В начале мая в их подъезде пахло сырой штукатуркой и цветами из соседской клумбы. Нина каждый раз, поднимаясь на третий этаж, отмечала: клумба — как маленькое извинение двора за слякоть на лестнице. Она возвращалась с работы к половине восьмого, усталая до деревянности пальцев. Формально она была шефом в корпоративной столовой: меню, поставки, кризисы. Не «котлетки жарит», а расписания, ревизии, температурные графики. Но все вокруг слышали только «повар», и тянулись чужие «а не подскажете секрет голубцов?».
В тот понедельник ключ повернулся в замке так, будто дома был кто-то свой. Нина замерла. Илья отчитывался, что больше не будет давать отцу их ключ «на всякий случай». Видимо, «всякий случай» наступил.
— О, Нинка пришла! — из кухни высунулся Пётр Павлович, свёкор, широкоплечий, с уверенным взглядом человека, который всегда прав. — Смотри, какую корюшку достал, свежайшая. Я на рынке своих знаю. Давай её быстренько — муку, сковороду, соль у вас где?
Он говорил так, будто Нина — младшая смена, а не хозяйка кухни. На столе стоял пластиковый таз, рыба уже на газетах, запах уверенно наступал на лаванду из освежителя.
— Пап, мы же договаривались, — робко напомнил Илья из комнаты. — Предупреждать…
— А я что, предупредить не могу, что рыба испортится? — Пётр Павлович поднял бровь. — Нин, ты же всё равно по-быстрому. У тебя рука набита.
Нина вежливо улыбнулась. Внутри скребануло: «рука набита» — это для клиента, а не для семьи. Семье бы чайник поставить и дать ей семь минут молчания. Но она сняла пальто, прошла в кухню, молча смахнула крошки со стола. На автомате включила вытяжку, хотя знала: толку от этой старушки, как от зонтика на ветру.
Пока она потрошила корюшку, Пётр Павлович рассказывал, как «у них, у мужиков» дела: на стоянке опять подняли тариф, председатель ТСЖ «совсем обнаглел», а вот у племянника, у Мишки, бизнес пошёл, потому что Мишка «не плюшкин, а мужик, умеет взять». Илья, усевшись на табурет, кивал, заглядывал Нине в лицо и виновато улыбался: мол, прости. Она махнула ладонью — мол, потом. Сковорода зашипела, вся кухня наполнилась горячим маслом и рыжим светом от лампы над плитой.
Через неделю «рыбный случай» перестал быть исключением. Среда — треска, пятница — «домашняя курочка из деревни», воскресенье — «срочно заберите, у меня холодильник забит». Порция приглашений становилась все настойчивее. Интересы сталкивались без шума, но ежедневно. Нина, дисциплинированная, держала дом как цех: полотенца по цветам, списки закупок, контейнеры подписаны. Пётр Павлович относился к их квартире как к клубной комнате: зашёл, поговорил, нагрузил продуктами — «чтоб не бегали» — и сел за стол.
В начале июня он привёл женщину.
— Это Тамара, — представил свёкор, распахнув дверь так, будто она общая. — Мы вместе на ярмарке стояли, люди хорошие. Мы тут на минутку, у Тамары пальто в химчистке рядом, подождём.
Тамара оказалась «люди хорошие» в леопардовом шарфе и с колечками на каждом пальце. Она посмотрела на кухню опытным взглядом: «Что у вас где и почему так уныло».
— А мы не откажемся от чаю, — легко сказала она, уже проходя к столу. — Ох, у вас холодильник правильный, «Бирюса» — это служебная лошадка. Износостойкая.
— Мы сейчас… — Илья растерянно зашарил в шкафу. Нина молча поставила чайник. Из комнаты вышла их соседка по площадке, Галина Петровна, которая занесла квитанцию, перепутав двери; на пороге застыла, увидев посторонних.
— Ой, — сказала Галина Петровна, — а я думала, у вас тихо. Ну ладно. Я потом.
Глаза у неё были любопытные, но дружелюбные: она давно подмечала, как Пётр Павлович «хозяин на час» в их квартире. На площадке уже шептались, что «молодые» у свёкра на поводке. Нине было неловко не потому, что сплетни, а потому, что в их доме вдруг стало слишком открыто.
В офисе Нина держалась молодцом. Коллега Марк, системный администратор, звал её на гастрономический фестиваль: «Ну ты же повар, у тебя пропуск в мир еды!» Она отвечала, что повар — это про систему, а не про фестивали, и смеялась. В обеденные перерывы она пробегала глазами отчёты, а мысли возвращались к вечерам: «как опять зайдёт с рыбой», «как опять скажет — по-быстрому». Она пыталась поговорить с Ильёй.
— Лёш, — она иногда называла его ласково, хотя Илья, — смотри. Я домой прихожу — и у меня ещё одна смена. Мне б полчаса тишины. Может, пусть заранее спрашивает, когда удобно?
— Он же папа, — Илья чесал затылок, не глядя. — Ты его знаешь: если сказать «не приходи», он обидится. А потом месяц не будет разговаривать. Ну зачем нам это?
— А зачем нам вечно готовить по его графику? — Нина выдержала паузу, заглянула ему в глаза. — Я не отказываюсь, я прошу правила.
Илья кивнул, но на следующий день Пётр Павлович принёс перловку и уверенно заявил, что «у каждого мужика в организме должен быть порядок, а перловка — это армия для желудка».
К середине июня напряжение стало прощупываться предметно. В доме появились ящики с банками — «мы с Тамарой закатали огурчики», — они поселились в их кладовке возле детских санок соседей, потому что «у вас сухо и мышей не видно». Сосед с первого этажа, Паша, встретив Нину у почтовых ящиков, промямлил:
— Это, извините, у вас банки-то в кладовке… Мы там коляску вешаем, жена ругается. Может, вы… ну… уберёте?
Нина кивнула, скрыла раздражение. Кто «вы»? Её банки, что ли? Но ведь если она сейчас скажет «это свёкор», будет выглядеть, как будто она сдаёт семью. И она ответила:
— Разберёмся. Сегодня же.
Вечером попыталась мягко. Сказала Петру Павловичу, что кладовка — общая и соседи жалуются.
— Ой, да что они там — раньше не висело, сейчас висит, — отмахнулся тот. — Ты лучше скажи, у тебя томатная паста «хаинц» или можно с нашей? Я бы подливку сделал.
— Пап, — вмешался Илья, — ну правда, давай банки заберём в твоё гаражное место. Там прохладно.
— В гараже пахнет бензином, — отрезал свёкор. — И вообще, вы чьи? Мои или соседские? — И улыбнулся так, как улыбаются люди, когда уверены, что логика на их стороне.
Нина почувствовала, как внутри поднимается тяжесть. Она прямо назвала её: «обида». И отступила, потому что была ещё одна надежда — поговорить с Тамарой. Женщина из тех, кто любит «наводить лад». Ей можно про удобство, шкафчики, коробки одинаковые.
Они встретились на кухне в субботу. Тамара везла пальцем по столешнице, как начальница ТАТУ-салона по витрине.
— Ниночка, — пропела она, — я вам скажу, как хозяйке хозяйке: если баночки подписать, всё будет аккуратненько. А у нас банка — это любовь в стекле, понимаете? Ну какой мужчина устоит.
— Я устала, — тихо сказала Нина, и сама удивилась, что произнесла вслух. — Устаю на работе. И ещё дома приставки «быстро», «срочно».
— Так вы ж повар! — искренне изумилась Тамара. — Для вас это, извините, как для меня носки купить.
В этот момент Нина поняла, как работает их механизм: она — «повар, у которого рука набита», Пётр Павлович — «мужик, который любит домашнее», Тамара — «женщина, которая украшает быт». Роли распределены без согласования. А она — отдельная, у которой есть право на тишину — не предусмотрена.
Попытка мирного решения всё-таки была. Нина распечатала листок — привычка профессионала — и вечером разложила на столе.
— Смотрите, — она пыталась держать голос ровным. — Давайте составим график: когда вы приходите, что готовим, кто покупает продукты. Раз в неделю — нормальный ужин вместе. Если хочется почаще — заказываем доставку или готовит тот, кто предложил. И кладовка — без банок, простите. Я поговорю с соседями, что была моя ошибка.
Пётр Павлович молча изучал листок, смеялся глазами. Тамара слегка прищурилась — видно, ей не нравилось, что «график» в её семье вводит не она. Илья нервно хлопал пальцами по столу.
— Бумажки у нас заведены, — наконец сказал свёкор. — У меня на стоянке. Дом — это сердце, там график нельзя. Я, между прочим, этим домом вытаскивал Илюху, когда у него ноут сгорел. Где чай душевный был? У меня. И сейчас что — я по расписанию к родному сыну? Неправильно. А продукты… я приношу. Что вам ещё надо?
— Мне надо приходить в свой дом и не получать вторую смену, — ответила Нина, ощущая, как дрожит голос. — И чтобы мои границы уважали. Я не кухня для всех. Я человек.
— Ох, вы как-то агрессивно, — тут же запричитала Тамара сладковато. — Мы ж с любовью. Мы ж семью строим. А вы какие-то… термины холодные.
Сцены множились. В конце июня Пётр Павлович, «не спрашивая, но из лучших побуждений», поменял у них замок — «прошлый барахлил». Оставил ключи Илье и себе. Нина узнала об этом, когда пришла домой и не смогла открыть дверь. Галина Петровна, оказавшись проходом, пожала плечами: «Да они здесь весь день, банки перекладывали». Нина стояла на площадке, держала в руках сумку со свежими персиками, и думала, что дверь — это же прямой символ. Внутри носом упиралась мысль: «Я что, арендатор в собственной квартире?»
Илья метался между двух огней. Ему было искренне тяжело. Он мысленно оправдывал отца — «он один, ему скучно» — и одновременно боялся потерять то тонкое равновесие, которое держало их брак. Он писал Нине в мессенджере с работы: «Сегодня отец не придёт, обещал», а вечером на кухне всё равно оказывалась чья-нибудь рыба.
В начале июля грянул эпизод, который они ещё попробуют объяснить «недоразумением». Их друзья, Лена и Саша, праздновали годовщину. Нина обещала зайти хотя бы на час, подарить напольное растение — Лене давно хотелось фикус крупнолистный. Но за час до выхода Пётр Павлович заглянул «на минуту». Минуту этот человек умел растягивать, как жвачку.
— Сынок, у нас на базе скидка на мясо. Я привёз. Надо замариновать. Вы же молодые, не знаете — мясо так просто стухнет. Тамара придёт попозже, мы быстренько шашлычок в духовке.
— У нас планы, — напомнила Нина. — Мы к Лене.
— Да что вы, у меня ещё мясо для Лены есть, несите ей порцию, люди спасибо скажут, — уверенно подвёл черту свёкор. — А маринад — ваше дело, вы же мастер.
Она видела, как Илья колеблется. Видела свой подарок — фикус в углу прихожей — и сравнивала: вот живое растение, вот сырое мясо. Выбор казался символическим. Но в реальности она снова встала к столу, потому что если сейчас уйдут, а мясо останется, «будет скандал». И пока она смешивала лук, уксус, пряности, Тамара прислала голосовое: «Ниночка, вы золотце. Мы с вами так ладненько сработаемся, я уже чувствую».
Нина чувствовала другое: усталость, перетекающую в злость. В автобусе по дороге к Лене она молча смотрела в окно, а Илья рассказывал, как папа на базе выбил скидку «по знакомству» — «ну правда ведь молодец». Она кивала. На вечеринке Лена заметила, что они пришли пахнущие уксусом, и хмыкнула:
— Ты вечно кого-то спасёшь. А себя когда?
Нина усмехнулась, промолчала. Потому что правда — звучит как упрёк, когда сил нет.
К середине июля «дела» свёкра заполнили ещё одну территорию — их балкон. Там оказались чужие садовые стулья («на время, у соседа по стоянке нет места»), картонные коробки с табличкой «не выбрасывать», и та самая перловка, которой «армия желудка». Соседи косились. Галина Петровна то и дело ловила Нину у лифта и нашёптывала:
— Я за вас, Ниночка. Но вы, главное, не молчите. Молчишь — на шею садятся, потом ноги свешивают.
Нина кивала. Она уже ни с кем не хотела говорить. Просто хотела прийти и не видеть у себя в доме чужих алгоритмов. Внутри начала складываться формула: «Если не сказано “нельзя” — значит “можно”». Её дом постепенно превращался в место, где она всё время что-то «поддерживает»: чистоту, отношения, температуру духовки, чьё-то настроение.
Однажды на работе Марк поймал её в коридоре:
— Ты где? Мы же на фестиваль договаривались! Я даже менеджеру согласование выбил.
— Марк, мне сегодня надо домой, — выдавила она. — У нас… ситуация.
— У вас всё время «ситуация», — не без сочувствия заметил он. — Ты поговори уже, а? Ты же смелая, Нин.
«Смелая» в тот день чувствовала себя усталой. Но на вечер у неё была заготовлена попытка номер два. Она распечатала другой листок — без графиков, без жёстких пунктов. Просто три предложения: «Мы рады вам. Мы просим предупреждать. Мы не можем готовить по первому требованию». Она хотела тихо положить листок на стол и не спорить.
Вечером Пётр Павлович пришёл с пакетами, где брякали банки. Тамара шла рядом, пахла духами, которые Нина про себя называла «сладкий отчёт». Илья выглядел виноватым до того, как они вошли.
— Уфф, — выдохнул свёкор, показывая на пакеты. — Тут персики. Надо варенье. Сегодня. Завтра поздно.
Бумага в руке Нины помялась. Она положила листок на стол. Голос у неё дрогнул, но звучал ясно:
— Мы рады вам. Мы просим предупреждать. Мы не можем готовить по первому требованию.
Тишина простояла секунду. Потом Тамара залопотала:
— Так мы же предупреждаем! Мы душой предупреждаем. Мы же не со злым.
Пётр Павлович скривил губы:
— А что это за бумажки опять? Ты мужа под каблук загоняешь? Илюха, ты где? Скажи, у нас в семье инструкции по дружбе водились?
Илья стоял в дверях, как школьник на родительском собрании. Нина увидела, как он делает маленький шаг назад. И поняла: одному листку против целой системы тяжело. Но где-то внутри щёлкнуло. Она взяла пакет с персиками и поставила его на пол.
— Сегодня — нет, — сказала. — У меня выходной только по названию.
Она не хлопнула дверью и не закричала. Просто ушла в комнату, впервые за всё время. Дверь тихо закрылась. На кухне ещё минуту возмущённо шуршали банки и слова. Потом дверь в коридор громко вздохнула — ушли.
Ночью Нина долго слушала, как уезжают лифты, как где-то смеются подростки во дворе, как вода тонкой струйкой капает из раковины. И думала: «Мне придётся стать человеком, который не объясняет по сто раз. Скажу и выдержу паузу».
Она ещё не знала, что следующий эпизод заставит её говорить громче. И что в этой новой громкости появится смешок и железо — именно то, чего так не хватало всем их «любовям в стекле».
В начале августа жизнь будто вошла в новый ритм. Нина надеялась: может, после её твёрдого «сегодня — нет» всё уляжется. Но свёкор только сменил тактику. Теперь он приходил реже, но масштабнее. Если раньше — «рыбка на ужин», то теперь — коробка перцев «для лечо», ящик слив «срочно на компот», пятилитровая банка мёда «пчёлы не ждут».
— Мы же для вас стараемся! — повторяла Тамара, входя без стука, как в свою кухню. — Вам молодым некогда, а мы с Петей — люди опытные. Всё организуем, разложим.
Нина видела: «организуем» оборачивается тем, что банки встают на её полке, кастрюли бурлят на её плите, а посудомоечная машина стонет, потому что работает трижды за вечер.
Илья пытался лавировать. Иногда поддакивал отцу, иногда виновато подмигивал Нине. Но чаще отмалчивался. Его аргумент был один и тот же:
— Он одинокий. Если мы его совсем отрежем, ему тяжело будет.
Внутри у Нины уже кипело: «А мне разве легко? Разве я не человек?» Но вслух она старалась говорить спокойно.
Вскоре подключились родственники. На дне рождения у двоюродной сестры Ильи разговор зашёл о «правильных семьях». За столом сидели все: дяди, тёти, племянники. В какой-то момент Татьяна Петровна, сестра Петра Павловича, сказала с усмешкой:
— Вот молодёжь пошла… им, видите ли, тяжело, что отец им еду носит. В наше время — радовались бы! А теперь у них «границы».
За столом засмеялись. Нина почувствовала, как в груди зашевелился ком. Но только ответила:
— Мы тоже рады. Просто у каждого есть свои силы.
Соседка Галина Петровна услышала об этом разговоре от какой-то тётушки и при встрече прошептала:
— Ниночка, не давай им тебя в жертву делать. А то они так и будут тебя под «молодёжь неблагодарную» подводить.
Эти слова согрели, но ненадолго.
Однажды вечером случилось то, что стало настоящей проверкой. Нина возвращалась домой после длинной смены, когда в подъезде встретила коллегу Марка — он жил неподалёку и заглянул «передать книжку». Они поднялись вместе. У двери Нина услышала запах укропа и тушёной капусты. Дверь оказалась открытой.
На кухне хлопотала Тамара. Она уже вытащила из Нининого шкафа формы для запекания, на плите что-то бурлило. Пётр Павлович сидел во главе стола и разливал компот по кружкам.
— О, Нина! — приветствовал он радостно. — Мы тут решили борщ сварить. У тебя же кастрюля большая, вот мы и подумали…
Марк замер с книжкой в руках. Ситуация выглядела так, будто Нина — хозяйка, которая не управляет собственным домом. Она покраснела.
— А можно я у вас потом хоть посижу? — тихо сказал Марк, уходя. — Чтобы ты выдохнула.
Но Нина только кивнула.
Вечером она пыталась объяснить:
— Папа, я не против борща. Но я против того, что вы без нас приходите и готовите. Это мой дом. Моя кухня.
— Вот ты какая строгая, — протянула Тамара. — Ниночка, мы же по доброте! Неужели так сложно сказать «спасибо»?
А свёкор поднял бровь:
— Ты что, дверь нам запретишь? Я же замок менял, чтоб надёжнее было. Я сюда как к себе прихожу, а ты всё считаешь.
Илья снова промолчал. Нина почувствовала, что если сейчас не обозначит твёрдо — они окончательно потеряют контроль.
Следующая сцена случилась на работе. Коллеги обсуждали отпуск. Кто-то поедет к морю, кто-то в деревню. Нину спросили:
— А вы куда?
Она открыла рот и осознала: «Никуда». Все отпуска уходят на то, чтобы «разгребать». Она поймала себя на мысли: даже мыслить о море смешно, когда дома бесконечный борщевой фронт.
После работы Нина решила пройтись пешком — чтобы оттянуть момент возвращения. И встретила у подъезда соседей с первого этажа. Молодая пара с ребёнком пожаловалась:
— У вас там всё время шумит, кастрюли гремят, окна открыты. Запахи до нас доходят. Вы уж аккуратней…
Она стояла с пакетом продуктов, и ей хотелось кричать: «Это не мы! Это свёкор!» Но в итоге только сжала губы.
В августе состоялся семейный совет — но не по инициативе Нины, а Петра Павловича. Он пригласил всех в их квартиру и торжественно заявил:
— Мы должны жить вместе, помогать друг другу. А Нина, извините, устраивает допросы: «зачем, когда, как». Это же не семья, это бухгалтерия!
Тамара покачала головой:
— Женщина должна радоваться, когда о ней заботятся.
Родственники дружно кивнули. Только Илья сидел мрачный, словно между двух стен. Нина посмотрела на мужа и поняла: или он наконец выберет, или она останется одна против армии «добрых намерений».
— Я не бухгалтерия, — произнесла она тихо. — Я просто хочу, чтобы моё «нет» звучало так же весомо, как ваше «да».
Молчание затянулось. Все переглянулись.
Через неделю Пётр Павлович решил нанести «последний удар». Он позвонил Илье днём и сказал:
— Я принёс баранину, вечером делаем плов. Зови друзей, соседей, пусть у вас будет праздник.
Нина узнала об этом уже после работы. Она зашла в квартиру — и увидела полный стол продуктов. Чеснок, морковь, мясо, специи. Всё разложено на её кухне.
Илья развёл руками:
— Папа сказал, что это сюрприз.
А в коридоре уже звенел смех: Пётр Павлович пригласил Галину Петровну и соседку из пятого этажа «в гости». Люди заходили, снимали обувь. Тамара хлопотала, словно хозяйка.
Нина стояла у двери и понимала: это кульминация. Её дом снова стал «общим пространством», где её самого мнения никто не спрашивает.
Она глубоко вдохнула. В голове мелькнула мысль: «Если я сейчас промолчу, то больше никогда не смогу говорить».
Она шагнула на кухню и подняла голос так, что все замолчали.
— Я дома не готовлю и вам не буду. Хотите — заказывайте или сами готовьте, — отрезала Нина свекру.
Тишина повисла, будто на кухню упало тяжёлое одеяло.
Дальше было несколько секунд, когда все застыли. Кто-то сжал ложку, кто-то замер с пакетом. Соседка кашлянула, словно прикрывая неловкость. Илья посмотрел на Нину так, будто впервые увидел её другой — твёрдой, уверенной.
А Пётр Павлович медленно поднялся, откинул голову и произнёс:
— Ну вот. Добились. Невестка против семьи.
Тамара тут же поддержала:
— Мы же с любовью. А она — вон как!
Гости переглянулись. В воздухе запахло не пловом, а чем-то тяжёлым, горьким.
Конфликт наконец вырвался наружу, и было ясно: назад пути уже нет.
Но что будет дальше — никто ещё не знал. Нина стояла, сжав кулаки, и впервые за долгое время чувствовала: её слово прозвучало. А свёкор — он ещё не выложил все свои карты. И впереди их ждала новая битва.
После той сцены с пловом тишина в доме держалась несколько дней. Нина даже начала верить, что её резкость подействовала: свёкор будто исчез, Тамара тоже не звонила. Она впервые за долгое время пришла с работы и смогла просто налить себе чай, а не чистить горы овощей. Но ощущение покоя оказалось обманчивым.
На четвёртый день Илья вернулся домой мрачный. Снял обувь, тяжело сел в кресло и сказал:
— Папа объявил всем, что мы его выгнали. Родственники уже звонят.
Нина почувствовала, как земля уходит из-под ног. «Выгнали»? Они же просто просили уважать границы. Но на семейных собраниях правда редко интересует кого-то, кроме тебя.
— Ладно, — ответила она устало. — Пусть думают. Я не собираюсь никому ничего объяснять.
— Но ты понимаешь, — продолжил Илья, — они считают, что я предал отца.
Её кольнуло: «А ты меня не предаёшь, когда молчишь?» Но вслух она промолчала.
Вскоре начались маленькие провокации. Вечером Нина возвращалась и находила у двери пакет с продуктами: мясо, овощи, банки. Записка: «Всё для вас. П.» На следующий день — снова пакет. Соседка Галина Петровна, увидев это, покачала головой:
— Он вас ловко в угол загоняет. Если возьмёте — значит, принимаете правила. Если оставите — скажет, что вы неблагодарные.
Нина сначала забирала пакеты и молча складывала продукты в холодильник. Но вскоре приняла решение: будет относить всё обратно. И однажды позвонила в дверь свёкра. Тамара открыла — в яркой кофте, с нарисованными губами.
— Ой, Ниночка, — протянула она, — вы же как родная. Зачем тащили? Мы ж от сердца.
— Я от сердца тоже говорила, что не могу готовить по первому требованию, — спокойно ответила Нина. — Не надо нам пакетов.
Тамара улыбнулась искусственно:
— Это вы зря. Мужчины любят, когда их кормят. А вы… слишком гордая.
В глубине квартиры свёкор громко буркнул:
— Пусть оставит, всё равно съедят.
Нина положила пакет на порог и ушла.
Коллеги на работе заметили её изменения. Марк однажды сказал:
— Ты стала жёстче. Раньше улыбалась, а теперь как будто стену построила.
— Иногда без стены нельзя, — ответила Нина.
Она и правда чувствовала: внутри у неё вырос каркас. Но силы уходили быстрее. С каждым звонком от родственников, где слышалось: «А что ты не можешь отцу плов приготовить?», она теряла кусочек терпения.
В начале сентября свёкор пошёл ещё дальше. Он пришёл к ним домой днём, когда Нина была на работе. Дверь ему открыл Илья — и позволил пройти. Пётр Павлович торжественно сообщил:
— Я решил. У вас место пустует. Балкон хороший, закрытый. Мы с Тамарой будем там соленья хранить. Для вас же стараемся.
Когда Нина вечером увидела на своём балконе аккуратно выстроенные ящики с капустой, у неё закружилась голова.
— Лёш, — сказала она, — ты понимаешь, что это вторжение?
— Он же сказал «временно», — пробормотал муж.
— «Временно» у него значит «навсегда».
В ту ночь они почти не разговаривали.
Через несколько дней ситуация вышла наружу. Соседи во дворе обсуждали «банки на балконе у Нины» и смеялись, что у неё «мини-рынок». Галина Петровна подошла и сказала тихо:
— Я видела, как он всё туда таскал. Может, ты вызови участкового?
Нина вздохнула:
— Это же семья. Участковый — это край.
— А у них уже давно край, — отрезала соседка.
Финальный удар пришёл неожиданно. В середине сентября у Нины был день рождения. Она мечтала: пусть хоть в этот день будет по её правилам. Заказала суши, купила торт, пригласила двух подруг и коллегу Марка.
Но за час до праздника в дверь позвонили. На пороге стояли Пётр Павлович и Тамара с огромным тазом оливье.
— Мы же знаем, как праздники отмечать! — радостно сказал свёкор. — Сейчас гостей угостим, застолье будет как положено!
Нина застыла. Она видела — за их спинами уже маячат соседи, приглашённые «на огонёк».
И тогда она снова произнесла твёрдо:
— Я дома не готовлю и вам не буду. Хотите — заказывайте или сами готовьте.
Гости, уже начавшие заходить, остановились. Марк с тортиком в руках смутился. Подруги переглянулись. На кухне в тишине тикали часы.
— Вот и всё, — сказал Пётр Павлович. — Она чужая. Невестка, которая отвернулась от семьи.
Тамара театрально вытерла уголок глаза.
А Илья сидел молча, как будто разрываясь пополам.
Так и закончился тот вечер — неловко, на полуслове. Оливье остался на пороге. Суши ели только свои. Соседи потом ещё долго шептались: «У них там разлад».
Конфликт завис в воздухе. Никто не сдался окончательно. Свёкор продолжал считать себя правым. Нина впервые вслух обозначила свои границы. А Илья всё ещё пытался балансировать, понимая, что дальше будет ещё труднее.
История осталась открытой. Каждый в подъезде гадал: кто же уступит первым — уставшая невестка или упрямый свёкор?
И ясно было одно: мирного решения без боли уже не будет.