Кресло педиатра Надежды Анатольевны жалобно скрипнуло под грузным телом главврача. Юрий Сергеевич, лоснящийся и самодовольный, развалился в нём, словно паша в своих покоях, и сцепил пухлые пальцы на животе. Он окинул Надежду маслянистым взглядом, который за три месяца его правления она научилась ненавидеть.
— Надежда Анатольевна, голубушка, — начал он вкрадчивым, полным фальшивой патоки голосом. — Есть разговор. Серьёзный. Должность заведующей детским отделением, как вы знаете, скоро освободится. Антонину Петровну мы провожаем на заслуженный отдых. Место, сами понимаете, хлебное. Ответственное. И я вижу на нём именно вас.
Надежда напряглась, чувствуя подвох.
— Но есть один нюанс, — продолжил он, подаваясь вперёд. Его одеколон ударил в нос удушливой волной. — Такие должности требуют... особого доверия. Личного контакта с руководством. Я мужчина одинокий, вы женщина свободная. Думаю, мы могли бы найти общий язык. И не только в работе. Станьте моим, так сказать, близким другом, и место ваше. Всё просто.
Предложение, грязное и липкое, повисло в стерильном воздухе кабинета.
Надежда работала в этой больнице три года — ровно с тех пор, как её десятилетний брак рассыпался в прах. Муж, которого она считала опорой и родным человеком, однажды вечером просто собрал вещи и сообщил, что уходит к другой. Беременной.
Развод прошёл тихо, без скандалов и дележа имущества. Надежда просто вычеркнула его из жизни, забрала самое ценное — свою профессию — и с головой ушла в работу. Она была хорошим педиатром, возможно, одним из лучших в больнице. Дети её любили, родители уважали. Работа стала её спасением, её крепостью, в которую сейчас так бесцеремонно вламывался этот сальный тип.
Юрий Сергеевич, мужчина лет сорока восьми, возглавил их больницу совсем недавно, придя откуда-то из областного департамента. Своё правление он начал с кадровой чистки: уволил нескольких опытных, но неугодных врачей предпенсионного возраста и на их места набрал смазливых молодых выпускниц, которые смотрели на него с подобострастным обожанием. Он был из тех мужчин, кто искренне считал себя подарком для любой женщины, а свою должность — неотразимым афродизиаком. Его уверенность в собственной неотразимости была столь же безгранична, сколь и его наглость.
Воздух в лёгких у Надежды закончился. Секунду она смотрела на его самодовольную ухмылку, и холодная ярость затопила её. Она молча поднялась, подошла к столу и со всего размаха залепила ему пощёчину. Звук получился сочным, как лопнувший арбуз. Юрий Сергеевич, не ожидавший такого отпора, потерял равновесие и неуклюже съехал с кресла на пол, запутавшись в собственных ногах.
От удара и унижения его лицо побагровело. В этот момент дверь кабинета распахнулась — на шум заглянула медсестра. За её спиной маячили другие любопытные лица. Картина была маслом: главврач на полу, а над ним, словно богиня возмездия, стоит бледная от гнева Надежда. Униженный до глубины души, Юрий Сергеевич кое-как поднялся, отряхиваясь, и, бросив на неё полный ненависти взгляд, прошипел:
— Ты у меня ещё попляшешь, стерва!
И вылетел из кабинета.
Месть не заставила себя ждать. Спустя две недели, во время плановой ревизии, в аптечном шкафу детского отделения «обнаружилась» недостача дорогостоящих импортных препаратов. А в столе у Надежды — фальшивая накладная на их получение с поддельной подписью. Дело было шито белыми нитками, но машина была запущена. Под суд её отдавать не стали — скандал был никому не нужен, — но дисциплинарная комиссия, полностью состоявшая из людей главврача, вынесла вердикт: «за халатность и служебное несоответствие» перевести врача-педиатра Надежду Анатольевну на должность единственного медработника в фельдшерско-акушерский пункт посёлка Заозерье, в трёхстах километрах от города. В день её увольнения Юрий Сергеевич снова зашёл к ней в опустевший кабинет.
— Ну что, Надежда Анатольевна? Не передумали? Я всё ещё могу отменить приказ. Один ваш кивок — и вы заведующая.
Вместо кивка он получил вторую пощёчину, ещё более звонкую, чем первая.
Древний ПАЗик, чихнув сизым дымом, оставил Надежду на пустом перроне и, прогромыхав, скрылся за поворотом. Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков и шелестом листвы. Перрон представлял собой несколько потрескавшихся бетонных плит, заросших сорняками.
Рядом стояло приземистое здание автостанции с заколоченными окнами и облупившейся вывеской «Заозерье». Надежда осталась одна со своим чемоданом посреди этого царства запустения, не имея ни малейшего понятия, куда ей идти. Чувство полной безысходности и отчаяния навалилось на неё с новой силой.
Внезапно тишину нарушил скрип и покашливание. Из-за угла автостанции вынырнула колоритная фигура: мужчина неопределённого возраста в выцветшей тельняшке и стоптанных кирзовых сапогах. Его помятое, но в целом добродушное лицо носило явные следы вчерашнего тесного общения с алкоголем. От него ощутимо пахло перегаром.
— Мадам, не заблудились случаем? — прохрипел он, с любопытством разглядывая её и чемодан. — Вид у вас городской. К кому в гости?
— Я... я новый врач, — растерянно ответила Надежда. — Мне нужно в медпункт.
Глаза мужчины округлились.
— Врач? К нам? Да ладно! — он даже сплюнул от удивления. — Ну, дела... Меня Зиновий кличут. Могу проводить, если желаете. Дорога у нас тут хитрая. За небольшую, так сказать, благодарность. На опохмелку души.
Деваться было некуда, и Надежда согласилась.
Зиновий подхватил её чемодан, крякнув, и зашагал вперёд. По пути он, как заправский экскурсовод, с гордостью рассказывал о «достопримечательностях» посёлка.
— Вот это у нас клуб был, — махнул он рукой в сторону покосившегося деревянного строения с заколоченными досками окнами. — Танцы были, кино крутили. Теперь только мыши там танцуют. А вот магазин Райки. Там всё есть, даже колбаса копчёная по праздникам.
Он вёл её по разбитой грунтовой дороге, по обе стороны которой стояли потемневшие от времени избы с заросшими палисадниками. Когда Зиновий окончательно уверился, что перед ним действительно новый детский врач, его тон изменился. Из него исчезла просящая хрипотца, а в голосе появились искренние нотки удивления и радости.
— Детский врач... Надо же! А мы уж и не ждали никого. У нас ведь тут беда, доктор.
Зиновий вдруг посерьёзнел и сбавил шаг.
— У нас тут педиатра уж лет пять как нету. Фельдшерица была, да в город уехала. А год назад горе случилось. У Петра, лесника нашего, дочка умерла. Маленькая совсем, лет семь было. Сердечко у неё больное с рождения, а до города далеко, не наездишься. Прихватило её ночью, а помочь некому. Так и угасла на руках у него. Пётр с тех пор как почернел. Озлился на весь мир. Раньше мужик как мужик был, а теперь — гроза. В лесу его все боятся, особенно браконьеры. Он их гоняет так, что пятки сверкают. С тех пор и живёт один, как бирюк.
Этот рассказ тяжёлым камнем лёг на сердце Надежды.
Они подошли к аккуратному, недавно выкрашенному домику с табличкой «ФАП».
— Вот, привел, доктор, — сказал Зиновий, ставя чемодан на крыльцо.
Надежда достала из кошелька мятую купюру.
— Нет-нет, — поспешно отмахнулся Зиновий, пряча руки за спину. — С такого человека, как вы, брать негоже. Это я так... от души. Располагайтесь. Если что понадобится — я тут недалеко живу.
Он смущённо кашлянул, развернулся и быстро, почти не оглядываясь, зашагал прочь, оставив Надежду в смешанных чувствах у порога её нового дома и новой жизни.
Надежда с головой окунулась в работу, стараясь не оставлять себе времени на тоску и жалость к себе. Работы оказалось невпроворот. Детей в посёлке и окрестных деревнях было много, и почти у каждого второго обнаруживались запущенные болезни, которые в городе лечили на ранних стадиях: хронические тонзиллиты, отиты, аденоиды. Она вела приём, ходила по вызовам, ставила прививки, вела бесконечные журналы.
Её день начинался в шесть утра не с чашки кофе, а с необходимости растопить старую кирпичную печь в медпункте, чтобы к приходу первых пациентов в помещении было хоть немного тепло. Она быстро научилась колоть дрова и управляться с заслонкой, чувствуя себя одновременно и врачом, и истопником.
Короткое летнее тепло, встретившее её по приезде, сменилось затяжными, холодными дождями. Наступила настоящая осень посреди лета. Небо затянуло свинцовыми тучами, и вода лила, не переставая, несколько дней подряд. Грунтовые дороги, единственную связь с внешним миром, превратило в непролазное месиво из глины и воды. Посёлок оказался отрезан от цивилизации, словно остров в бушующем море. Надежда с тревогой смотрела в окно, молясь, чтобы в эти дни не случилось ничего серьёзного. Но её молитвы не были услышаны.
Дверь медпункта распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. На пороге стояла вся мокрая, с перекошенным от ужаса лицом Валентина, продавщица из местного магазина.
— Доктор! Надежда Анатольевна! Настеньке совсем плохо! Задыхается! — закричала она, с трудом переводя дух.
Надежда вскочила, на ходу накидывая плащ.
— Что случилось? Я же выписывала ей антибиотики три дня назад! Вы давали их?
Валентина залилась слезами, размазывая по щекам грязь и тушь.
— Простите, Христом богом молю, простите! Мой-то, ирод, не дал! Сказал, никакой химии, травами вылечит! Поил её отварами какими-то... А ей всё хуже и хуже...
Проклятое невежество! Надежда схватила сумку с неотложкой и выбежала под ледяной дождь.
Они прибежали к дому Валентины. На крыльце, загородив проход, стоял её муж — угрюмый, бородатый мужик с мутными глазами.
— Куда?! — рявкнул он. — Я сказал, сами справимся! Нечего девку таблетками травить!
— Прочь с дороги! — ледяным тоном приказала Надежда. В её голосе прозвучал металл, которого она сама от себя не ожидала. Мужик удивлённо уставился на неё, но с места не сдвинулся. Тогда Надежда, не раздумывая, с силой оттолкнула его плечом в сторону. Он отшатнулся, не удержал равновесие на скользком крыльце и сел в лужу. Не обращая на него внимания, она ворвалась в дом.
В комнате стоял тяжёлый, спертый воздух. На кровати, заваленной какими-то вонючими тряпками, лежала маленькая девочка лет восьми. Её лицо было синюшным, грудь вздымалась с хрипом и свистом. Она ловила ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Термометр показал сорок. Четвёртый день такой температуры и обструкция на фоне ларинготрахеита. Надежда поняла сразу: ещё несколько часов — и она потеряет ребёнка. Уколы, которые она могла сделать на месте, лишь ненадолго облегчат состояние. Девочку нужно было срочно, немедленно везти в город, в реанимацию. Но как?
— Её нужно в больницу! Срочно! — крикнула Надежда, делая девочке инъекцию гормонов и адреналина. — Нужна машина!
Валентина завыла в голос:
— Да какая машина, доктор! Дорогу так размыло, там и трактор не пройдёт! Всё, конец...
От пережитого ужаса и бессилия женщина вдруг побледнела, схватилась за сердце и рухнула на пол. Сердечный приступ. Теперь у Надежды было два тяжёлых пациента. Муж Валентины, увидев, что натворил, и осознав последствия, вместо того чтобы помочь, выскочил из дома и трусливо сбежал куда-то в сторону леса. Надежда осталась одна в доме с умирающим ребёнком и женщиной без сознания.
Собрав всю волю в кулак, она выбежала на улицу. Под дождём у забора уже собралась небольшая толпа соседей, привлечённых криками.
— Помогите! — голос Надежды сорвался. — Ребёнок умирает! Нужно как-то добраться до трассы! Кто-нибудь, придумайте что-нибудь! Умоляю!
Люди переглядывались, качали головами, разводили руками.
— Да как тут проедешь, дочка...
— Беда-то какая...
В этот момент из толпы молча вышел высокий бородатый мужчина в непромокаемом плаще. Его суровое лицо с глубоко посаженными глазами показалось Надежде смутно знакомым. Это был он, тот самый Пётр, про которого рассказывал Зиновий.
— Я отвезу, — глухо, словно из бочки, произнёс он. И, не дожидаясь ответа, развернулся и зашагал к своему дому, который стоял на отшибе, у самого леса. Толпа расступилась перед ним, как вода перед ледоколом.
Через несколько минут по улице, разбрасывая фонтаны грязи, двигалось нечто невероятное. Пётр подъехал к дому на самодельном внедорожнике, собранном, казалось, из частей трактора и военного грузовика. Машина стояла на огромных, почти в человеческий рост, колёсах с глубоким протектором. Этому монстру было всё равно, есть дорога или нет — он сам был дорогой.
— Заносите, — коротко бросил Пётр.
Соседи помогли перенести в кабину сначала Настю, закутанную в одеяла, а потом и её мать. Надежда села рядом, прижимая к себе девочку.
Они двинулись в путь. Это была не поездка, а отчаянная борьба со стихией. Вездеход ревел, заваливался на бок, нырял в глубокие колеи, заполненные водой, но упорно полз вперёд. Дождь хлестал по лобовому стеклу, дворники едва справлялись. Надежда постоянно была на связи с районной скорой помощью, которую она вызвала по единственному работавшему в посёлке стационарному телефону.
Она договорилась, что они встретятся на трассе. Всю дорогу она не отпускала руку девочки, контролируя её дыхание, растирая похолодевшие ножки, шепча слова ободрения. Пётр молчал, намертво вцепившись в руль, его глаза были прикованы к месиву грязи впереди. Через полтора часа этого ада они вырвались на асфальт. Скорая уже ждала их с мигающими огнями. Настю и Валентину быстро перенесли в реанимобиль.
— Спасибо вам! — крикнула Надежда Петру, прежде чем запрыгнуть в машину скорой. — Вы спасли их!
Он ничего не ответил, только кивнул. Когда скорая, включив сирену, умчалась в сторону города, Надежда поняла, что ей нужно как-то возвращаться. Она вышла на трассу под дождь и увидела, что Пётр не уехал. Он ждал.
— Садись, — так же коротко сказал он.
Обратная дорога прошла в полном молчании. Надежда несколько раз пыталась поблагодарить его, но он лишь отмахивался. Он довёз её до самого медпункта, подождал, пока она откроет дверь, и, не сказав ни слова, уехал, растворившись в дожде и сумерках.
На следующее утро Надежда не смогла встать. Всё тело ломило, голова раскалывалась, а кожа горела огнём. Ночная гонка под ледяным дождём, нервное напряжение и тотальная усталость сделали своё дело. Она заболела. Градусник показал тридцать девять и пять. Она с трудом добрела до аптечки, выпила жаропонижающее и провалилась в тяжёлый, липкий бред.
Ей казалось, что она снова мчится в ревущем вездеходе по бездорожью, но теперь она сама была той задыхающейся девочкой. Потом её окружали тени прошлого: бывший муж, упрекавший её в чём-то, и главврач Юрий Сергеевич, тянущий к ней свои сальные руки. Она металась по кровати, стонала. Сквозь туман болезни она смутно чувствовала чьё-то присутствие. Кто-то прикладывал прохладную влажную тряпку к её пылающему лбу, приподнимал её голову и вливал в рот горький травяной отвар, а потом — привычные таблетки. Чьи-то сильные, но осторожные руки меняли промокшую от пота постель. Открыв на мгновение глаза, она увидела над собой склонившееся бородатое лицо Петра и снова ушла в небытие.
Он не отходил от неё три дня. Кто-то из соседей, не дождавшись открытия медпункта, заглянул к ней и, обнаружив доктора в беспамятстве, побежал за единственным человеком в посёлке, способным на решительные действия. Пётр пришёл сразу. Он действовал молча и методично. Поил её лекарствами из её же аптечки и какими-то своими травяными настоями, которые пахли лесом и мёдом. Ходил в магазин за продуктами и варил на её маленькой кухоньке куриный бульон, заставляя её съесть хотя бы несколько ложек. Он был её молчаливой, угрюмой, но невероятно заботливой сиделкой.
На третий день Надежде стало легче. Температура спала, сознание прояснилось. Она открыла глаза и увидела, что в комнате чисто и прибрано, а на стуле у кровати стоит стакан с тёплым ягодным морсом. Сам Пётр спал, уронив тяжёлую голову на руки, прямо за кухонным столом. Его широкая спина была напряжена даже во сне. Надежда долго смотрела на него, чувствуя, как в груди зарождается новое, тёплое и немного боязливое чувство. Он был похож на спящего медведя — такого же большого, сильного и на вид грозного, но сейчас, во сне, беззащитного.
Он проснулся от её слабого кашля. Встрепенулся, потёр глаза и посмотрел на неё. Увидев её ясный, осмысленный взгляд, он заметно расслабился.
— Очнулась, — это был не вопрос, а констатация факта. — Легче?
— Да... Спасибо, Пётр, — тихо сказала она.
Он кивнул, поднялся и направился к двери. Его миссия была выполнена.
— Ты куда? — испуганно спросила Надежда, боясь снова остаться одной.
— Домой. Ты в порядке.
— Останься, — почти прошептала она. — Пожалуйста.
Пётр замер у порога, помедлил секунду, а потом медленно развернулся и сел на стул у её кровати. И впервые за всё время их знакомства он посмотрел на неё не угрюмо и настороженно, а с тёплым, едва уловимым интересом.
Прошла ещё неделя. Наступил по-настоящему жаркий августовский день. Солнце заливало двор медпункта, в воздухе пахло травами и нагретой землёй. Надежда, уже совсем оправившаяся от болезни, развешивала на верёвке бельё. За последние недели она привыкла к этой жизни, к этим людям, к этому молчаливому мужчине, который теперь каждый вечер заходил к ней «проверить, как дела». Внезапно идиллию нарушил звук подъехавшего автомобиля. К её калитке подкатила блестящая чёрная иномарка, совершенно чужеродная на этой деревенской улице. Из неё вальяжно вылез Юрий Сергеевич. Он был одет в светлый костюм и выглядел так, будто приехал на курорт.
Он был абсолютно уверен, что несколько месяцев в этой дыре окончательно сломили гордячку. Он прошёл во двор, источая запах дорогого парфюма и самоуверенности.
— Ну здравствуй, Надежда Анатольевна, — сладко протянул он. — Соскучилась по цивилизации? Я тут по делам в райцентре был, решил проведать, как ты. Вижу, несладко тебе приходится. Но я человек не злопамятный. Моё предложение всё ещё в силе. Прямо сейчас садишься в машину, и мы уезжаем. Завтра же выйдешь на работу заведующей. Красивая жизнь, уважение, деньги... Хватит ломаться. Пора быть умной женщиной.
Он подошёл вплотную, схватил её за руку и властно попытался притянуть к себе. Надежда дёрнулась, пытаясь вырваться, но он держал крепко.
— Не дури, говорю!
В этот момент калитка за их спинами скрипнула. Во двор молча вошёл Пётр. Он направлялся к Надежде, как и каждый вечер, но, увидев эту сцену, замер на секунду. Его лицо окаменело. Не говоря ни слова, он сделал два широких шага, железной хваткой оторвал руку главврача от Надежды, словно это была сухая ветка. Юрий Сергеевич пискнул от неожиданности и боли.
Пётр, не меняя выражения лица, развернул его, легко приподнял, перевернул вверх ногами, как мешок с картошкой, и донёс до открытой двери машины. Там он аккуратно, но сильно, запихнул его головой вперёд на водительское сиденье. Наклонившись к побагровевшему от прилившей к голове крови и ужаса лицу Юрия Сергеевича, Пётр тихо и отчётливо произнёс:
— Чтобы духу твоего здесь больше не было. Никогда. Понял?
Главврач, трясясь от страха, судорожно закивал. Пётр выпрямился, захлопнул дверь и отошёл. Юрий Сергеевич, кое-как перебравшись в нормальное положение, завёл машину. Колёса взвизгнули, и автомобиль, поднимая тучи пыли, сорвался с места и скрылся за поворотом.
Пётр повернулся к Надежде. Она стояла, всё ещё не веря в произошедшее. Он подошёл, стёр с её щеки пылинку и бережно обнял. В его объятиях было спокойно и надёжно, как за каменной стеной.
— Он ведь больше не вернётся, — тихо сказал он. — И ты ведь теперь... не уедешь отсюда?
Надежда подняла на него глаза, полные слёз радости, и отрицательно покачала головой.
— Останешься? — уточнил он, и в его голосе впервые прозвучала надежда.
— Останусь.
Он помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом просто и серьёзно сказал:
— Выходи за меня.
И прежде чем она успела ответить, он увидел ответ в её сияющих глазах.
— Я согласна, — прошептала Надежда и прижалась к его широкой груди.
За этой трогательной сценой, притаившись в густых зарослях лопухов за забором, с живейшим интересом наблюдал Зиновий. Увидев счастливую развязку, он удовлетворённо хмыкнул, поправил на себе тельняшку и, стараясь не шуметь, на цыпочках двинулся в сторону магазина. Ему не терпелось первым рассказать Райке главную новость посёлка и получить за это заслуженную награду, которой как раз хватит, чтобы достойно отметить такое событие.
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.