Елена Сергеевна закрыла за собой тяжелую дверь архива, и привычная, почти соборная тишина сменилась гулкой суетой музейного коридора. Командировка в Тобольск, хоть и была продуктивной — удалось поработать с уникальными метрическими книгами демидовских заводов — вымотала ее до предела. Две недели в казенной гостинице, скудные ужины и долгие вечера в одиночестве. Сейчас ей хотелось только одного: домой. В свою тихую, уютную «двушку» на улице Малышева в Екатеринбурге, где на широком подоконнике в гостиной ждала ее коллекция старинных открыток, а в спальне — любимое кресло и стопка непрочитанных книг.
Она мысленно перебирала планы на вечер: принять горячую ванну с солью, заварить крепкий чай с чабрецом, который она привезла из Тобольска, и просто сидеть, слушая тишину. Ее муж Дмитрий должен был вернуться с рыбалки только завтра, так что целый вечер принадлежал только ей. Эта мысль грела душу сильнее, чем предвкушение встречи с мужем. Последние годы их совместной жизни все больше напоминали сосуществование двух соседей, один из которых постоянно генерировал безумные идеи, а вторая — молчаливо разгребала последствия.
Такси неслось по вечернему городу, мелькали знакомые огни. Вот ее дом, сталинка с высоким цоколем и лепниной под самой крышей. Квартира досталась ей от родителей, и каждый уголок здесь был пропитан воспоминаниями. Здесь она учила уроки, здесь мама пекла свои знаменитые шаньги с картошкой, а отец читал вслух «Угрюм-реку». Это было не просто жилье. Это была ее крепость, ее кокон.
Расплатившись с водителем, она подхватила небольшой чемодан и сумку с гостинцами и бодро взбежала на свой третий этаж. Сердце сладко заныло в предвкушении. Вставила ключ в замочную скважину. Раз. Другой. Ключ не поворачивался. Вообще. Словно уперся в глухую стену.
— Да что ж такое… — пробормотала Елена, пробуя снова. Никакого результата. Может, замок заело? Но он же новый, немецкий, Дима настоял на замене полгода назад, говорил — «для надежности». Она нажала на кнопку звонка. Мелодичный перезвон, который она сама выбирала, показался ей чужим и неуместным.
За дверью послышались шаги. Но не шаркающие домашние тапочки Димы. Что-то другое, более быстрое, женское. Щелкнул замок, и на пороге появилась… незнакомая женщина. Лет сорока пяти, с ярко накрашенными губами и копной осветленных волос, собранных в небрежный пучок. На ней был цветастый халат, который Елена видела впервые в жизни.
— Вам кого? — спросила женщина с ноткой плохо скрываемого раздражения, оценивающе оглядывая Елену с ног до головы.
Елена Сергеевна замерла, сжимая в руке ручку чемодана. Мир качнулся. Это какая-то ошибка. Она перепутала этаж? Дверь? Она бросила взгляд на номер на двери. «47». Ее квартира.
— Я… я здесь живу, — растерянно проговорила она, и собственный голос показался ей тонким и жалким.
Женщина хмыкнула.
— Интересно, девки пляшут. Вообще-то, здесь мы живем.
Из глубины квартиры донесся звонкий мальчишеский голос: «Мам, кто там? Мультики сейчас начнутся!» и следом — мужской, басовитый: «Марин, да закрой ты, сквозит!».
Марина. Это имя кольнуло Елену ледяной иглой. Так звали сестру Дмитрия.
— Марина? — переспросила Елена, и в голосе ее уже звенел металл. — А где Дима?
В этот момент в коридор вышел и сам Дмитрий. В растянутых трениках и футболке с надписью «Царь, просто царь». Увидев жену на пороге, он застыл, а лицо его приобрело совершенно дурацкое, виноватое выражение.
— Леночка? А ты… ты же завтра должна была…
— Что здесь происходит, Дима? — спросила Елена тихо, но так, что все звуки в квартире разом стихли.
***
— Леночка, ну ты войди, чего на пороге стоять, — засуетился Дмитрий, оттесняя сестру. — Устала, небось, с дороги. Сейчас все объясню.
Елена вошла в собственную квартиру, как в чужой враждебный мир. Запах… запах был другой. Вместо привычного тонкого аромата книжной пыли и лаванды пахло жареной картошкой, мужским дезодорантом и чем-то еще, незнакомым и неприятным. В ее прихожей, где всегда царил идеальный порядок, на полу валялись мужские ботинки 45-го размера, детские кроссовки со светящейся подошвой и женские сапоги на шпильке. Ее изящная вешалка для шляп была завалена какими-то куртками.
Из гостиной высунулся муж Марины, Антон, — грузный мужчина с лицом, вечно выражающим вселенскую усталость. Он кивнул Елене, как старой знакомой, и снова скрылся. Мимо пробежал мальчик лет восьми, ее племянник Костя, которого она видела от силы пару раз в жизни. Он был с планшетом в руках и даже не взглянул на нее.
— Проходи на кухню, я чайник поставлю, — предложил Дмитрий, избегая ее взгляда.
Она молча последовала за ним. Кухня… Ее светлая, почти стерильная кухня была неузнаваема. На столе — крошки, липкие пятна от варенья, гора немытой посуды в раковине. Ее любимая орхидея, которую она холила и лелеяла, была сдвинута на край подоконника, а на ее месте стояла трехлитровая банка с мутным рассолом.
— Ну, я слушаю, — сказала Елена, садясь на табуретку. Руки она положила на колени, чтобы муж не видел, как они дрожат.
— Лен, ты только не волнуйся, — начал он свою обычную песню. — Тут такое дело… В общем, это временно. Совсем ненадолго. У Марины с Антоном подвернулся шикарный вариант. Помнишь, я тебе рассказывал про свой новый проект? Эко-ферма по разведению виноградных улиток. Для ресторанов. Золотое дно, Лен!
Елена молчала. Она слышала про этот «проект» перед отъездом. Это была очередная, сто первая по счету, гениальная идея Дмитрия, которая должна была сделать их миллионерами. До этого были страусиная ферма (страусы оказались слишком агрессивными), производство крафтового пива (прогорело, не успев открыться) и инвестиции в криптовалюту (деньги просто исчезли).
— Так вот, — продолжал он, воодушевляясь, — нужен был стартовый капитал. А у Марины с Антоном как раз была их «однушка» в спальном районе. Они ее продали! Быстро, с руками оторвали. И все деньги вложили в наше общее дело! Понимаешь? Это семейный бизнес!
— Понимаю, — ледяным тоном произнесла Елена. — Я не понимаю одного: что они делают здесь? В моей квартире.
— Ну как что? — искренне удивился Дмитрий. — Им же жить где-то надо, пока ферма не начнет приносить доход. Это же буквально пара-тройка месяцев! Ну, может, полгода. Лен, ну мы же семья! Они нам помогли, вложились! Не на улицу же их? Я знал, что ты поймешь. Ты же у меня самая добрая.
В этот момент на кухню вплыла Марина. Она уже переоделась в джинсы и обтягивающую кофточку.
— О, а я уж думала, вы там до ночи совещаться будете, — сказала она с улыбкой, которая не затронула ее колючих глаз. — Лена, ты не переживай. Мы тебе не помешаем. Мы тихие. Я тут уже немного обжилась, порядок свой навела. А то у тебя как в музее, честное слово, дышать нечем.
«Порядок свой навела». Эта фраза взорвала что-то внутри Елены. Она посмотрела на свою кухню, на чужие чашки, на грязную тряпку, брошенную на ее белоснежную столешницу.
— Где я буду спать? — спросила она, глядя не на сестру мужа, а прямо ему в глаза.
— Ну… — замялся Дима. — Мы пока в вашей спальне устроились. Кровать-то там большая. А ты… мы тебе в гостиной кресло-кровать разложим. Оно удобное, почти новое. Костик все равно с нами спит, так что тебе там никто мешать не будет.
Ее спальня. Ее кровать, где она спала с девятнадцати лет. Ее мир. Отдан. Просто так. Без ее ведома.
— Ясно, — сказала она и поднялась. Ноги были ватными. — Я устала. Я хочу отдохнуть. Разложите мне, пожалуйста, мое… ложе.
Она произнесла это с такой ядовитой иронией, что даже до Дмитрия что-то дошло. Он виновато опустил глаза. А Марина лишь пожала плечами.
— Конечно-конечно. Сейчас все сделаем. Чувствуй себя как дома.
Эта ночь стала для Елены персональным адом. Кресло-кровать, купленное «на всякий случай, для гостей», оказалось жестким и скрипучим. Из-за тонкой стены доносился храп Антона, перемежающийся с бормотанием работающего телевизора. Пахло чужим. Чужим потом, чужими духами, чужой жизнью. Она лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, на котором плясали отсветы фар проезжающих машин, и чувствовала себя не просто гостьей в собственном доме. Она чувствовала себя вещью, которую передвинули с места на место, потому что она мешала.
В ее голове, как в испорченном калейдоскопе, сменялись картинки: вот она, маленькая, сидит в этом самом кресле, а отец читает ей сказку. Вот они с Димой, молодые, клеят в этой комнате обои и смеются, измазавшись в клее. А вот сейчас… сейчас ее жизнь, ее прошлое, ее пространство растоптали грязными сапогами, оправдывая это великой идеей «семейного бизнеса». И самое страшное — это сделал ее муж. Человек, который должен был быть ее защитой и опорой.
Утром она проснулась от грохота на кухне. Это Марина готовила завтрак, гремя сковородками и громко разговаривая с сыном. Елена тихо оделась и, не выпив даже чаю, ушла на работу. Музей встретил ее спасительной тишиной и запахом старой бумаги. Это был единственный островок ее прежнего мира, который еще не был захвачен.
***
— Они тебя выживают, Лен. Это же классика жанра.
Светлана, ее коллега и единственная близкая подруга, помешивала ложечкой остывающий чай в граненом стакане. Они сидели в их «каморке», маленькой комнате-мастерской, заваленной папками, коробками с документами и инструментами для реставрации. Светлана была женщиной резкой, прошедшей огонь, воду и два развода. Ее жизненный опыт был выписан на ее лице — в жесткой складке у губ и внимательном, ничего не упускающем взгляде.
— Да нет, Света, ты не понимаешь… Дима говорит, это временно, — вяло возразила Елена, хотя и сама уже не верила в эти слова. Прошла неделя. Неделя непрекращающегося кошмара.
Костя носился по квартире, как маленький ураган, оставляя за собой след из крошек и сломанных игрушек. Антон большую часть дня лежал на ее диване перед телевизором, вставая только для того, чтобы поесть. А хозяйкой в доме окончательно стала Марина. Она без спроса переставила мебель в гостиной, «чтобы было больше простора». Коллекцию старинных открыток с подоконника она свалила в коробку из-под обуви и засунула на антресоли, заявив, что это «пылесборники».
— Лена, очнись! — Светлана стукнула стаканом по столу. — Какой временно? Они продали свою квартиру. Все. Точка. Им некуда идти. Они пустили корни в твоей квартире, в твоей жизни. А твой благоверный им в этом помог. Он предал тебя, ты это понимаешь?
Елена молчала, комкая в руках бумажную салфетку. Предал. Слово было страшное, окончательное. Но ведь Дима не со зла… Он просто… такой. Вечный ребенок, наивный и безответственный. Он всегда верил в чудо, в легкие деньги, в то, что все как-нибудь само устроится. А она… она всегда была рядом, чтобы «устроилось».
— Мой бывший, второй, — продолжила Светлана уже спокойнее, — тоже был такой «мечтатель». Все прожекты строил. А потом привел в нашу общую квартиру свою маму. Тоже «временно», пока ей в деревне дом не отремонтируют. Через месяц я поняла, что ремонтировать его никто не собирается. А еще через два свекровь мне заявила, что борщ я готовлю неправильно и рубашки сыночку глажу не с той стороны.
— И что ты сделала? — тихо спросила Елена.
— Что сделала… Собрала его вещи и вещи его мамы в большие мусорные мешки и выставила на лестничную клетку. А потом сменила замки. Он орал, угрожал милицией. А я сказала: «Квартира моя, куплена до брака. Правила — мои. Не нравится — суд в помощь». Покричал и ушел. Конечно, потом развод, нервы… Но, Лен, свобода и душевный покой стоят дороже. Пойми, это твоя территория. Не их. И не твоего мужа, раз уж на то пошло. Квартира твоих родителей. Это твое убежище. И если ты сейчас его не отстоишь, они сожрут тебя. Вместе с твоими книгами и открытками.
Разговор со Светланой подействовал на Елену, как ушат ледяной воды. Она впервые за эту неделю посмотрела на ситуацию не как на досадное недоразумение, а как на полномасштабное вторжение, требующее ответных действий.
Вечером, вернувшись домой, она с порога заявила:
— Марина, я прошу освободить мою спальню. Я хочу спать в своей кровати.
Марина, которая красила ногти в гостиной, удивленно подняла на нее глаза. Дмитрий, читавший газету, напрягся.
— Лена, ты чего? — протянула Марина. — Мы же договорились. У нас тут вещи, все разложено. Куда мы сейчас?
— Куда хотите, — отрезала Елена, сама удивляясь своей твердости. — Можете перебраться в гостиную на кресло-кровать. Оно, как утверждал Дмитрий, очень удобное.
— Да ты в своем уме? — взвилась Марина, вскакивая. — Мы тут, можно сказать, ради вашего семейного блага своей квартирой пожертвовали, а ты нам условия ставишь? Неблагодарная!
— Благодарить за то, что вы без спроса заняли мой дом и ведете себя в нем, как хозяева? — голос Елены звенел. — Спальню. Освободить. Сегодня же.
Дмитрий попытался вмешаться:
— Леночка, ну зачем так… Давай по-хорошему…
— По-хорошему уже не получилось, Дима, — перебила она его. — Когда ты впустил сюда свою сестру с семьей, не спросив меня.
В тот вечер произошел первый большой скандал. Марина кричала, что Елена эгоистка и думает только о себе. Антон что-то бубнил про «не по-людски». Дмитрий метался между женой и сестрой, пытаясь всех примирить. Но Елена стояла на своем. В итоге, со скрипом, проклиная все на свете, Марина и Антон перетащили свои вещи в гостиную.
Засыпая в своей кровати, на своих простынях, пахнущих лавандой, Елена впервые за неделю почувствовала не отчаяние, а злую, холодную решимость. Это была лишь первая битва. Война еще предстояла.
***
Следующие дни превратились в позиционное противостояние. Марина с Антоном демонстративно игнорировали Елену, громко обсуждая ее «склочный характер» и «жлобство». Дмитрий ходил с видом побитой собаки, пытаясь то заискивать перед женой, то упрекать ее в отсутствии сочувствия к родственникам. Елена же замкнулась в себе. Она приходила с работы, запиралась в своей спальне и выходила только по крайней необходимости. Ее квартира больше не была ее крепостью, она стала полем боя.
Развязка наступила неожиданно. В один из вечеров Дмитрий подошел к ней с какой-то бумагой и ручкой.
— Леночка, подпиши, пожалуйста, тут одну формальность, — сказал он заискивающим тоном.
Елена взяла лист. Это было согласие собственника на получение кредита под залог будущих доходов от коммерческой деятельности. В документе фигурировала ее квартира. Точнее, ее кадастровый номер. Они собирались взять кредит на развитие своей улиточной фермы, используя ее родительскую квартиру как косвенное обеспечение. У нее потемнело в глазах.
— Ты… ты что задумал? — прошептала она.
— Лен, это чистая формальность! — затараторил он. — Банку нужна гарантия, что у нас есть хоть какое-то имущество. Это не залог в прямом смысле! Никто квартиру не отберет! Ферма через полгода уже миллионы приносить будет! Мы с тобой на Мальдивы поедем, я тебе обещаю!
— Нет, — сказала Елена.
— Что «нет»? — не понял он.
— Нет, Дима. Я это не подпишу. Никогда.
Он смотрел на нее так, будто она сказала, что Земля плоская. В его мире, где она всегда со всем соглашалась, всегда подставляла плечо, всегда говорила «да», ее «нет» прозвучало как выстрел.
— Ты не понимаешь! — его голос сорвался на крик. — Там все уже договорено! Марина с Антоном последние деньги вложили! Это наш единственный шанс! Ты хочешь все разрушить?!
На крик из гостиной прибежала Марина.
— Что тут у вас? Лена, ты опять за свое?
— Она не хочет подписывать! — почти плача, пожаловался Дмитрий сестре.
Марина выхватила у Елены бумагу, пробежала ее глазами, и ее лицо исказилось от ярости.
— Ах ты… Мы для нее всем рискнули, а она нам нож в спину! Да что ты за человек такой! Всегда знала, что ты себялюбивая стерва! Думаешь только о своих книжках-открытках! Тебе на семью плевать!
— На какую семью, Марина? — спросила Елена, и голос ее был спокоен до ужаса. — На ту, что вломилась в мой дом? На ту, что пытается отнять у меня последнее, что у меня есть? Это не семья. Это стая.
Это было последней каплей. Оскорбления посыпались градом. Марина кричала, что Елена всю жизнь сидела на шее у Дмитрия, хотя было с точностью до наоборот. Что она бездушная мещанка, которая не ценит его «талант». Дмитрий поддакивал, обвиняя жену в том, что она рушит его мечту. Даже Антон вставил свои пять копеек, пробубнив что-то о том, что «нормальные жены мужей поддерживают».
Елена стояла посреди своей спальни и слушала все это. И вдруг почувствовала… ничего. Пустоту. Боль, обида, страх — все это перегорело и остался только холодный пепел. Она смотрела на мужа, с которым прожила двадцать пять лет, и не видела родного человека. Она видела чужого, слабого, эгоистичного мужчину, который готов продать ее, ее покой, ее прошлое за очередной мыльный пузырь.
Она молча дождалась, пока они выдохнутся. Потом подошла к шкафу, достала большой дорожный чемодан Димы и открыла его на кровати.
— Что ты делаешь? — опешил Дмитрий.
— Собираю твои вещи, — ровным голосом ответила она. — Ты, твоя сестра и ее семья должны покинуть мою квартиру. Даю вам час.
— Ты… ты меня выгоняешь? — в его голосе было не столько возмущение, сколько детское изумление.
— Да.
— Но… куда я пойду?
— Это больше не моя забота, Дима. У вас теперь семейный бизнес. Вот и держитесь друг за друга. Можете поехать на свою улиточную ферму. Говорят, свежий воздух полезен для нервов.
Она методично открывала ящики комода и швыряла в чемодан его рубашки, носки, свитера. Марина застыла с открытым ртом. Кажется, она впервые поняла, что тихая, покладистая Лена — это не слабость, а долготерпение. И оно только что кончилось.
— Ты еще пожалеешь! — прошипела Марина. — Мы в суд на тебя подадим! За моральный ущерб!
— Подавайте, — бросила Елена через плечо, выгребая из ванной его бритвенные принадлежности. — Адрес суда знаете? А теперь, пожалуйста, на выход. Все.
Дмитрий попытался схватить ее за руку.
— Лена, прекрати! Давай поговорим!
Она отдернула руку, как от огня.
— Мы все уже сказали друг другу, Дима. Час пошел. Если через час вы не уйдете, я вызову полицию. И поверь, я это сделаю.
Она выставила собранный чемодан и несколько пакетов в коридор. Потом вернулась в спальню и заперла дверь изнутри. Она села на кровать и только тогда позволила себе заплакать. Это были не слезы обиды или жалости к себе. Это были злые, освобождающие слезы. Она оплакивала не мужа, а двадцать пять лет своей жизни, потраченных на иллюзию.
За дверью слышались приглушенные голоса, суетливая беготня, ругань Марины. Ровно через час в квартире стало тихо. Елена подождала еще минут десять, потом осторожно выглянула. В прихожей было пусто. Вещей не было.
Она медленно обошла свою квартиру. Гостиная была перевернута вверх дном. На кухне — гора грязной посуды. Но это был ее беспорядок. В квартире стояла тишина. Благословенная, оглушительная тишина.
Елена подошла к окну. Внизу, под фонарем, стояли три фигуры с чемоданами и сумками. Дмитрий что-то отчаянно доказывал сестре, размахивая руками. Марина злобно от него отмахивалась. Антон просто стоял рядом, опустив голову. Они выглядели жалко и потерянно. На мгновение в сердце Елены кольнула жалость. Но она тут же задавила ее. Жалость — это то, что держало ее в этом болоте все эти годы. Хватит.
Она задернула штору. Пошла на кухню, надела резиновые перчатки, налила в раковину горячей воды и с яростным упорством принялась отмывать свою жизнь от чужой грязи.
***
Прошло полгода. За это время Елена подала на развод. Дмитрий сначала пытался мириться, караулил у подъезда с цветами, писал слезливые сообщения. Когда понял, что это бесполезно, перешел к угрозам и требованиям раздела имущества. Суд разделил их небольшие совместные накопления и старенькую машину, на которой Дмитрий и уехал в неизвестном направлении. Квартира, как добрачное имущество Елены, осталась при ней.
Об улиточной ферме больше никто не слышал. Светлана через своих знакомых узнала, что вся троица уехала в какой-то маленький городок в Челябинской области, где у Антона были дальние родственники.
Елена постепенно приводила в порядок и квартиру, и свою душу. Она сделала небольшой ремонт, переклеила обои в гостиной, выбрав светлый, солнечный оттенок. Выбросила старое кресло-кровать, а на его место поставила изящный стеллаж для своих любимых книг.
На широкий подоконник вернулась ее коллекция открыток. Рядом с ними появились новые жильцы — несколько горшочков с фиалками, которые ей подарила Светлана на новоселье в ее же собственной квартире.
Иногда, тихими вечерами, сидя в своем любимом кресле с книгой и чашкой ароматного чая, она вспоминала тот кошмарный месяц. Вспоминала чужой запах в своей прихожей, наглый взгляд Марины, виноватые глаза Дмитрия. И понимала, что благодарна им. Благодарна за то, что они своим варварским вторжением заставили ее проснуться. Они хотели отнять у нее квартиру, а в итоге — вернули ей саму себя.
Она больше не была тихой, ведомой женщиной, плывущей по течению. Она была Еленой Сергеевной. Женщиной, у которой есть свой дом, свои правила и своя, наконец-то обретенная, тихая, бесценная свобода. И эта свобода пахла свежестью, старыми книгами и цветущими фиалками.