Ольга любила порядок. Не тот глянцевый, журнальный, где каждая подушка лежит под выверенным углом, а свой, внутренний, почти ритуальный. Книги в ее университетской библиотеке стояли по струнке, карточки в каталоге были рассортированы с аптекарской точностью, а дома, в их с Сергеем двухкомнатной «сталинке» с видом на притихшую улочку Нижнего Новгорода, каждая вещь знала свое место. Этот порядок давал ей ощущение контроля над жизнью, которая после пятидесяти двух лет все чаще норовила выскользнуть из-под этого самого контроля, как слишком тонкая страница старинной книги.
Пропажи начались давно, лет десять назад. Они были мелкими, почти незаметными, как опечатки в хорошо вычитанном тексте. Сначала исчезла тонкая золотая цепочка, подарок Сергея на пятую годовщину свадьбы. Ольга перерыла всю квартиру, вздыхала, корила себя за рассеянность. Сергей тогда обнял ее, пахнущий работой и чем-то неуловимо родным, и сказал: «Оль, ну не переживай ты так. Найдется. Или новую купим, еще лучше». Не нашлась. И не купили. Потом пропали мамины сапфировые серьги-гвоздики – единственная память о ней, строгой учительнице русского языка. Ольга тогда плакала тихо, в ванной, чтобы никто не видел. Сергей снова утешал, но уже с легким раздражением: «Нужно быть внимательнее, Оля. Вещи дорогие».
С годами таких «незаметных» потерь накопилось на целую шкатулку. Брошь с гранатом от бабушки, янтарное ожерелье, привезенное из Светлогорска, серебряный браслет с чернением. Ольга почти смирилась. Она списала все на собственную невнимательность, на возраст, на суету жизни. Иногда, правда, в тихие вечера, когда Сергей смотрел свой футбол, а за окном медленно плыли огни проспекта Гагарина, ее охватывало странное, холодное предчувствие. Словно кто-то методично, по кусочку, выкрадывал не просто украшения, а ее воспоминания, ее прошлое. Но она гнала эти мысли. Разрушать свой упорядоченный мир было страшно.
Все изменилось в одно душное субботнее утро в конце июля. Золовка Марина, сестра Сергея, затеяла переезд на дачу. Не капитальный, а так, «вывезти старый хлам». Марина была полной противоположностью Ольги – громкая, энергичная, вся состоящая из широких жестов и восклицательных знаков. Ее любовь была удушающей, ее забота – навязчивой.
— Олечка, Сереженька, ну помогите сестре! — ворковала она в трубку за неделю до этого. — У меня спина, лапы ломит, хвост отваливается! Одна я этот сервант прабабушкин не сдвину!
Сергей, как всегда, тут же согласился. Он вообще редко мог отказать сестре. «Ну ты же знаешь Марину, она без нас не справится», — эта фраза стала мантрой их семейной жизни. Ольга молча кивнула. Спорить было бесполезно. Это означало бы выслушать лекцию о семейных ценностях от Сергея и поток обид от Марины.
И вот они на даче. Старый, но крепкий домик в Богородском районе, пахнущий флоксами, яблоками и пылью. Пока мужчины, кряхтя, тащили по лестнице тот самый легендарный сервант, Марина отправила Ольгу в чулан – темную, забитую под завязку кладовку под лестницей.
— Ольчик, солнышко, достань там банки с огурцами прошлогодними, на стол поставим, — пропела она, утирая со лба воображаемый пот. — Они там в углу, за старыми пальто.
Ольга послушно шагнула в полумрак. В нос ударил спертый запах нафталина и чего-то кисловатого. Она с трудом протиснулась мимо висящих шуб и мешков с картошкой. Банки действительно стояли в дальнем углу. Чтобы до них добраться, нужно было отодвинуть несколько картонных коробок. Одна, средних размеров, перевязанная бечевкой, показалась ей знакомой. Обычная коробка из-под обуви, но что-то в ней было… родное. Ольга машинально потянула ее на себя. Коробка была тяжелее, чем казалась. Бечевка развязалась, и крышка соскользнула.
Сердце Ольги пропустило удар, а потом заколотилось так громко, что, казалось, его стук слышен был даже на улице, где пыхтел Сергей. Внутри, на подстилке из пожелтевшей ваты, лежали они. Ее сокровища. Ее украденные воспоминания.
Вот тонкая, чуть потемневшая от времени золотая цепочка. Вот мамины сапфировые гвоздики, тускло поблескивающие в полумраке. А вот и бабушкина гранатовая брошь, похожая на застывшую каплю крови. Янтарное ожерелье, серебряный браслет… Все здесь. Каждая пропажа, оплаканная и давно списанная в убытки жизни.
Воздуха не хватало. Ольга прислонилась к пыльной стене, чувствуя, как земля уходит из-под ног. В голове не было мыслей, только оглушительный, белый шум. Этого не может быть. Это ошибка. Марина… Зачем? Как? Она ведь всегда называла ее «Олечка», «сестренка», привозила с юга пахлаву, звонила на все праздники.
Руки дрожали. Ольга осторожно, словно боясь обжечься, коснулась холодного металла броши. В памяти тут же всплыл образ бабушки – сухонькой, строгой, с такими же темными, как эти гранаты, глазами. «Носи, внученька. Это камень верности». Верности… Какая злая ирония.
— Оль, ты где там? Нашла? — донесся с улицы голос Сергея.
Ольга вздрогнула, как пойманный вор. Она судорожно захлопнула коробку, задвинула ее на место, схватила первые попавшиеся банки и, спотыкаясь, вышла на свет. Лицо горело. Она боялась посмотреть на мужа, на Марину. Ей казалось, что у нее на лбу огненными буквами написано: «Я знаю».
— Нашла, — сказала она глухим, чужим голосом, ставя банки на стол.
Марина, румяная и довольная, уже накрывала на стол.
— Вот умница моя! А я уж думала, ты там в спячку впала, как медведь в берлоге. Садитесь, садитесь, сейчас шашлычок поспеет!
Весь оставшийся день прошел как в тумане. Ольга механически жевала мясо, кивала на щебет Марины, отвечала невпопад на вопросы Сергея. А перед глазами стояла та коробка. Она видела ее так ясно, будто та была прозрачной. Каждый завиток на браслете, каждая грань на сапфире. Десять лет лжи. Десять лет ее считали растяпой, неряхой, а вор сидел с ней за одним столом, ел ее салат и называл ее «солнышком».
Но больнее всего было другое. Марина не могла сделать это одна. Некоторые вещи пропадали, когда они были в гостях у золовки. Но другие… Другие исчезали из их собственной квартиры. После визитов Марины. А Сергей? Он что, не замечал? Или не хотел замечать? Мысль была настолько чудовищной, что Ольга почувствовала тошноту.
Домой они ехали в молчании. Сергей пытался завести разговор о дачных делах, но натыкался на глухую стену. Ольга смотрела в окно на пролетающие мимо деревни и чувствовала, как ее привычный, упорядоченный мир трещит по швам и рассыпается на тысячи острых осколков.
— Оль, у тебя что-то случилось? — не выдержал наконец Сергей, когда они уже въезжали в город. — Ты сама не своя. На Марину обиделась, что ли? За то, что в чулан послала?
Ольга медленно повернула к нему голову.
— Сережа, — ее голос был спокоен, но в этой спокойствии звенела сталь. — Останови машину.
Он удивленно посмотрел на нее, но подчинился, съехав на обочину у парка.
— Что такое?
Она смотрела прямо ему в глаза, и в ее взгляде он впервые за много лет не увидел ни привычной мягкости, ни усталости. Там была холодная, ясная пустота.
— Я нашла свои украшения. Все. В коробке из-под обуви. В чулане у твоей сестры.
Сергей моргнул. Раз. Другой. На его лице отразилась целая гамма чувств: недоумение, растерянность, а потом… страх. И именно этот страх стал для Ольги последним подтверждением. Он знал. Может, не все, может, догадывался, но он не был в неведении.
— Что? — его голос сел. — Какие украшения? Оль, ты, наверное, что-то перепутала…
— Я перепутала мамины серьги? Бабушкину брошь? Твою цепочку, которую ты мне подарил, когда Полинке был год? Я их не перепутала, Сережа. Я их узнала.
Он отвел взгляд, вцепился руками в руль.
— Ну… Слушай, это недоразумение какое-то. Точно. Марина… она, может, нашла их у нас, когда в гостях была, взяла, чтобы не потерялись, и забыла отдать. Ты же знаешь, какая она… ветреная.
«Ветреная». Десять лет системных краж он назвал «ветреностью». Внутри Ольги что-то оборвалось. Та тонкая нить, которая еще связывала ее с этим человеком, с их общим прошлым, с этой ложью во спасение семьи.
— Она забыла отдать их десять лет подряд? — тихо спросила Ольга. — Забыла, когда я плакала из-за маминых серег? Забыла, когда ты же меня и упрекал в рассеянности?
— Оля, ну перестань, — он начал заводиться, его растерянность сменялась защитной агрессией. — Что ты начинаешь? Из-за каких-то побрякушек скандал устраивать! Ну, взяла и взяла. Поговорим с ней, она все вернет. Делов-то. Главное — семья, отношения не портить.
«Побрякушки». Он назвал ее память, ее прошлое, частички ее души «побрякушками». В этот момент Ольга поняла, что ее муж, с которым она прожила тридцать лет, давно уже предал ее. Не физически, нет. Гораздо хуже. Он позволил своей сестре унижать ее, обкрадывать ее, а сам стоял в стороне, делая вид, что ничего не происходит, лишь бы сохранить свой душевный покой и не ссориться с «Мариночкой».
— Поезжай, — сказала она ровно. — Домой.
Он бросил на нее затравленный взгляд и завел мотор. Всю оставшуюся дорогу они не проронили ни слова. В квартире Ольга сразу прошла в свою комнату и закрыла дверь. Она не плакала. Слезы кончились там, в пыльном чулане. Она села на кровать и впервые за много лет почувствовала оглушительное, звенящее одиночество. Но странное дело, оно не пугало. Оно приносило облегчение.
На следующий день, в понедельник, Ольга пришла на работу в библиотеку, как всегда, за пятнадцать минут до начала смены. Ее встретила Светлана, заведующая читальным залом, женщина острая на язык и на ум. Они дружили больше двадцати лет.
— Ого, Королева в восхищении! — протянула Света, окинув Ольгу цепким взглядом. — Что за траур по безвременно почившему спокойствию? На тебе лица нет. Муж опять сестрицу свою на пьедестал водрузил?
Ольга молча прошла в подсобку, села на стул и только тогда дала волю словам. Она рассказала все. Про коробку, про украшения, про разговор с Сергеем. Светлана слушала, не перебивая, только ее тонкие губы сжимались все плотнее.
Когда Ольга закончила, Света налила ей в кружку воды из кулера и села напротив.
— Так, — сказала она деловито. — План действий. Первое: вещи забрать. Второе: мужа вместе с его драгоценной сестрицей послать по известному адресу. Третье: начать жить. Вопросы есть?
— Света, как я их заберу? — голос Ольги дрогнул. — Приду и скажу: «Марина, отдай наворованное»? Она же скандал закатит на всю вселенную. А Сергей… он меня не поддержит.
— А тебе не нужна его поддержка, — отрезала Светлана. — Тебе нужна твоя собственная. Оля, пойми ты наконец. Это не про железки. Это про то, что тебя тридцать лет за человека не считали. Ты была удобной. Функцией. А теперь функция дала сбой. И они в панике. Он боится не за тебя, он боиться дискомфорта.
Она помолчала, потом добавила мягче:
— Знаешь, что самое страшное в этой истории? Что ты сама себя убедила, что ты — растяпа. Ты позволила им вписать это в твою биографию. Пора вычеркнуть. Жирной красной ручкой.
Разговор со Светланой подействовал как укол адреналина. Весь день, расставляя книги и общаясь с читателями, Ольга прокручивала в голове план. Она поняла, что Света права. Прямая конфронтация с Мариной приведет только к грязи и крикам, в которых ее снова сделают виноватой. Нужно действовать иначе.
Вечером, когда Сергей вернулся с работы, Ольга встретила его в прихожей. Она была спокойна и собрана.
— Сережа, мне нужно съездить на дачу к Марине. Я там, кажется, забыла свою кофту.
Он напрягся.
— Зачем? Давай я завтра позвоню, она посмотрит.
— Нет, я хочу съездить сейчас. Мне так будет спокойнее. Отвези меня.
В ее голосе было столько холодной уверенности, что он не решился спорить. Просто кивнул и пошел за ключами от машины.
Дорога снова прошла в молчании. Марина встретила их на пороге, удивленная, но, как всегда, бурно-радостная.
— Олечка! Сереженька! Какими судьбами? Заблудились? Проходите, я как раз чайник поставила!
— Здравствуй, Марина, — ровно сказала Ольга. — Я за кофтой. Кажется, в доме оставила.
— Да? А какая? Ой, да разве ж я помню! Ищи, конечно, хозяйка!
Ольга, не глядя на брата и золовку, прошла прямо к чулану. Она чувствовала их взгляды в спину. Ее сердце снова забилось быстрее, но теперь это была не паника, а решимость.
Она шагнула в знакомый полумрак. Вот они, старые пальто. Вот мешки. Вот угол. Она отодвинула банки, нашарила за ними коробку. Руки не дрожали. Она взяла ее и, не закрывая, вышла на свет.
Она остановилась в центре комнаты, держа коробку перед собой, как поднос с главным блюдом.
Марина, увидев содержимое, сначала замерла, а потом ее лицо исказилось. Радостная маска сползла, обнажив злобу и страх. Сергей побледнел и сделал шаг назад.
— Это… это что? — пролепетала Марина, пытаясь изобразить недоумение.
— Это мое, — спокойно ответила Ольга. — Мои украшения. Которые я «теряла» последние десять лет. Они, оказывается, все это время были у тебя. В сохранности.
Наступила тишина. Густая, вязкая, как кисель. Ее нарушил визгливый голос Марины.
— Да ты что, с ума сошла?! — закричала она, переходя на ультразвук. — Это ты мне сама дарила! Помнишь, на юбилей? А это я у тебя купила, ты деньги просила! Ты все забыла, старая стала! Совсем из ума выжила!
Она наступала, брызжа слюной. Ольга не отступила ни на шаг.
— Ты врешь, Марина. И ты это знаешь. И я это знаю.
Она повернулась к Сергею. Он стоял, опустив голову, и разглядывал узор на ковре. Он не смотрел на нее. Он не мог.
— А ты, Сережа? Ты тоже забыл? Забыл, как я плакала? Забыл, как ты говорил, что я неряха? Или ты тоже считаешь, что я все это подарила твоей сестре, а потом десять лет страдала амнезией?
Он поднял на нее глаза. В них была мольба. «Оля, не надо. Пожалуйста, не сейчас. Не при ней».
— Оля, ну давай дома поговорим, — промямлил он. — Зачем при Марине…
И это стало последней каплей. Нежелание разбираться в сути. Желание просто замять, спрятать грязь под ковер. Лишь бы было тихо. Лишь бы не нарушать привычный уклад.
— Нет, Сережа. Мы поговорим именно сейчас, — сказала Ольга, и ее голос окреп. — Это не «побрякушки», как ты вчера сказал. Это моя жизнь. Это память о моей матери. О моей бабушке. Это наше с тобой прошлое, которое твоя сестра воровала у меня по кусочку, а ты молча на это смотрел. Потому что ее спокойствие для тебя всегда было важнее моего достоинства.
Марина, поняв, что номер с амнезией не прошел, сменила тактику. Она рухнула на диван и зарыдала. Громко, театрально, с подвываниями.
— Ах я несчастная! Родному брату семью рушишь! Из-за чего? Из-за железок! Неблагодарная! Я к ней со всей душой, а она… воровкой меня выставила! Сережа, скажи ей! Скажи!
Сергей метнулся к ней, начал гладить по плечу.
— Марина, ну успокойся, ну что ты… Оля, ну посмотри, до чего ты сестру довела!
Ольга смотрела на эту сцену, и ей не было ни больно, ни обидно. Ей было… брезгливо. Как будто она много лет жила в красивом доме, а потом вдруг обнаружила, что все стены прогнили и кишат насекомыми.
Она молча развернулась, прошла в прихожую, надела свою забытую кофту, которую и вправду оставила на вешалке, и вышла из дома. Коробку она так и несла в руках.
Она не стала их ждать. Дошла до автобусной остановки, села в дребезжащий ПАЗик и поехала в город. Одна. Вечерело. В окне проплывали огни, и впервые за долгие годы Ольга чувствовала не страх перед будущим, а предвкушение.
Когда она вошла в квартиру, Сергея еще не было. Видимо, утешал сестру. Ольга не стала включать свет. Она прошла на кухню, села за стол и высыпала содержимое коробки прямо на клеенку. Украшения тускло блеснули в свете уличного фонаря. Она сидела и смотрела на них. Это были уже не просто вещи. Это были трофеи. Свидетельства ее победы. Не над Мариной. Над собой.
Ночью позвонила дочь, Полина. Она жила в Москве, работала дизайнером.
— Мам, привет. Что-то случилось? У тебя голос странный.
Ольга, не сдержавшись, рассказала и ей. Полина долго молчала в трубку.
— Я сейчас приеду, — сказала она наконец.
— Полин, не надо, у тебя работа.
— Мам, я в пятницу вечером буду. И это не обсуждается. Папа… я всегда знала, что он слабый. Но не думала, что настолько.
Приезд дочери стал для Ольги спасательным кругом. Полина, современная, решительная, не обремененная грузом советских установок «терпеть ради семьи», внесла в ситуацию ясность и энергию.
— Так, мама, — сказала она, едва переступив порог и обняв Ольгу. — Варианта два. Либо папа собирает вещи и переезжает утешать свою сестричку на постоянной основе. Либо вы садитесь и честно разговариваете. И он выбирает, с кем он. С тобой или с ней. Третьего не дано.
Сергей вернулся поздно вечером, когда они с Полиной пили чай на кухне. Он выглядел измученным и постаревшим. Увидев дочь, он растерялся еще больше.
— Полина? Ты… как?
— Приехала маму поддержать, — холодно ответила дочь. — А то у нее, кажется, кроме меня, поддержки больше нет.
Этот вечер стал самым тяжелым в их жизни. Это был не крик, не скандал. Это был тихий, страшный разговор, в котором каждое слово имело вес. Ольга говорила спокойно, перечисляя не обиды, а факты. Говорила о годах самообмана, о том, как она теряла не только вещи, но и уважение к себе.
Сергей слушал, опустив голову. Потом он заговорил. Сбивчиво, путано. О том, что он любит ее, Ольгу. Что Марина с детства была такая, «сложная», и мать всегда просила его «беречь ее». Что он не думал, что все так серьезно. Что он боялся конфликта. Что он виноват.
— Пап, — прервала его Полина. — Ты сейчас говоришь не о любви. Ты говоришь об удобстве. Тебе было удобно, чтобы мама молчала, а тетя Марина была довольна. Но так не бывает. Ты должен был защитить маму. А ты ее предал.
Сергей посмотрел на Ольгу. В его глазах стояли слезы.
— Оля, прости. Я все исправлю. Я поговорю с Мариной. Я…
— Не надо, — тихо сказала Ольга. — Ты уже поговорил. Там, на даче. Когда бросился утешать ее, а не меня. Дело ведь не в том, чтобы ты сейчас заставил ее извиниться. Дело в том, что ты этого не сделал сам, по своей воле, тридцать лет подряд. Ты сделал свой выбор давно, Сережа. Просто я только сейчас это увидела.
Она встала.
— Я думаю, тебе лучше пожить пока отдельно. У Марины, например. Там тебя всегда поймут и утешат.
Это было все. Конец. Он ушел на следующее утро, собрав в сумку самые необходимые вещи. Не скандалил, не спорил. Просто молча ушел, как будто и сам понимал, что так правильно.
Полина пробыла с ней неделю. Они много говорили, разбирали старые фотографии, готовили вместе. Ольга впервые за много лет почувствовала, что дышит полной грудью. Оказалось, что порядок в книгах – это хорошо. Но порядок в собственной душе – гораздо важнее.
Через месяц Ольга подала на развод. Квартиру решили разменять. Сергей не возражал. Он звонил несколько раз, говорил, что скучает, что был дураком. Ольга слушала его спокойно, без злости и без жалости. Как слушают прогноз погоды.
С Мариной она больше не виделась и не говорила. Та, по слухам, рассказывала всем знакомым, какая у нее сумасшедшая и неблагодарная невестка, разрушившая семью из-за «старых стекляшек». Ольге было все равно.
Новую жизнь она начала в маленькой однокомнатной квартире на окраине города. С окнами, выходящими на сосновый бор. Она сама сделала в ней ремонт, сама выбрала мебель. Она продолжала работать в библиотеке, встречалась со Светланой, по выходным ходила в театр или просто гуляла по набережной, любуясь слиянием Оки и Волги.
Украшения она почти не носила. Они лежали в новой, красивой шкатулке. Иногда она открывала ее и доставала бабушкину брошь. Держала ее в руке, чувствуя приятную тяжесть камней. Она больше не была символом верности кому-то. Она стала символом верности себе. И в свои пятьдесят три Ольга знала точно: ее упорядоченный мир не разрушился. Он просто наконец-то обрел правильную структуру.