждать у друзей?
— Он же не оставит маму одну в такой ситуации, — слабо попытался оправдаться Максим. — Он поможет ей с вещами, потом… ну, посмотрим.
— Посмотрим, — с горечью повторила я. — Хорошо. Неделя. Только неделю, Максим. И это твоя зона ответственности. Их пребывание, их еда, их… все. Договорились?
— Договорились, золотце, — он обнял меня, и я почувствовала, как он напряжен. — Они родные. Куда же их девать?
Через два дня они стояли на нашем пороге. Людмила Петровна — с двумя огромными сумками, а Денис — с дорожной котомкой для ноутбука и гитарным чехлом за спиной. Я наивно предположила, что гитара — для души, чтобы скоротать вечера. Как же я ошибалась.
— Ну вот мы и добрались! — свекровь, не снимая пальто, прошла в прихожую, окидывая квартиру оценивающим взглядом. — У вас тут, конечно, тесновато. Но ничего, потеснимся. Дениска, не стой, проходи.
Денис кивнул и, скинув кроссовки, небрежно бросил чехол прямо на пол и направился к дивану.
— Мам, привет, — Максим помог ей раздеться. — Как дорога?
— Ужасные пробки! И этот ваш район такой далекий. Но что делать, терпеть приходится.
Она прошла на кухню, открыла холодильник.
— О, а у вас йогурты есть. Я как раз люблю перед сном. Дениска тоже йогурты любит. Вы уж на нас не обижайтесь, мы скромно кушаем.
С этого все и началось. Их «скромное» питание оказалось всеобъемлющим. Йогурты, фрукты, колбаса — все исчезало с пугающей скоростью. Денис целыми днями сидел в гостиной, подключив ноутбук к нашему телевизору, играя в громкие онлайн-игры или смотря сериалы. Гитарой он так ни разу и не воспользовался.
Прошла неделя. Потом вторая. Никаких сантехников на горизонте не было видно. Каждый раз, когда я осторожно заводила разговор о ремонте, Людмила Петровна отмахивалась.
— А, там еще всё мокро, ремонт затягивается. Не волнуйся, мы вам не мешаем.
Но они мешали. Каждое утро начиналось с очереди в ванную. Каждый вечер — с попыток уснуть под грохот стрелялок и вздохи Дениса. Моя крепость превратилась в проходной двор.
Как-то вечером, застав Дениса за поеданием последнего куска торта, который я припрятала для Максима, я не выдержала.
— Денис, а ты не думаешь maybe найти работу? Или съехать? Ремонт-то у мамы, вроде, должен был закончиться.
Он посмотрел на меня с наглой ухмылкой.
— А что, я вам мешаю? Маме одной тяжело. Я ей морально поддерживаю. А работу я ищу, не переживай. Не нашел еще достойную.
В тот вечер я устроила Максиму сцену.
— Они живут здесь уже три недели! Твоя мама чувствует себя полноправной хозяйкой, а твой брат — на курорте! Когда это закончится?
— Я поговорю с ними, — пообещал он, выглядевший совершенно разбитым. — Еще пару дней.
Но разговор, похоже, не состоялся. Напряжение росло. И вот в одну из суббот, когда я пыталась убраться в квартире, Людмила Петровна заявила, что я неправильно мою полы и что нужно добавлять другое средство. Я молча, стиснув зубы, отдала ей швабру.
— Убирайтесь сами, если вам не нравится.
Она фыркнула, но взялась за дело. А через час, когда я вернулась из магазина, я не узнала свою гостиную. Она переставила кресла, передвинула торшер, а мои фотографии в рамках заменила на свои, привезенные из дома.
Что-то во мне перевернулось. Я вошла в спальню, где Максим пытался работать за компьютером.
— Все. Хватит. Они съезжают. Сейчас же.
Максим взглянул на мое лицо и понял, что шутить я не буду. Он молча последовал за мной в гостиную. Людмила Петровна как раз вешала новую штору на гардину.
— Мама, нам нужно поговорить, — тихо начал Максим. — Вы пожили здесь уже достаточно. Пора решать ваш вопрос с квартирой.
Свекровь обернулась, ее лицо вытянулось от недоверия.
— То есть как это «пожили»? Ты что, сынок, выгоняешь меня?
— Мам, я не выгоняю. Но тут наша с Алиной квартира, и…
— А я тебе не мать? — ее голос зазвенел. — Я тебя растила, на ноги ставила, а теперь я тебе чужая стала? Из-за нее?
Она резко ткнула пальцем в мою сторону.
— Мама, не надо так, — попытался вставить слово Максим, но ее уже понесло.
— Нет, я все понимаю! Новая жена, новая жизнь, а старая мать на свалку! Я так и знала!
— Людмила Петровна, здесь никто никого на свалку не отправляет, — холодно вступила я. — У вас есть своя квартира. Вам нужно просто сделать в ней ремонт и жить там. Мы вам поможем найти мастеров.
— Ой, не надо! — она истерично замахала руками. — Я вижу, как вы мне хотите помочь! Вы меня вышвыриваете, как последнюю собаку!
Тут из своей комнаты вышел Денис, привлеченный шумом.
— Что тут происходит? Мам, ты чего орёшь?
— А ты знаешь, твой брат с невесткой собрались нас на улицу выставить! — запричитала она, обращаясь к нему как к спасителю.
Денис нахмурился и уставился на меня.
— Алина, ты что, совсем совесть потеряла? Мать родную выгонять?
И тогда я не выдержала. Я посмотрела на мужа, который стоял, опустив голову, и поняла, что ждать от него поддержки бесполезно. Я сделала шаг вперед, глядя прямо на свою свекровь.
— Мы не собираемся вас выгонять. Мы предлагаем вам вернуться в свой дом. Это наш с Максимом дом, и мы хотим жить здесь одни.
Лицо Людмилы Петровны исказилось от злости и обиды. Она посмотрела на меня с таким ненавидящим взглядом, что мне стало физически холодно.
— Ты что, я не поняла, собралась съезжать? — заволновалась она, но в ее голосе не было волнения, была чистая, неподдельная злоба. — И ты туда же, сынок, ну и убирайтесь. Бессовестные оба. Восвояси.
Она сказала это так, словно это была ее квартира, а мы — наглые родственники, которых она, великодушно, выставляет за дверь.
В воздухе повисла тяжелая, гробовая тишина. И в этой тишине я поняла, что это только начало войны.
Тишина после слов свекрови была густой и звенящей, как воздух перед грозой. Казалось, даже Денис, всегда такой развязный, на мгновение онемел от наглости своей матери. Я чувствовала, как по моей спине бегут мурашки. Это было уже не просто раздражение. Это было настоящее, неприкрытое хамство, переворачивающее все с ног на голову.
Я посмотрела на Максима. Он стоял, бледный, сжав кулаки. Казалось, он вот-вот взорвется, скажет что-то резкое, поставит на место. Но вместо этого он лишь сглотнул и тихо, почти умоляюще, произнес:
— Мама, прекрати. Что за слова? Мы никуда не съезжаем. Это наш дом.
— А по-моему, это наш с тобой дом, сынок! — парировала Людмила Петровна, ее глаза блестели от самодовольства. Она почувствовала слабину и пошла в атаку. — Я тебя рожала, я тебя поднимала. А она что? Пришла на все готовое! И теперь указывает, кому где жить!
В груди у меня все закипело. Готовое? Ипотека, которая висела на нас тяжелым грузом, годы экономии на всем, ремонт, который мы делали своими руками по выходным — и это она называла «готовым»?
— Людмила Петровна, — голос мой прозвучал странно спокойно, будто не мой, — давайте говорить фактами. Чей это дом?
— Факты? — она фыркнула, подбоченившись. — Факт в том, что мой сын здесь прописан! И я, как его мать, имею полное право здесь находиться! А ты, милочка, здесь вообще кто? Приживалка временная.
Это было уже слишком. Я увидела, как Максим вздрогнул от этого слова.
— Мама!
Но я была бы плохим юристом, если бы терялась перед такой примитивной аргументацией. Горячая волна гнева отступила, уступив место ледяной, расчетливой ярости. Я повернулась и твердыми шагами направилась в спальню.
— Вот куда! — ехидно бросила мне вслед свекровь. — Собирать чемоданы? Правильно, делай!
Я не ответила. Я прошла в комнату, к прикроватной тумбе, где у меня лежала важная папка с документами. Та самая, что мы собирали с Максимом, подписывая ипотечный договор. Я взяла ее и так же твердо вернулась в гостиную.
Денис уже устроился на диване, смотря на всю эту сцену, как на интересный сериал. Людмила Петровна смотрела на меня (провокационным) видом. Максим смотрел на папку в моих руках с немым вопросом.
Я молча подошла к обеденному столу, отодвинула вазу с печеньем, которую Людмила Петровна переставила на самое видное место, и положила папку на чистую поверхность. Медленно, с преувеличенной аккуратностью расстегнула кнопку. В тишине этот щелчок прозвучал громко, как выстрел.
— Вы хотите факты? — спросила я, не поднимая на нее глаз. — Вот они.
Я вынула первый документ — свидетельство о государственной регистрации права. Развернула его и повернула так, чтобы она могла видеть.
— Вот. Смотрите. Долевая собственность. Алина Сергеевна Орлова — доля 1/2. Максим Игоревич Волков — доля 1/2.
Людмила Петровна на мгновение опешила. Она даже прищурилась, чтобы лучше разглядеть бумагу, будто не веря своим глазам.
— Это что еще за бумажка? — пренебрежительно бросила она, но в ее голосе уже не было прежней уверенности.
— Это не «бумажка», — спокойно ответила я. — Это документ, удостоверяющий право собственности на эту квартиру. Выплачивается она за счет общих средств и оформлена на нас обоих. Прописка, на которую вы ссылаетесь, не дает права собственности. Она дает лишь право проживания. Вашей прописки здесь нет. Прописаны только мы с Максимом.
Я вынула следующий лист.
— А это — ипотечный договор. Вот график платежей. Вот моя зарплатная карта, с которой списывается половина. Вот карта Максима. Пожалуйста.
Я положила на стол распечатанные выписки из банка за последние месяцы, где были четко видны наши переводы.
Наступила новая тишина, но теперь она была совсем другой. Натянутой, унизительной. Денис перестал ухмыляться и привстал, чтобы заглянуть в бумаги. Лицо Людмилы Петровны побагровело. Она чувствовала, что почва уходит у нее из-под ног, и это ее бесило.
— И что? — она нашлась, пытаясь сохранить лицо. — Значит, мы будем помогать с ипотекой! Мы ведь семья! Денис скоро работу найдет, мы внесем свою долю!
— Мама, — устало перебил ее Максим. — Хватит. Никакой доли вносить не нужно. Нужно просто вернуться к себе и сделать ремонт.
— Как это не нужно? — взвизгнула она. — Значит, вы нас на улицу выгоняете? В никуда? Я вам, сынок, всю жизнь отдала, а ты меня на улицу? Да я по всем инстанциям пойду! В телевизор напишу! Всем расскажу, какая у вас невестка стерва и какой ты неблагодарный!
Она уже почти не контролировала себя. Слезы обиды и злости выступили у нее на глазах. Она искала последний, самый мощный аргумент — давление на жалость и угрозу общественного порицания.
И в этот момент ее телефон, лежавший на столе, зазвонил. На экране загорелось фото улыбающейся женщины средних лет — ее сестры, тети Ирины. Свекровь ухватилась за звонок как за спасательный круг.
— Ага! Вот я ей сейчас все расскажу! Она меня поймет! Она всегда меня понимала!
Она с дрожащими руками нажала на кнопку ответа и сразу же включила громкую связь, чтобы мы все могли оценить масштаб ее поддержки.
— Ирочка! — голос ее задрожал, но теперь уже с театральными нотками. — Ты даже не представляешь, что тут творят! Меня… меня выгоняют! Сын с невесткой на улицу выкидывают! Представляешь?
Голос Людмилы Петровны, дрожащий от напускной обиды, заполнил гостиную. Она держала телефон перед собой, как оружие, направляя динамик в нашу сторону.
— Ирочка! Ты даже не представляешь, что тут творят! Меня… меня выгоняют! Сын с невесткой на улицу выкидывают! Представляешь?
Из телефона послышался возмущенный, резкий голос тети Ирины, такой же властный и безапелляционный, как у ее сестры.
— Что?! Люда, успокойся, дыши! Кто выгоняет? Максим что, совсем голову потерял? Из-за этой своей? Ну я так и знала!
Максим, услышав это, помрачнел еще больше. Он сжал губы и отвернулся, глядя в окно. Ему было мучительно стыдно за эту публичную истерику.
— Они… они мне тут бумаги какие-то показывают! — продолжала рыдать в телефон свекровь, уже полностью войдя в роль невинной жертвы. — Говорят, твоя тут нет прописки, убирайся! А куда я пойду? Квартира залита! Я мать ему родная!
— Какие еще бумаги? — фыркнула тетя Ирина. — Не слушай ты их! Ты мать! Ты имеешь полное право жить с сыном! Это они обязаны тебя содержать! Закон на твоей стороне! Ты им это скажи!
Я не выдержала. Спокойствие, с которым я демонстрировала документы, начало испарятся. Эта ложь, эта наглая подмена фактов выводила меня из себя.
— Ирина Петровна, здравствуйте, — четко сказала я, повышая голос, чтобы меня было слышно в телефон. — Здесь никто никого не выгоняет. Мы просто показали Людмиле Петровне документы, которые подтверждают, что это наша с Максимом квартира. И что ее жилье требует ремонта, а не сноса.
В трубке на секунду воцарилась тишина. Тетя Ирина явно не ожидала, что я вступлю в диалог.
— А-а, невестка нашлась! — ее голос зазвучал язвительно. — Ну, конечно, это все ты там руково-дишь! Максима под каблук затолкала, а теперь и свекровь из дома выносишь! Бессовестная!
— Ира, она мне прямо так и сказала: «убирайтесь восвояси»! — вставила свое слово Людмила Петровна, смакуя момент.
— Ах так! — завопила тетя Ирина. — Ну хорошо же! Люда, ты никуда не уходишь! Слышишь? Сиди там и не шевелись! Это твой дом! А ты, — это уже было обращено ко мне, — даже не думай свою власть показывать! Он тебя рано или поздно бросит, запомни мои слова! За таких, как ты, не держатся!
Максим резко обернулся. Его терпение лопнуло.
— Тетя Ира, хватит! Прекрати нести чушь! Никто никого не бросает! И это не ее дело!
— Как не мое дело? — взвизгнула она. — Я семье не чужда! Я за сестру заступлюсь! Вы с ней вообще разговаривайте помягче, она же мать твоя!
— Она ведет себя не как мать, а как оккупант! — вырвалось у меня.
В трубке повисла шокированная пауза. Кажется, я достигла цели.
— Вот как… Оккупант… — голос тети Ирины стал тише и опаснее. — Ну хорошо. Раз так, Люда, запоминай. Ты сейчас плакать перестань. Сядь и успокойся.
Людмила Петровна, удивленная таким поворотом, притихла и уткнулась в телефон.
— Они силой тебя выносить не посмеют, — продолжила тетя своим стратегическим тоном. — Ты — мать. Это твой моральный козырь. Ты просто живи там. Хозяйничай. Показывай, что ты тут главная. А они… — она зло усмехнулась, — они скоро сами не выдернут и сбегут. Пусть съезжают, если им не нравится. А ты останешься в квартире сына. Законно.
У меня похолодело внутри. Это был не эмоциональный срыв, а холодный, расчетливый план. Тетя Ирина, сидящая за сотни километров, дистанционно разжигала конфликт, давая своей сестре циничные и наглые инструкции.
— А если они полицию вызовут? — жалобно спросила Людмила Петровна, уже успокаиваясь и с интересом вникая в план.
— Вызовут? — тетя Ирина фыркнула. — И что? Ты что, хулиганишь? Мебель ломаешь? Нет. Ты ведешь себя тихо, скромно, живешь у сына. Материально от него не зависишь, у тебя своя пенсия. Какая полиция? Скажешь, что у вас семейный конфликт. Они разводиться руками и уедут. Главное — держись. Не поддавайся на их провокации.
Она говорила это так уверенно, будто сама не раз проделывала подобное. Людмила Петровна слушала, и ее выражение лица менялось. Слезы высохли. Появился какой-то новый, неприятный блеск в глазах — блеск обретенной уверенности и предвкушения войны.
— Поняла тебя, Ирочка, — сказала она уже совсем другим тоном — более твердым и спокойным. — Спасибо, что поддержала. Ты права. Это мой дом. И я никуда не уйду.
Она бросила на нас с Максимом взгляд, полный вызова, и выключил громкую связь, приложив телефон к уху.
— Да, я тебя слушаю… Ага… Нет, конечно, я не позволю себя обижать…
Она отошла в угол комнаты, продолжая шептаться с сестрой, уже не обращая на нас никакого внимания. Денис, услышав план, снова развалился на диване с видом полного удовлетворения. Проблема, с его точки зрения, решилась. Можно было остаться.
Максим стоял, опустив голову. Он слышал все. Слышал, как его собственная тетя настраивает его мать против его же семьи. Он выглядел разбитым и униженным.
Я медленно собрала разложенные на столе документы и положила их обратно в папку. Бумаги оказались бессильны против такой наглой, животной уверенности в своей правоте. Юридические факты разбились о стену житейской манипуляции.
Я посмотрела на мужа. На его сгорбленные плечи. На его лицо, в котором читалась растерянность маленького мальчика, разрывающегося между мамой и необходимостью быть взрослым.
В тишине, нарушаемой лишь приглушенным бормотанием свекрови в углу, я вдруг поняла всю серьезность происходящего. Это была не просто ссора. Это была объявленная война на истощение. И противник только что получил серьезное подкрепление и четкий план действий.
Я закрыла папку. Щелчок кнопки прозвучал на этот раз тихо, почти безнадежно. Первый раунд остался за ними.
Тихий вечерний шепот свекрови в углу комнаты казался зловещим. Каждое ее хилое поддакивание, каждый кивок, который я видела краем глаза, отзывались во мне ледяной тяжестью. Она уже не рыдала, не обвиняла. Она внимательно слушала стратегию, разработанную ее сестрой-генералом.
Наконец, она положила трубку. Развернулась к нам. Слез и истерики как не бывало. Взгляд был холодным, уверенным и… собственническим. Она окинула этим взглядом гостиную, будто только что официально вступила во владение ею.
— Ну что, — сказала она, и в ее голосе появились новые, незнакомые мне нотки — спокойные и властные. — Я все обсудила с Ирой. Она человек умный, начитанный. Вы, я смотрю, тут без меня решили власть упрочить. Ну что ж… Я остаюсь.
Она произнесла это как непреложный факт, не ожидая возражений. Максим поднял на нее глаза, в которых читались усталость и недоумение.
— Мама, о чем ты? Какой разговор? Тетя Ира вообще тут при чем?
— При том, что она мне глаза открыла, — свекровь прошлась по комнате, поправляя край занавески, которую сама же и повесила. — Я здесь хозяйка. По-хорошему вы меня принимать не хотите, будете принимать по-плохому. Я не уйду.
С этими словами она направилась на кухню. Через мгновение послышался звук включающегося чайника и грохот посуды. Она вела себя так, будто только что выиграла этот раунд и теперь могла позволить себе выпить чаю на завоеванной территории.
Я перевела взгляд на Максима. Он все еще стоял посреди комнаты, словно парализованный. Денис, довольный исходом дела, уже уставился в телефон, полностью отгородившись от происходящего.
— Макс, — тихо позвала я. — Пойдем поговорим.
Он молча кивнул и поплелся за мной в спальню. Я прикрыла дверь, чтобы заглушить звуки «хозяйничанья» на кухне.
Он сел на край кровати и опустил голову в ладони.
— Боже… Что это было? Они с тетей Ирой совсем с катушек слетели? «Я не уйду». Это как?
— Это именно так, как прозвучало, — сказала я, садясь рядом. — У них есть план. И он, судя по всему, заключается в том, чтобы сделать нашу жизнь здесь невыносимой, пока мы сами не сбежим. А она останется здесь с Денисом. Со своим сыном.
— Но это же бред! — он поднял на меня воспаленный взгляд. — Я не позволю этого! Это наш дом!
— А что ты сделаешь? — спросила я прямо. — Силой вытащишь? Она вызовет полицию и будет рыдать, что сын применяет к ней силу. Все будет именно так, как расписала тетя Ира.
— Не знаю… Поговорю с ней еще раз. Объясню…
— Максим, ты уже пытался. Она тебя даже слушать не стала. Она позвонила тете Ире. Она теперь действует по ее указке. Ты против них не один. Ты против тандема.
Он замолчал, понимая, что я права. Он снова сгреб пальцами волосы. В доме повисло тяжелое молчание, которое вдруг нарушила легкая вибрация его телефона на тумбочке. Потом еще одна. И еще.
Максим вздохнул и потянулся за ним.
— Кто это?
— Родственники, — мрачно ответил он, пролистывая сообщения в общем семейном чате. Его лицое стало мрачным. — Смотри…
Он протянул мне телефон. Я стала читать. Сообщения сыпались одно за другим.
Тетя Лиза (сестра отца): «Максим, что у вас там происходит?! Люда звонит, рыдает, говорит, вы ее выгоняете! Как ты мог? Она же твоя мать!»
Двоюродный брат Сергей: «Макс, привет. Это конечно твое дело, но мать на улицу — это перебор. Одумайся».
Дядя Ваня (брат Людмилы Петровны): «Позор тебе, Максим. Отца своего на том свете стыдно будет. Немедленно извинись перед матерью и прекрати этот цирк».
Сообщения были полны праведного гнева, осуждения и полного, абсолютного принятия на веру той лжи, которую им подала Людмила Петровна. Никто не спросил его версию. Никто не усомнился.
Потом я полезла в свои социальные сети. И там, в сторис у одной из его многочисленных теть, я увидела скриншот того же чата с подписью: «В наше время такое даже представить нельзя! Дети стали черствыми! Молитесь за наших родных!».
Максим тем временем получил звонок. Он посмотрел на экран и поморщился.
— Бабушка… Мамина мама.
Он с трудом принял вызов. Я сразу услышала старческий, дрожащий от возмущения голос:
— Максюша! Ты что творишь-то? Людочку мою на улицу? Да я тебя по попке ремнем отходила! Ты немедленно прекрати! Она же кровь от крови твоей! Ты ей всю жизнь обязан!
— Бабушка, — попытался вставить слово Максим, но его тут же перекрыли.
— Молчи! Не оправдывайся! Я все знаю! От этой твоей городской жены всего можно ожидать! Она тебя против родни настроила! Ты вернись к матери, проси прощения!
Он слушал еще минуту, не в силах ничего сказать, потом просто повесил трубку. Его лицо было пепельно-серым. Давление со стороны семьи, то самое, на которое и рассчитывала тетя Ирина, работало безотказно. Он был прижат к стенке.
Он поднял на меня глаза, и в них читалась настоящая паника.
— Алиш… Может… Может, правда, потерпим еще немного? — его голос звучал слабо и потерянно. — Они же все ополчились. Все подумают, что мы монстры. Что мы с тобой…
Он не договорил, но я поняла. «Что мы с тобой» — плохие. Неблагодарные. Бессердечные.
Внутри у меня все оборвалось. Я ждала от него поддержки, твердости, а он… ломался. Под натиском лжи и манипуляций.
— Ты выбираешь, — сказала я тихо, и мой голос прозвучал холодно и отстраненно, — мнение тети из Липецка, которую ты видел три раза в жизни, и дяди Вани, который забыл, как тебя зовут? Или ты выбираешь нашу семью? Наш дом? Меня?
Я смотрела ему прямо в глаза, ища в них хоть крупицу той решимости, что была у меня. Но видела только растерянность и страх перед осуждением родни.
Он ничего не ответил. Он просто опустил голову.
В этот момент я поняла, что я осталась одна. Одна против слаженного хора его родственников. И одна против его нерешительности.
Юридические документы лежали в папке на тумбочке и были бесполезны против этой стихии. Закон молчал, когда начинала говорить «семья».
Мне нужно было что-то другое. Что-то такое, что может быть жестче и беспощаднее их же методов. Что-то, что заставит их играть по моим правилам.
Я посмотрела на телефон Максима, где все еще всплывали осуждающие сообщения. Потом на дверь, за которой слышалось бряцание чашек.
Идея пришла внезапно. Холодная, четкая и безжалостная.
— Хорошо, — сказала я, поднимаясь с кровати. — Не надо ничего делать. Просто подожди.
— Подожди? Чего? — растерянно спросил он.
— Ничего, — я уже набирала номер на своем телефоне. — Я все беру на себя.
Максим смотрел на меня, не понимая. Его глаза, полные растерянности, спрашивали, но я не стала ничего объяснять. Объяснять — значило дать слабину, позволить втянуть себя в дискуссию, в которой у меня не было союзника. Я видела, как он сломлен давлением семьи. Теперь это была моя война. И вести я ее собиралась своими методами.
Я вышла из спальни, оставив его сидеть на краю кровати. В гостиной царил почти идиллический вечерний покой. Денис, развалившись, смотрел телевизор. Людмила Петровна, довольная и умиротворенная после звонка сестры, вязала на диване, попивая чай из моей любимой кружки. Она бросила на меня беглый, снисходительный взгляд, полный уверенности в своей победе, и снова уткнулась в спицы.
Я прошла на кухню. Картина, как и ожидалось, была удручающей. Немытая сковорода, крошки на столе, капли засохшего чая рядом с сахарницей. Они чувствовали себя полными хозяевами.
Я молча открыла холодильник. Полки, забитые продуктами, которые мы купили в выходные, заметно опустели. Колбаса, сыр, йогурты — все, что было удобно и не требовало готовки, исчезло.
Хорошо. Очень хорошо.
Я взяла с верхней полки свою банку с гречкой, купленную впрок, и небольшую упаковку куриного филе, которое планировала приготовить на ужин. Включила плиту. Поставила вариться крупу и начала нарезать мясо.
Через некоторое время на кухню зашел Денис, привлеченный запахом. —О, курочка? Класс. А макароны будешь делать? Или картошку? — он уже потянулся к шкафчику. —Нет, — ответила я, не оборачиваясь. — Только на себя. Я на диете.
Он замер с протянутой рукой. —Как это на себя? —Так и есть. На двоих с Максимом. Вы же самостоятельные люди. Наверное, уже поужинали?
Я повернулась и посмотрела на него спокойным, ничего не выражающим взглядом. Он смотрел на меня с искренним непониманием, как будто я говорила на иностранном языке. Идея, что еда в этом холодильнике может ему не принадлежать, явно не укладывалась в его голове.
— Мы… нет… мы ждали, — пробормотал он. —Напрасно, — я снова повернулась к плите. — Я готовлю редко и только для нас.
Он постоял еще мгновение, фыркнул и ушел в гостиную. Я услышала его недовольный шепот свекрови. Та что-то пробурчала в ответ успокаивающее.
Я приготовила ужин, разложила по двум тарелкам и позвала Максима. Мы сели за стол на кухне. Есть в гостиной, под пристальными взглядами «хозяев», не было никакого желания.
Людмила Петровна, сохраняя вид полного контроля, прошла на кухню, чтобы налить себе чаю. Ее взгляд упал на наши тарелки. —А нам что есть? — спросила она с подчеркнутой обидой. —В холодильнике есть яйца и хлеб, — ответила я, не поднимая глаз. — Можете сделать яичницу.
Она замерла с чайником в руке. Ее уверенность дала первую трещину. —Яичницу? Ты что, с ума сошла? Ты что, мне, свекрови, яичницу предлагаешь? —Я предлагаю вам варианты ужина, — все так же спокойно парировала я. — Вы же взрослый человек. В состоянии сами приготовить себе еду.
Она ничего не ответила, хлопнула кружкой о стол и вышла, громко возмущаясь Денису. Мы с Максимом доели в тишине. Он не смотрел на меня.
Вечером, когда Денис, как обычно, устроился играть в приставку, я вошла в гостиную. —Денис, выключи, пожалуйста. Я устала, хочу спать. —Щас, щас, — он даже не обернулся. — Дойду до сохранения. —Сейчас, — повторила я твердо. — Громкость мешает.
Он обернулся, раздраженный. —Да ладно тебе! Какая разница? Вы же в спальне! —В моей квартире, — отрезала я, — я решаю, что мне мешает, а что нет. Выключи.
Он что-то пробормотал, но все же вырубил приставку и телевизор. В квартире повисла непривычная, оглушительная тишина. Он мрачно швырнул джойстик на диван и ушел в свою комнату.
Утром я проснулась раньше всех. Первым делом я зашла в роутер и сменила пароль от Wi-Fi. Старый, который все знали, перестал работать.
Первым поднялся Денис. Через пятнадцать минут он уже стучал в нашу дверь. —Алина, у меня инет отвалился. Что-то с вайфаем. —Да? — я вышла к нему, делая вид, что проверяю телефон. — У меня все работает. Наверное, у тебя на телефоне глюк. Перезагрузи.
Он ушел, ворча. Через полчаса, когда не заработало ни на ноутбуке, ни на телевизоре, он вернулся. —Ничего не работает! Роутер, наверное, сгорел. Ты позвони в техподдержку. —Зачем? — удивилась я. — У меня все отлично работает. Я его для своих нужд настроила. Ты же взрослый мужчина, у тебя есть мобильный интернет. Купи себе пакет гигабайтов.
Его лицо вытянулось от изумления. Он несколько секунд молчал, переваривая информацию. —Ты что, специально? — наконец выдавил он. —Специально что? — я посмотрела на него с искренним недоумением. — Я обеспечиваю связь для своих рабочих нужд. Обеспечь себя сам.
В тот день я не готовила вообще. После работы я зашла в кафе, поужинала там и принесла Максиму сэндвич. Людмила Петровна, увидев, что я пуста, промолчала, но ее лицо стало каменным. Они с Денисом ели яичницу. Второй день подряд.
На следующий день я перестала покупать продукты «в общий котел». Молоко, хлеб, колбаса — все, что было куплено мной, отправлялось в мою сумку и пряталось в шкафу в спальне. В холодильнике остались лишь их яйца, купленные свекровью с большой неохотой, и пустые полки.
Я перестала убираться в гостиной и ванной. Я мыла только раковину и плиту после себя. Скоро в общей зоне воцарился тот самый уютный хаос, который, видимо, царил в квартире свекрови.
Апофеозом стал вечер, когда Людмила Петровна, не выдержав, устроила сцену Максиму. —Сынок, ты посмотри! Она морит нас голодом! Ходит, как тень, ничего не готовит! Яичницей кормит! Wi-Fi отключила! Я в телефоне сижу, у меня трафик кончился!
Максим, уставший после работы, смотрел на нее, а потом на меня. Я сидела в кресле и читала книгу. —Мама… Может, правда, самим что-то приготовить? Не яичницу… —Да как я приготовлю, если она все продукты по углам попрятала! — взвыла она. — Жадина! Домушница!
Я медленно опустила книгу. —Людмила Петровна, продукты в спальне — это мои личные продукты. Купленные на мои деньги. А общие продукты, которые покупались для всех, закончились. Их съели. Теперь каждый покупает и готовит для себя. Это справедливо.
Она замерла с открытым ртом, не находя, что возразить. Ее тактика жалоб и давления перестала работать. Ее «моральный козырь» разбивался о бытовой садизм и железную логику.
Она больше ничего не сказала. Развернулась и ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.
Позже, лежа в постели, Максим тихо спросил: —Алина, а мы не перегибаем палку? —Нет, — ответила я в темноте. — Это они перешли грань. Я просто перестала быть для них службой быта и источником ресурсов. Они хотели почувствовать себя хозяевами? Пусть почувствуют всю ответственность этого.
В ту ночь я услышала, как из-за стены доносится приглушенный разговор. Свекровь звонила тете Ире. Но в ее голосе уже не было прежней уверенности. Сквозь шум я разобрала обрывки фраз: —Ира, они издеваются… Еду прячет… Интернет отключила… Что делать-то?
Ответа я не слышала. Но мне было неважно. Я наконец-то заставила их играть по своим правилам. Игра только начиналась.
Тихий, жалобный шепот свекрови за стеной был музыкой для моих ушей. В нем слышались растерянность и злость — верные признаки того, что моя тактика работает. Тетя Ирина, сидящая за сотни километров, больше не могла управлять бытом. Она не могла прислать по wifi еду или включить интернет. Ее советы разбивались о суровую реальность моей экономической блокады.
На следующее утро атмосфера в квартире была натянутой, как струна. Людмила Петровна избегала моего взгляда, хлопая дверцами шкафов на кухне в тщетных поисках хоть чего-то съестного, что я могла забыть. Денис мрачно жевал сухой батон, запивая его водой. Они походили на побежденных солдат на разоренной территории.
Я спокойно собралась на работу, попрощалась с Максимом и вышла. Но весь день на работе я обдумывала новый ход. Пассивного сопротивления было мало. Нужно было перенести войну на территорию противника. И у меня была идея, кто станет моим союзником в этом наступлении.
В обеденный перерыв я закрылась в переговорной и нашла в телефоне номер. Тетя Ирина. Тот самый стратег, кукловод этой кухонной войны. Я сделала глубокий вдох и набрала номер.
Трубку взяли почти сразу. —Алло? — прозвучал ее привычный, властный голос. —Ирина Петровна, здравствуйте, это Алина, — сказала я голосом, полным искренней, почти дочерней заботы. В трубке повисло короткое,ошарашенное молчание. Она явно не ожидала моего звонка. —А… Здравствуйте, — ответила она настороженно, с холодком.
— Ирина Петровна, я звоню вам, потому что очень переживаю за Людмилу Петровну, — начала я, делая паузу для драматического эффекта. — У нас тут… тут ситуация становится просто опасной.
— Опасной? — ее голос сразу насторожился. — Что такое? Что с сестрой? Максим что, руки на мать поднял?! —О нет, что вы! Максим тут ни при чем! — поспешно ответила я. — Дело в ее поведении. Она… она стала себя очень странно вести. Совсем неадекватно.
Я позволила голосу дрогнуть, изобразив легкую панику. —Она что, заболела? —Я не знаю… Может быть, — многозначительно вздохнула я. — Она стала агрессивной. Вчера устроила на кухне настоящий погром из-за того, что я не купила ее любимых конфет. Посуду побила. А сегодня утром я застала ее… она разговаривала сама с собой на кухне. Очень громко и злобно. И слышала, как она вам ночью звонила и жаловалась, что я прячу еду… Ирина Петровна, так ведь я ничего не прячу! Просто продукты кончились, а новые я не успела купить. Но она это восприняла как личную атаку! У нее, мне кажется, мания преследования начинается.
Я сделала еще одну паузу, позволяя ей переварить информацию. —Она… она мне ничего такого не говорила, — прозвучало в трубке уже с меньшей уверенностью. —Ну конечно! — воскликнула я. — Она же не осознает этого! А мне страшно! Максим целый день на работе, я одна с ней… а тут еще Денис, который только подливает масла в огонь, вместо того чтобы помочь. Я просто не знаю, что делать. Может, ей к врачу нужно? К неврологу? Или… — я специально замялась, — или может, ей лучше пожить какое-то время у вас? Сменить обстановку? У вас воздух получше, природа, спокойствие… нет этих городских стрессов. Она же вас так любит и слушается. Вы бы могли за ней присмотреть, уговорить ее сходить к специалисту…
Я выложила все в один заход — и обеспокоенность, и «факты», и предложение решения. В трубке была длинная-длинная пауза. Я практически слышала, как в голове у тети Ирины с бешеной скоростью крутятся шестеренки. Ее сестра, оказывается, не стратегический гений, а психически нестабильная женщина, склонная к истерикам и погромам? Которая теперь нуждается не в советах, как досаждать невестке, а в серьезном лечении и присмотре?
— Вы… вы серьезно? — наконец выдавила она. Голос ее заметно сдал. Исчезла вся прежняя самоуверенность. —К сожалению, да, — вздохнула я. — Я ведь ее искренне люблю. И хочу ей только добра. Но я не справляюсь. А вы — ее сестра, вы единственный близкий человек, который может ей помочь в такой ситуации.
Я сыграла на ее самомнении и в то же время на ее страхе. Страхе перед реальной ответственностью, перед проблемой, которую нельзя решить язвительным комментарием в телефон. —Ну… я не знаю… — замялась она. — У меня тут квартира маленькая… Да и мужа моего она раздражает… —Я понимаю, — поспешно согласилась я, давая ей лазейку для отступления. — Это же такая обуза… Но может, хоть на недельку? Пока не пройдет это обострение? Мы бы с Максимом могли даже на лекарства немного помочь…
— Нет-нет! — тут же отрезала она, испугавшись даже намека на финансовые траты. — Не надо. Я… я сама с ней поговорю. Вы уж там за ней присмотрите пока. И к врачу… да, обязательно уговорите ее сходить к врачу. Это очень важно.
— Спасибо вам огромное за понимание, Ирина Петровна! — сказала я с неподдельной, почти детской благодарностью. — Я так рада, что могу на вас положиться в этом вопросе! Вы настоящая семья!
Мы попрощались, и я положила трубку. По моей коже пробежали мурашки от смеси и торжества. Ход был сделан.
Вечером я вернулась домой с самым невозмутимым видом. Максим что-то готовил на кухне. Людмила Петровна сидела в гостиной с каменным лицом. Но в ее позе читалась какая-то подавленность.
Не прошло и получаса, как зазвонил ее телефон. Она взглянула на экран и удивленно подняла бровь — это была тетя Ирина. Она отошла в угол, приняв свой обычный конспиративный вид.
— Алло, Ир? Что случилось? Но на этот раз она не говорила громко и победно.Она в основном слушала. И ее лицо менялось с каждой секундой. Сначала оно выражало недоумение, потом растерянность, а затем — pure, неподдельное возмущение.
— Что? — наконец вырвалось у нее шепотом. — Какие погромы? О чем ты? Я совершенно адекватна! Она слушала еще,и ее глаза округлились от обиды. —Это она тебе наговорила? Да ты что! Это она сама меня изводит! Еду прячет, интернет отключила! Я тебе же жаловалась! Пауза.Ее лицо постепенно багровело. —К неврологу? Да ты с ума сошла, Ира! Я тебе говорю — это она все врет! Она тебя обманывает! Но,судя по тому, как она беспомощно замолкала и слушала, тетя Ирина явно не верила ей. Предательство было совершено. Ее главный союзник, ее стратег, под давлением «заботы» о ее же психическом здоровье, переметнулся на сторону врага и теперь советовал ей… лечиться.
— Да поняла я, поняла все! — вдруг резко и громко бросила она в трубку. — Спасибо за сестринскую поддержку! Очень ты мне помогла!
Она бросила телефон на диван, как раскаленный уголь. Ее трясло от ярости и унижения. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде я прочитала не просто злость. Я прочитала понимание. Понимание того, что ее только что мастерски переиграли. Что ее же оружие — ложь и манипуляция — было использовано против нее самой.
Она ничего не сказала. Она просто развернулась и ушла в свою комнату, хлопнув дверью так, что задрожали стекла в серванте.
Раскол в стане врага был совершен. Теперь они были по разные стороны баррикад.
Грохот захлопнутой двери отозвался эхом в натянутой тишине квартиры. Это был не просто звук — это был аккорд, завершающий целую симфонию манипуляций. Симфонию, в которой дирижерская палочка теперь была в моих руках.
Максим вышел из кухни, вытирая руки полотенцем. Его лицо выражало недоумение и тревогу. —Что это было? С мамой опять? Она на кого-то кричала? —Она разговаривала с тетей Ириной, — спокойно ответила я, подходя к окну и глядя на темнеющий город. — Кажется, у них возникли некоторые разногласия.
Он промолчал, понимая, что за моими словами скрывается нечто большее. Но спрашивать не стал. Возможно, боялся услышать ответ.
Последующие два дня в квартире царило зловещее, выжидательное затишье. Людмила Петровна почти не выходила из своей комнаты. Если она появлялась на кухне, то молча, избегая любого взгляда. Ее надменность и уверенность испарились, сменившись мрачной, кипящей обидой. Она была ранена в самое сердце — предательством собственной сестры.
Денис, лишившийся главной подстрекательницы, выглядел потерянным. Он бесцельно слонялся по квартире, тыкался в телефон, тратя последние гигабайты, но его наглая ухмылка пропала. Он чувствовал, что ветер переменился, и не знал, что делать.
Я наблюдала за всем этим с ледяным спокойствием. Моя тактика сработала. Лагерь противника был расколот, моральный дух сломлен. Но этого было мало. Им нужно было показать финальную, неопровержимую черту. Ту, за которую отступать уже будет некуда.
На третий день, вернувшись с работы, я застала дома Максима. Он пришел раньше. Вид у него был сосредоточенный и, впервые за долгое время, решительный. Давление родственников извне ослабло — тетя Ирина, видимо, перестала быть источником ядовитых советов. И он наконец-то смог выдохнуть и увидеть ситуацию без искажающей линзы семейного долга.
— Алина, мы должны это закончить, — сказал он, не дожидаясь моих вопросов. Его голос звучал твердо. — Сегодня.
Я кивнула. —Я полностью согласна.
Мы вошли в гостиную. Денис, как обычно, уткнулся в телефон. Людмила Петровна сидела в своем кресле и смотрела в окно, но взгляд ее был пустым. —Мама, Денис, нам нужно серьезно поговорить, — начал Максим. — Все. Сейчас.
Они оба повернулись к нему. Денис с ленцой, свекровь — с подозрительным, уставшим взглядом. —Опять начинается? — буркнул Денис. —Да, начинается, — холодно парировал Максим. — И сегодня же заканчивается. Мама, вы пожили здесь достаточно. Пора возвращаться домой и делать ремонт. Мы с Алиной готовы вам помочь деньгами на материалы, найти хороших мастеров. Но вы съезжаете. На этой неделе.
Людмила Петровна медленно подняла на него глаза. В них не было прежней ярости. Была лишь горькая обида. —Значит, решили избавиться от старой матери? Окончательно? Выгонишь меня, а потом будешь по ночам спать спокойно? —Мама, хватит, — голос Максима дрогнул, но он не отвел взгляда. — Я не выгоняю тебя. Я прошу тебя вернуться в твой дом. Ты сама все разрушила. Ты приехала на неделю, а осталась на месяцы. Ты перестала уважать нас, наш быт, нашу жизнь. Ты настроила против нас всех родственников. Ты позволила тете Ире управлять тобой, как марионеткой. Я люблю тебя. Но это — мой дом. И моя семья — это Алина. И я выбираю ее и наш покой.
Он сказал это тихо, но с такой невероятной для него силой и убежденностью, что у меня внутри все перевернулось. Он наконец-то сделал этот выбор. Неподдельный, без оглядки на мнение окружающих.
Людмила Петровна смотрела на него, и кажется, впервые действительно видела не своего маленького сына, а взрослого мужчину, который способен отстаивать свои границы. Ее губы задрожали. —Так вот как… Новая семья важнее родной матери… Я так и знала…
— Нет, — перебил он. — Важнее — моя собственная семья. Та, которую я создал сам. А вы — моя родня. И я буду помогать вам и поддерживать. Но жить мы будем отдельно.
В комнате повисла тяжёлая пауза. Денис наблюдал, но уже без прежнего надменного любопытства. Он понимал, что его бесплатная кормушка закрывается.
И тогда заговорила я. Четко, спокойно, как на допросе свидетеля. —Людмила Петровна, Денис. Вы съезжаете добровольно в течение семи дней. Сегодня пятница. До следующей пятницы включительно.
Я сделала небольшую паузу, давая им осознать срок. —Если вы этого не сделаете, — продолжила я, — в понедельник утром я вызову участкового и напишу заявление о самоуправстве. Факт вашего проживания без регистрации по месту пребывания свыше девяноста дней будет зафиксирован. После этого мы начнем официальную процедуру выселения через суд. У нас есть все документы, подтверждающие наши права на эту квартиру. Суд примет нашу сторону. Но зачем нам доводить до такого позора? Чтобы судебные приставы выносили ваши вещи под акт? Чтобы у Дениса появилась судимость за несоблюдение решения суда?
Я смотрела то на нее, то на него. Денис побледнел. Слово «судимость» явно произвело на него впечатление. Людмила Петровна смотрела на меня с ненавистью, но уже бессильной. Она понимала, что это не враньё. Это — закон. Тот самый, против которого ее «моральные козыри» были бессильны.
— Ты… ты не посмеешь… — хрипло прошептала она. —Посмею, — без тени сомнения ответила я. — Я уже все узнала и подготовила.
Максим, немного оправившись, добавил: —Мама, давай не будем доводить до этого. Уезжай по-хорошему. Сохраним хоть какое-то подобие нормальных отношений. Я вам снять квартиру на первый месяц, пока у вас будет идти ремонт.
Это было последнее, решающее предложение. Путь к отступлению с лицом. Деньги на съемное жилье снимали с него последние обвинения в скупости и жестокости.
Людмила Петровна опустила голову. Вся борьба, вся надменность вышли из нее. Она выглядела старой и уставшей. Она проиграла. И она знала это. —Хорошо, — тихо, почти неслышно, сказала она. — Мы съедем.
Больше она ничего не сказала. Она поднялась с кресла и, не глядя ни на кого, медленно побрела в свою комнату, чтобы в одиночестве переварить свое поражение.
Денис молча последовал за ней.
Мы с Максимом остались одни в гостиной. Он тяжело выдохнул и опустился на диван. Я села рядом. Мы не говорили ни слова. Мы просто сидели в тишине, прислушиваясь к гулу города за окном и к тишине, наконец-то воцарившейся в нашем доме.
Война была окончена.
Тишина, наступившая после их капитуляции, была иной. Не натянутой и враждебной, а тяжелой, густой, как воздух после грозы. Мы с Максимом молча сидели на диване, не в силах пока что осознать, что битва, длившаяся неделями, наконец окончена.
Первым нарушил молчание он. —Я пойду, поговорю с ней, — тихо сказал он, поднимаясь. — Нужно обсудить детали. Когда, во сколько, как помочь с вещами.
Я кивнула. Ему нужно было сделать это самому. Закрыть разговор лицом к лицу, по-взрослому, без моих подсказок. Он пошел к ее комнате и тихо постучал. Ответа не последовало. Он приоткрыл дверь и скрылся за ней.
Я осталась одна. Встала, прошлась по квартире. Моему взору открывались следы их пребывания: пятно на ковре, потертость на обоях от дивана, который передвинула свекровь, пустая ваза для печенья. Каждая деталь говорила о чужом присутствии, о временном, но таком плотном вторжении в нашу жизнь.
Я подошла к окну. За стеклом зажигались огни большого города, живущего своей жизнью. Здесь, внутри, наконец-то воцарялся наш порядок. Наш покой.
Через полчаса Максим вышел. Выглядел он изможденным, но спокойным. —Договорились. Завтра с утра начинают собираться. Я помогу им отвезти вещи и заеду в магазин стройматериалов, закажу им мастеров на следующую неделю. Деньги… я возьму из нашего общего запаса, если ты не против.
— Конечно, не против, — ответила я. Это была необходимая плата за нашу свободу. И он это понимал.
Оставшиеся дни пролетели в странной, отстраненной суете. Людмила Петровна и Денис почти не выходили из комнаты, упаковывая свои разросшиеся за это время пожитки. Звуки доносились приглушенные: скрип картонных коробок, шепот. Никаких скандалов, никаких претензий. Только тяжелое, молчаливое принятие.
В день отъезда я специально ушла на работу пораньше. Мне не хотелось участвовать в финальной сцене, видеть их обиженные лица, давать повод для последних колкостей. Я оставила Максиму решать этот финал.
Вернулась я уже затемно. Когда ключ повернулся в замке, сердце мое на мгновение ёкнуло — а вдруг ничего не изменилось? Вдруг они передумали?
Я открыла дверь.
Тишина. Не просто отсутствие звуков телевизора или приставки. А качественно иная тишина. Полная, глубокая, принадлежащая только нам.
Я медленно прошла по квартире. В гостиной было пусто. Диван стоял на своем месте. На полках больше не было чужих фотографий. Дверь в их комнату была распахнута настежь. Я заглянула туда. Комната была пуста. Чисто выметена. Постельное белье снято и сложено стопкой на голом матрасе. Казалось, даже воздух стал другим — тяжелый запах чужих духов и еды наконец-то выветрился.
Я выдохнула. Обошла всю квартиру, включая ванную и кухню. Ни одной их вещи. Ни одного напоминания.
Они уехали.
Я стояла посреди гостиной и не чувствовала радости. Не чувствовала торжества. Была лишь огромная, всепоглощающая усталость. Усталость от войны, от напряжения, от необходимости постоянно быть настороже и держать оборону.
Ключ повернулся в замке. Вошел Максим. Он выглядел смертельно уставшим. Он молча поставил сумку с продуктами на пол и огляделся тем же оценивающим взглядом, что и я.
— Все? — тихо спросила я. —Все, — ответил он. — Отвез их. Помог разгрузить. Оставил денег на первое время. Мастера будут в понедельник.
Мы молча смотрели друг на друга через пустое пространство комнаты. Между нами лежали недели ссор, обид, молчаливых упреков и открытых конфликтов. Мы оба были изранены и истощены.
— Прости меня, — вдруг сказал он, и голос его сорвался. — Прости, что не поддержал тебя сразу. Что заставлял тебя терпеть это… это безумие. Я просто…
— Я знаю, — перебила я его. — Ты просто хотел всем угодить. И не знал как.
Он кивнул, не в силах говорить. Ко мне он не приближался, будто между нами все еще стояла невидимая стена.
Я сделала первый шаг. Потом еще один. Подошла к нему и обняла. Он напрягся на мгновение, а потом обхватил меня так сильно, будто боялся отпустить. Он дрожал.
— Я чуть не потерял тебя, — прошептал он в мое плечо. — Из-за них. Из-за своей глупости. Я чуть не потерял наш дом.
Мы стояли так посреди нашей пустой, тихой, наконец-то принадлежащей только нам квартиры, и медленно, по крупицам, собирали осколки нашего доверия и нашего покоя.
Позже мы сели на диван в гостиной. Не включали телевизор. Не говорили. Просто сидели, прислушиваясь к тишине. Она была непривычной, почти звенящей.
— Как же тут тихо, — наконец произнес Максим. —Да, — согласилась я. — Теперь это снова наш дом.
Он взял мою руку в свою. —Я больше никогда не допущу такого. Никогда. Я даю тебе слово.
Я не стала ничего говорить. Я просто обняла его крепче. Слова были сейчас не нужны. Нужны были дела. И время, чтобы залечить раны.
Я встала и подошла к окну. Распахнула его настежь. В квартиру ворвался прохладный ночной воздух, неся с собой гул машин и далекие огни. Он смывал последние следы чужих запахов, чужих голосов, чужих жизней.
Я глубоко вдохнула. Впереди был долгий путь налаживания отношений, установления новых, здоровых границ. Возможно, нам предстояло пойти к психологу. Но это было уже завтра.
А сегодня был только наш дом. Наша тишина. Наша, выстраданная и завоеванная, свобода.
И это того стоило.