— Это что, шутка? Понимаю, день дурака! — рассмеялся Владимир Исаакович Кантор, когда его остановили люди с корочками у гаража утром 1 апреля 1985 года.
Правда клоунами они совсем не выглядели. В черном дипломате, который директор Сокольнического универмага так и не донес до машины, лежало на двадцать три тысячи рублей драгоценностей. А в его кабинете уже который час горел красный свет самодельного светофора.
Впрочем, эта история началась задолго до первого апреля. В далеких сороковых, когда один складской охранник решил стать героем Сталинграда.
Как тыловой крысолов стал раненым героем
Владимир Кантор войну провел как усатый Харон — перевозил грузы между складами в глубоком тылу. Никакой передовой, никаких подвигов, никаких ранений. Обычная служба обычного солдата, каких были миллионы. Но в брежневские годы звание фронтовика открывало такие двери, что и не снилось партийным билетам.
Кантор понял это раньше других.
— Мне нужны документы о ранении на передовой, — объяснял он нужным людям в нужных кабинетах.
И документы появились. Справка о службе в действующей армии. Медицинское заключение о полученном ранении. Право на инвалидную пенсию. Весь джентльменский набор героя войны, только без самой войны. К сорокалетию Победы планировался и орден Отечественной войны первой степени.
Помогали связи. Жена Кантора приходилась кузиной супруге самого Владимира Промыслова, московского градоначальника, который двадцать три года строил столицу. При таком родстве все вопросы решались телефонным звонком. А нерешаемых вопросов просто не существовало.
Так складской охранник превратился в депутата райсовета. Мастера спорта по борьбе. Члена партии. Уважаемого ветерана, которого приглашали судить соревнования и вести торжественные линейки. В районе его знали все — Владимир Семенович, герой войны, человек-легенда.
Если бы знали, какую именно легенду он про себя сочинил.
Красный свет для взяток, зеленый для совести
Перед кабинетом директора Сокольнического универмага стоял настоящий светофор. Не игрушечный, не декоративный, а самый что ни на есть дорожный. Работал по всем правилам: красный означал «проход запрещен», желтый — «ожидание», зеленый — «добро пожаловать».
Секретарша понимала сигналы с полуслова.
Середина восьмидесятых выдалась голодной. Из магазинов исчезло всё подряд от туалетной бумаги до сахара. Москвичи ездили в командировки не за работой, а за колбасой. «Колбасные поезда» из столицы возвращались набитые продуктами, как мешки Деда Мороза.
А в Сокольническом универмаге было всё. Два этажа дефицита, ювелирная секция с настоящими бриллиантами, импортные товары прямо из магазинов «Березка». Правда, формально это были бракованные изделия, непригодные для валютной торговли. На практике это было лучшее, что можно было достать в Москве.
Кантор держал в руках все нити дефицитного снабжения. Образцы товаров стекались к нему в кабинет, как к паше в гарем. Он единолично решал, кому достанутся югославские сапоги, а кто останется довольствоваться отечественными галошами.
Львиную долю сразу уводил заведующий филиалом к своим спекулянтам. Проверенным. Надежным. С многолетним стажем. Оставшиеся крохи разыгрывались среди тех, кто освоил особое искусство — правильно просить у начальства.
Девушки из торгового зала схватывали новые правила на лету.
Хочешь хорошую характеристику в институт? Несколько встреч с директором на его кожаном диване решат вопрос. Мечтаешь о повышении? Готовься к длительным отношениям с продолжением. В такие моменты красный сигнал светофора не гас часами, а посетители в приемной обменивались многозначительными взглядами.
Как украсть государственную переоценку
Настоящие деньги Кантор делал не на взятках и даже не на спекуляции дефицитом. Его золотая жила лежала в самом сердце советской плановой экономики — в государственных переоценках драгоценностей.
Время от времени государство поднимало цены на золото и камни. Сразу в полтора, а то и в три раза. Операция готовилась месяцами, но информация доходила только до высших торговых чиновников. За пару дней до переоценки они получали секретные телеграммы с новыми ценами.
Кантор эти телеграммы читал раньше многих министров.
За два дня до очередного подорожания в Сокольническом универмаге разыгрывался спектакль. С витрин исчезали все ювелирные изделия. Покупателям объясняли, что товар закончился, поставок не ожидается. А Кантор тем временем скупал через подставных лиц всё золото, что лежало в запасниках.
Утром в понедельник цены удваивались. К обеду того же дня в ювелирной секции появлялись знакомые кольца и браслеты. Только теперь с новыми ценниками. Прибыль от одной такой операции покрывала зарплату директора за несколько лет.
— Таких жуликов нужно брать исключительно с поличным, предварительно самым тщательным образом задокументировав все махинации, — объяснял новый начальник ОБХСС Александр Стерлигов своему заместителю.
Времени на раскачку не было. Кантор готовился к торжественному выходу на пенсию. К сорокалетию Победы ему должны были вручить орден Отечественной войны, и после этого старый пройдоха становился практически неприкасаемым. Взять его можно было либо до праздника, либо никогда.
Несколько месяцев несколько оперативников в автобусах следили за каждым шагом директора. Снимали на видео, фиксировали связи, документировали преступления. До последней минуты участники операции не знали, кого именно будут брать — информацию сообщали только в автобусе по пути к цели.
Сокровища Али-Бабы и ирония судьбы
Первое апреля выдалось удачным для правосудия. Кантора взяли у гаража.
— Да вы что себе позволяете? Не знаете, кто я такой? — бесновался директор, быстро проходя все стадии от изумления до ярости. — Да я вас в порошок сотру!
Оперативников такими угрозами было не испугать. За последние годы они пересажали половину торговых королей Москвы. И каждый кричал одно и то же про влиятельных друзей и летящие головы.
Обыски превзошли самые смелые ожидания.
В рабочем кабинете нашли огромные суммы в рублях и валюте. В гараже сына, в полых дверях, обнаружили ювелирных изделий почти на четверть миллиона и облигаций госзайма на шестьдесят тысяч. Между оконными рамами на лестничной площадке лежали серьги и кольца с бриллиантами от четырех до шести карат каждый.
На даче в Кратово три дня искали тайники. Когда нашли, Кантор заявил, что драгоценности принадлежат бывшему владельцу дачи, который эмигрировал в Америку и забыл забрать накопления. Одна беда — на всех украшениях красовались бирочки из Сокольнического универмага.
Всего изъяли семьсот сорок девять ювелирных изделий и монет из драгоценных металлов. Общий вес больше десяти килограммов чистого золота, бриллиантов, изумрудов и серебра. Сумма ущерба оценивалась в шестьсот тринадцать тысяч пятьсот восемьдесят девять рублей. По тем временам это было состояние, на которое можно было купить полсотни автомобилей или два десятка московских квартир.
Суд приговорил Кантора к восьми годам строгого режима с конфискацией имущества. Слабое здоровье не позволило ему отбыть наказание, и через неделю после приговора он скончался в тюремной больнице. Вместо ордена Отечественной войны и торжественной пенсии получил тюремную робу и быструю смерть.
А его сын Вячеслав стал миллиардером, владельцем химического гиганта «Акрон» и постоянным участником списка Forbes. Правда, при знакомстве он предпочитает не упоминать профессию отца.
Светофор в кабинете Сокольнического универмага так и остался гореть красным. В конце концов, красный свет предупреждает об опасности. А лучшего предупреждения о том, к чему ведет коррупция, и не придумаешь.