На Исторической сцене Большого театра России состоялся гала-концерт Аиды Гарифуллиной: певица попыталась заявить свои права на звание универсальной примадонны
Одно из первых событий наступившего юбилейного сезона в Большом (напомним, в марте 2026-го театру исполнится 250) – гала известной российской сопрано, не являющейся его солисткой, дебютировавшей на его сцене в 2020-м (Волхова в премьере «Садко»), и певшей здесь очень эпизодически всего три партии (помимо упомянутой – еще Виолетту и Мими). Случай практически уникальный: Большой нечасто давал свою сцену и более ярким мировым звездам для сольного выступления, а тут – старт столь ответственного сезона и сразу такой необычный ход. Аида Гарифуллина, конечно, выступает на мировой сцене, ее карьера заметна и вполне состоялась, однако в России есть немало оперных певцов с контрактами в «Ла Скала» и Венской Штаатсопер, но под личный реситаль Историческую сцену ГАБТа мало кто из них получает – практически никто. То есть случай по всем статьям особый и очевидно экстраординарный.
Экстраординарным на этом концерте оказалось многое. Например, режиссер Алексей Франдетти решил его по привычным для него лекалам шоу-мюзикла – сцена ГАБТа была украшена четырьмя огромными плазмами, на которых постоянно крутили ролики с фотографиями из семейного альбома Аиды и специально снятыми кинокадрами с ней в интерьерах Большого. Бесконечная смена нарядов, крупные планы, откровенные ракурсы – словом безмерное самолюбование артистки, усиленно педалирующей свое очевидное преимущество – внешние данные – с самого начала вечера, еще до того, как прозвучала хотя бы одна нота. Параллельно с этим из динамиков неслись откровения Аиды – о ее детстве, мечтах, сбывшихся надеждах, установках, с которыми она шагает по жизни и по карьерной лестнице. Все это чуть отдавало телевизионным шоу и юбилейным привкусом – хотя артистке всего 37 и вроде бы никаких специальных дат ни в жизни, ни на творческом пути поблизости не наблюдалось.
Плазмы не унимались и во время музыкальных номеров, особенно в оркестровых «прослойках» между ариями. Так, например, увертюра к «Свадьбе Фигаро», с которой музыкальная часть мероприятия собственно и началась, прошла под кадры нанесения певицей макияжа в гримерке – она готовилась к выходу на сцену. Бесконечно мелькающие картинки разной степени художественности (большинство – компьютерно смоделированные, от чего все, что на них показывалось – цветы, интерьеры, узоры – отдавало нескрываемым пластмассовым «очарованием») весь вечер отвлекали внимание публики от музыки – не только оркестровые интерлюдии, но и вокальные номера от Гарифуллиной, таким образом, оказались банальными саундтреками к видеосюжетам, прозвучав явно в фоновом режиме. Для публики, очевидно элитной и случайной одновременно (судя по ценам на билеты), это наверно было благом, для музыкального искусства – едва ли.
Довершали картину гламурного праздника четыре наряда певицы разной степени откровенности: последнее, зеленое платье, было однозначно вульгарным. Но со вкусом у многих артистов мировой сцены – беда, поэтому этот перебор вкупе с телевизионно-мюзикловым оформлением сцены можно было бы даже и не заметить вовсе, если бы основное содержание мероприятия – его музыкальная составляющая – оказалась бы на высоте. Но и с этим было не все в порядке: самым безупречным участником концерта оказался оркестр театра под водительством маститого Антона Гришанина, выразительно и точно игравший свои сольные фрагменты и чутко аккомпанировавший солистке, которая как раз далеко не всегда была корректна по части ритмического рисунка и синхронности вступлений. Впрочем, ожидать высокого музыкального качества от мероприятия с совершенно другими акцентами явно не стоило: ведь художественное высказывание рождается и существует в гармонии всех своих компонентов – никак иначе.
Главный музыкальный прокол концерта состоял в его программе и выборе репертуара. Лирическое, даже легкое сопрано Гарифуллиной хорошо в определенном, весьма ограниченном материале: ее Шемаханка на дебютном концерте в БЗК восемь лет назад была чарующей, ее Снегурочка в Париже – очаровательной. Приятный тембр и чистота интонации, уверенные верха и гибкость, естественность колоратур, небольшой объем, но хорошая полетность – все это уверенные характеристики состоятельного лирико-колоратурного сопрано: и в этом амплуа Гарифуллина всегда была на своем месте. Однако, судя по всему, певица решила идти проторенной дорожкой многих – по пути утяжеления репертуара, скатывания к более драматическим партиям. Признаки этого были и ранее – уже на упомянутом дебютном выступлении в БЗК она наряду с ариями Римского-Корсакова отваживалась петь Марию из «Мазепы» и Русалку Дворжака. Как известно, дорожка эта опасная – немногие певицы удачно выдерживали такую трансформацию: куда длиннее список тех, кто досрочно распрощался со сценой по причине нанесения собственному голосу непоправимого урона.
Признаки урона уже сегодня очевидны и в звучании Аиды Гарифуллиной, хотя, конечно, они пока не катастрофичны – это лишь самое начало. Уже с первой арии – Болеро Елены из «Сицилийской вечерни», написанной для полноценного лирико-драматического сопрано, хотя и владеющего колоратурой – стало понятно: тембральной насыщенности не хватает, весовая категория не та, переутяжеленный голос дрожит, почти тремолирует на середине, интонация не всегда идеальна, а коронные верхи агрессивно выстреливаются, они потеряли обаяние мягкости и естественности. И даже колоратура – родовой признак голоса Гарифуллиной – оказалась уже не столь пластичной и безупречной. Это стремление петь не свой репертуар отразилось даже на ариях, которые идеально подходят певице и ранее звучали безупречно – и Шемаханка, и Виолетта, и Джульетта не отличались той свежестью и очарованием, что были присущи певице еще не так давно. Возможно, тут еще сказалась и коварная акустика Большого – чтобы наполнить этот огромный зал по-настоящему тембром, нужно этот богатый тембр иметь. Пожалуй, самым органичным номером программы вышел Цветочный дуэт с Ириной Шишковой из «Лакме» - тут вроде можно было вспомнить о прежних достоинствах Гарифуллиной в полной мере.
Но Болеро Елены оказалось еще «цветочками». Певица отважилась после этого петь и Мими (дуэт с Иваном Гынгазовым), и Тоску, и Татьяну из «Онегина» (причем наидраматичнейшую заключительную сцену – дуэт с Семеном Антаковым), и даже предназначенную для меццо-сопрано Хабанеру Кармен. Заявка на универсализм в духе Марии Каллас была сделана смело: однако стоит лишь вспомнить, что даже Каллас старалась в одном концерте не петь арии для разных голосов, а исполняла их в разные периоды своей карьеры, а кроме того – что вокальный век великого греческого сопрано был не долог, как впрочем и век подавляющего большинства певиц с необъятными по диапазону голосами. Тем более, что голос Аиды Гарифуллиной едва ли принадлежит к такого типа инструментам – нижний регистр в Хабанере она едва намечала.
В целом программа концерта отличалась невообразимым стилистическим винегретом – помимо абсолютно разноплановых арий от звезды тут была и полька «Трик-трак» Иоганна Штрауса от Детского хора Большого театра, и «Аве Мария» Шуберта, и «Элегия» Массне, и чтение онегинских строф Евгением Мироновым, и даже «Умирающий лебедь» в исполнении Светланы Захаровой (в сопровождении скрипки Вадима Репина), сорвавшей в балетоманском Большом такую шквальную овацию, какой публика виновницу торжества не удостоила ни разу, включая финальные поклоны. Словом, и по подбору репертуара, и по качеству его исполнения, и по неуместной для Большого стилистике оформления весь концерт едва ли соответствовал прославленной сцене ГАБТа, да и статусу классического мероприятия как таковому. Но, безусловно, своеобразная гармония в нем все же наблюдалась – глянцевый образ героини вечера полностью соответствовал ожиданиям публики, заполнившей великий театр 5 сентября, во второй вечер его 250-го сезона…
8 сентября 2025 г., "Играем с начала"
