Вероника стояла в длинной очереди в аптеке, мысленно перебирая список покупок в голове. Два тонометра — один себе, другой маме. Упаковка дорогих витаминов для суставов — маме. Новое средство от аллергии, которое так нахваливала по телефону младшая сестра Марина, — ей. Для себя же — обычный пластырь и таблетки от головной боли. Голова гудела с самого утра. На работе был очередной аврал, сдача квартального отчёта, но мама позвонила с такой паникой в голосе («Ника, давление! Сто сорок на сто! Я умираю!»), что Вероника сорвалась с места, отпросилась на пару часов и помчалась на другой конец города.
Разумеется, к её приезду мама, Людмила Ивановна, уже сидела на кухне со своей любимицей Мариной и пила чай с пирожными. Давление волшебным образом нормализовалось, а паника оказалась лишь поводом выдернуть старшую дочь с работы для очередного поручения. Вероника молча выслушала список необходимых лекарств, получила ценные указания насчёт продуктов, которые «заканчиваются», и поехала выполнять свой дочерний и сестринский долг.
Это было так привычно, что она уже почти не злилась. Почти. Где-то в глубине души, под толстым слоем чувства долга и искренней любви к этим двум, самым родным для неё женщинам, ворочался колючий комок обиды и усталости. Она была старшей сестрой, и с самого детства ей была отведена роль ответственной, сильной и всё понимающей. А тридцатипятилетняя Марина до сих пор оставалась «младшенькой», «нашей девочкой», которой всё прощалось и от которой ничего не требовалось.
Она жила с мамой в их старой трёхкомнатной квартире, перебиваясь случайными заработками, которые тратила исключительно на себя. Все бытовые и финансовые проблемы так или иначе ложились на плечи Вероники. Сломался холодильник — звонят Нике. Нужно сделать ремонт в ванной — «Ника, ты же у нас хорошо зарабатываешь, помоги». Закончились деньги на «коммуналку» — «Никуша, выручи до зарплаты», и этот долг, конечно же, никогда не возвращался.
Вероника помогала. Покупала, чинила, оплачивала, утешала. Её муж Павел давно махнул на это рукой, лишь изредка замечая с горькой усмешкой: «Опять в службу спасения играешь? Смотри, сядут на шею и ножки свесят». Она отмахивалась, говорила, что они — её семья, что помогать — это нормально. Но в последнее время шея действительно начала болеть.
Загрузив пакеты с продуктами и лекарствами в машину, она поехала к ним. Дверь открыла Марина, одетая в новый шёлковый халатик. От неё пахло дорогими духами.
— О, приехала наконец, — лениво протянула она, пропуская сестру в прихожую. — А мы тебя уже заждались. Мама сериал смотрит.
Вероника прошла на кухню и начала разбирать сумки. Мать даже не вышла её встретить.
— Мам, я всё купила, — крикнула Вероника в сторону гостиной. — Тонометр тебе на тумбочку положу, хорошо?
— Положи, дочка, спасибо, — донёсся равнодушный голос из комнаты.
Марина прислонилась к дверному косяку, с любопытством разглядывая содержимое пакетов.
— О, йогурты мои любимые купила? И сыр с плесенью? Умница. Слушай, я тут смотрела в интернете… — она мечтательно закатила глаза. — Такие фотографии красивые. Все отдыхают, на море ездят. Ленка вон опять в Турцию улетела. А мы с мамой сидим в этом душном городе, никакого просвета.
Вероника молча расставляла баночки в холодильнике. Она знала, к чему клонит сестра. Эти разговоры начинались каждый год с приходом лета.
— Да, отдохнуть бы не мешало, — подхватила Людмила Ивановна, появляясь на кухне в самый нужный момент. Она приложила руку ко лбу. — Голова что-то кружится. Врачи говорят, мне морской воздух нужен, для сосудов полезно.
Они разыгрывали этот спектакль, как по нотам. Вероника чувствовала себя зрителем в партере, который уже знает наизусть каждую реплику.
Она вспомнила, как в прошлом году, поддавшись на такие же уговоры, оплатила им путёвку в подмосковный пансионат. Они вернулись оттуда недовольные: и кормили не так, и публика «скучная», и погода «неудачная». А через месяц она случайно узнала от дальней родственницы, что Марина всем рассказывала, будто «Ника сбагрила их в какой-то дом престарелых, чтобы отдохнуть от них».
— Море — это хорошо, — сдержанно сказала Вероника, решив не поддаваться на провокацию. — Но это очень дорого сейчас.
— Ну, для кого как, — многозначительно протянула Марина, впиваясь взглядом в сестру.
Вероника сделала вид, что не поняла намёка. Она закончила с продуктами, объяснила матери, как пользоваться новым тонометром, и начала собираться домой. Муж ждал её к ужину.
— Ты уже уходишь? — в голосе матери прозвучало неприкрытое разочарование. — Мы же ещё не всё обсудили.
— Мам, я устала, мне завтра рано вставать.
— Вот именно! — подхватила Марина, преграждая ей путь. — Ты вся в работе, в делах, а на семью времени совсем нет. Никакой от тебя помощи.
У Вероники отнялся дар речи. Помощи? А эти два огромных пакета, которые она только что привезла? А оплаченный на прошлой неделе визит платного врача для матери? А новый телефон для Марины, который она купила ей на день рождения, потому что та «случайно утопила» старый?
— В общем, Ника, тут такое дело, — Марина перешла в наступление, поняв, что намёки не работают. Она скрестила руки на груди, и её лицо приняло жёсткое, требовательное выражение. — Мы с мамой решили, что ты оплатишь нам путёвку на море. Так ты хоть что-то для нас сделаешь.
Вероника смотрела на сестру, потом на мать, которая стояла за её спиной с видом мученицы, и не верила своим ушам. Это было уже не просто наглостью. Это было за гранью. Фраза «хоть что-то для нас сделаешь» прозвучала как пощёчина.
Она рассмеялась. Тихо, без весёлости.
— Что? — не поняла Марина.
— Вы решили? — переспросила Вероника, глядя сестре прямо в глаза. — Как интересно. А меня вы спросить не забыли?
— А что тебя спрашивать? — вмешалась мать. — Ты старшая дочь, ты успешная. Твой долг — помогать матери и сестре. Мы тебя растили, ночей не спали, последнее отдавали. А ты теперь копейку для нас жалеешь?
— Копейку? — голос Вероники зазвенел. Она больше не могла и не хотела сдерживаться. Все годы, когда она молча тащила на себе их проблемы, когда выслушивала их жалобы, когда жертвовала своим временем и деньгами, слились в один большой, огненный ком, который вырвался наружу. — Мама, ремонт в вашей квартире, который я полностью оплатила два года назад, — это копейка? Лекарства, которые я покупаю тебе каждый месяц на сумму, равную твоей пенсии, — это копейка? Марина, твой кредит, который я за тебя закрыла, потому что тебе грозили коллекторы, — это тоже копейка?
Они обе отступили под этим напором. На их лицах было написано изумление. Они не привыкли видеть её такой.
— Перестань считать! — первой нашлась Марина. — Помогать надо от чистого сердца, а не попрекать потом каждым рублём!
— Моё чистое сердце закончилось, Марина! — отрезала Вероника. — Оно закончилось, когда вы обе решили, что я вам просто должна. Должна по факту своего существования. Должна обеспечивать ваш комфорт, решать ваши проблемы, оплачивать ваши «хотелки», а взамен не получать даже простого «спасибо». Вместо этого я слышу, что я «ничего для вас не делаю».
— Неблагодарная! — всхлипнула мать, хватаясь за сердце. — Довести мать до приступа!
Но Вероника на эту уловку уже не купилась.
— Не трудись, мама. Давление у тебя в норме, я проверяла. И хватит манипулировать. Я сказала своё слово. Никакой путёвки не будет. Более того, с этого дня никакой финансовой помощи тоже не будет. Совсем. У Марины есть руки и ноги, она взрослый человек и вполне может пойти работать не на полставки, а на полную. А тебе, мама, на жизнь вполне хватает пенсии и тех денег, что я уже вложила в эту квартиру. Учитесь жить по средствам.
Она развернулась и пошла к выходу.
— Ты ещё пожалеешь! — крикнула ей в спину Марина. — Ты останешься совсем одна! Предательница!
— Я уже давно одна, — тихо сказала Вероника, закрывая за собой дверь.
Всю дорогу домой она плакала. Она оплакивала не их возможную бедность. Она оплакивала свою разрушенную семью, свои детские воспоминания, свою любовь, которую так безжалостно и цинично растоптали самые близкие люди.
Дома её встретил встревоженный Павел. Она молча уткнулась ему в плечо и рассказала всё. Он слушал, не перебивая, лишь крепче обнимая её.
— Наконец-то, — сказал он, когда она закончила. — Наконец-то ты это сделала. Я горжусь тобой.
Телефон начал разрываться от их звонков в тот же вечер. Сначала они требовали и угрожали, потом перешли на слёзные мольбы и обвинения. Вероника не отвечала. Она знала, что стоит ей один раз поднять трубку, один раз проявить слабину, и всё вернётся на круги своя.
Через неделю они приехали к ней на работу. Ждали у входа, с поникшими, страдальческими лицами. Но Вероника, увидев их, просто прошла мимо, сев в свою машину.
Она знала, что они не пропадут. Они найдут способ выжить. Но уже без неё. А она… она впервые за много лет почувствовала невероятную лёгкость. С её шеи сняли тяжёлый хомут, который она носила всю свою сознательную жизнь. Да, у неё больше не было матери и сестры в том понимании, в котором она привыкла. Но у неё осталась она сама. И её собственная семья. Вечером они с Павлом сидели на балконе, пили вино и впервые за долгое время планировали свой собственный отпуск. На море. Только вдвоём.
Первые две недели после того разговора прошли в оглушительной тишине. Вероника с замиранием сердца брала в руки телефон, ожидая очередного шквала звонков, но их не было. Мать и сестра словно испарились, вычеркнули её из своей жизни. Эта тишина была тяжелее криков. По ночам Веронике снилось, что она снова маленькая, а мама с Мариной уходят, держась за руки, и не оборачиваются, как бы громко она их ни звала. Она просыпалась в холодном поту, и муж Павел долго её успокаивал, гладя по волосам и повторяя: «Ты всё сделала правильно. Ты имеешь право на свою жизнь».
Привычка, выработанная годами, оказалась сильнее логики. В супермаркете её рука сама тянулась к полке с любимым маминым печеньем или к дорогому шампуню, который так нравился Марине. Она ловила себя на этом, одёргивала руку и с тяжёлым сердцем катила тележку дальше. Она чувствовала себя предательницей, плохой дочерью, но в то же время в душе медленно, как росток сквозь асфальт, пробивалось новое, незнакомое чувство — лёгкость. Ей больше не нужно было вздрагивать от каждого звонка, не нужно было планировать свой бюджет с учётом их бесконечных нужд, не нужно было выслушивать жалобы и манипуляции.
Она и Павел наконец-то забронировали билеты в небольшой отель на берегу моря, о котором давно мечтали. Вероника смотрела на фотографии с белоснежным песком и лазурной водой и не могла поверить, что скоро окажется там. Эти деньги, которые она раньше безропотно отдавала родным, теперь могли подарить радость ей самой, её собственной семье.
Затишье кончилось внезапно. Однажды вечером раздался звонок с незнакомого номера. Вероника ответила настороженно.
— Никочка? Здравствуй, дорогая, это тётя Зина, — раздался в трубке бодрый голос маминой двоюродной сестры. — Сто лет тебя не слышала, как ты поживаешь?
— Здравствуйте, тётя Зина. Всё хорошо, спасибо, — вежливо ответила Вероника, внутренне сжимаясь. Она поняла, что это начало второго акта.
— Да? А вот я Людочке твоей звонила, так она совсем расклеилась, — сочувственно запричитала тётя Зина. — Плачет всё время, говорит, ты про неё совсем забыла, даже не звонишь. У неё же сердце больное, Ника, разве можно так с матерью? Она говорит, денег нет даже на лекарства самые простые, а Мариночка ваша работы лишилась, представляешь? Горе-то какое!
Вероника слушала и поражалась, насколько искусно была выстроена эта ложь. Марина не могла лишиться работы, потому что толком нигде и не работала больше нескольких месяцев. А история про отсутствие денег на лекарства была откровенным шантажом.
— Тётя Зина, — стараясь говорить как можно спокойнее, произнесла Вероника. — Спасибо вам за беспокойство, но, пожалуйста, не переживайте. У мамы всё есть. А наши с ней отношения — это наше личное дело. Там много такого, о чём вы не знаете.
— Ох, Ника, какая же ты стала жёсткая! — укоризненно покачала головой трубка. — Гордыня — это грех. Мать надо прощать, какая бы она ни была. Позвони ей, девочка, она ведь ждёт.
Вероника вежливо попрощалась и положила трубку. Руки её дрожали. Они не успокоились. Они просто сменили тактику, начав действовать через родственников, выставляя себя жертвами, а её — бессердечным чудовищем. Павел, увидев её состояние, молча обнял её.
— Я же говорил. Это классическая манипуляция. Они давят на твоё чувство вины. Не поддавайся.
Но не поддаваться было сложно. Чувство вины, вскормленное с самого детства, было её вторым «я». А вдруг мама и правда болеет? А вдруг у Марины действительно проблемы?
Развязка наступила через неделю, в воскресенье. Они с Павлом собирались поехать за город, когда у Вероники зазвонил телефон. На экране высветился номер соседки матери, тёти Вали.
— Ника, срочно приезжай! — кричала трубка. — У вас потоп! Прорвало трубу в ванной, мы вас топим! Вода уже до первого этажа дошла! Я стучу, звоню, а твои дверь не открывают!
Вероника похолодела. Забыв обо всём, она схватила ключи и через двадцать минут была у родительского дома. Картина в подъезде была удручающей: с потолка капала вода, на лестнице стояли соседи с вёдрами и тряпками, громко ругаясь. Дверь в квартиру матери была заперта. На звонки и стук никто не отвечал.
— Да спят они, что ли! — возмущалась тётя Валя. — Я им с восьми утра дозвониться не могу!
Вероника открыла дверь своим ключом. То, что она увидела, заставило её замереть на пороге. Квартира была не просто затоплена — по коридору и комнатам плавали тапочки и коврики. В ванной с потолка хлестал фонтан ржавой воды. А в центре этого хаоса, в гостиной, на диване, невозмутимо сидели её мать и сестра, увлечённо смотря какой-то сериал. Наушники в ушах Марины и громкий звук телевизора объясняли, почему они ничего не слышали.
— Вы что здесь устроили? — закричала Вероника, перекрывая шум воды и телевизора.
Мать с сестрой вздрогнули и обернулись. На их лицах не было ни страха, ни паники. Только раздражение от того, что их прервали.
— О, явилась, — протянула Марина, вынимая один наушник. — А чего кричишь?
— У нас потоп! — Вероника показала на воду, хлюпавшую под ногами. — Вы заливаете весь дом!
Только теперь они, кажется, заметили проблему. Людмила Ивановна всплеснула руками и картинно охнула. Марина лениво поднялась с дивана, поморщившись, когда её ноги оказались в воде.
— Ой, и правда. Трубу прорвало, наверное. Надо сантехника вызывать. Ник, позвони своему знакомому, помнишь, который нам кран чинил?
Вероника смотрела на них, и в ней боролись два чувства: желание придушить обеих на месте и ледяное, всепоглощающее отвращение. Она молча достала телефон и набрала номер аварийной службы. Пока она объясняла ситуацию, в квартиру начали заходить разгневанные соседи.
Через полчаса приехали сантехники, перекрыли воду и вынесли вердикт: прорвало старую трубу, требуется полная замена стояка, плюс возмещение ущерба трём квартирам снизу. Сумма была астрономической.
И вот тогда начался настоящий спектакль. Соседи кричали, сантехники требовали оплату, а её мать и сестра смотрели на неё с мольбой и требованием в глазах.
— Ника, ну что же ты стоишь! — запричитала Людмила Ивановна, хватая её за руку. — Сделай что-нибудь! У нас же нет таких денег! Ты должна нам помочь! Мы же пропадём!
— Да! Это всё ты виновата! — подхватила Марина. — Если бы ты от нас не отвернулась, мы бы давно эти трубы поменяли! Ты довела мать и всю семью до катастрофы!
Этот абсурдный перенос вины стал для Вероники последней точкой. Она высвободила свою руку.
— Я вызвала аварийную службу, — спокойно и отчётливо сказала она, глядя в глаза сначала матери, потом сестре. — Воду перекрыли. На этом моя помощь заканчивается.
— Как… как заканчивается? — пролепетала мать. — А соседи? А ремонт?
— А это, мама, ваша ответственность. Квартира находится в вашей с Мариной собственности. Вы взрослые, дееспособные люди. У вас есть две свободные комнаты, которые можно сдавать, чтобы покрыть ущерб. У Марины есть прекрасная возможность найти, наконец, настоящую работу. У вас есть антикварный бабушкин комод, который можно продать. Выход есть всегда, когда его ищешь. Решайте свои проблемы сами.
Она повернулась к ошеломлённым соседям.
— Я очень сочувствую вашему ущербу. Вот номер телефона моей матери, — она написала на листке бумаги номер и протянула тёте Вале. — Все финансовые претензии, пожалуйста, адресуйте собственникам квартиры.
И под аккомпанемент криков и проклятий, которые неслись ей в спину, она вышла из этого дома. На этот раз — навсегда.
Она села в машину, и по её щекам покатились слёзы. Но это были не слёзы горя или вины. Это были слёзы освобождения. Символично, что именно потоп, стихия, смыл последние остатки её старой жизни, её обязательств, её рабской привязанности.
Вечером она сидела с Павлом на их уютной кухне. Он держал её за руку.
— Ты уверена? — тихо спросил он.
— Абсолютно, — твёрдо ответила она. — Я не знаю, как они выкрутятся, и, если честно, не хочу знать. Я сорок лет жила их жизнью. Теперь я хочу пожить своей.
Она достала из ящика стола билеты на самолёт. Через две недели они улетали к морю. И глядя на фотографию лазурного берега, она впервые почувствовала, что заслужила этот отдых. Заслужила это счастье. Заслужила эту свободу.