Небо было затянуто плотной ватой облаков, и моросящий дождь превращал город в размытую акварель. Я сидела на нашей кухне, пила горячий чай с чабрецом и смотрела, как за окном качаются мокрые ветки старого тополя. Наша квартира на седьмом этаже была моим убежищем, моей крепостью. Каждый предмет здесь был выбран с любовью и долготерпением. Мы с Максимом, моим мужем, три года по крупицам создавали это гнездо.
Мне предстояла короткая командировка, всего на три дня. В соседний город, на какой-то скучный семинар по повышению квалификации, от которого компания не позволила отказаться. Я ненавидела уезжать, оставлять Макса одного, наш уют, наши ритуалы. Особенно меня напрягала мысль о его матери, Тамаре Петровне. Она была женщиной, как бы это сказать… кипучей энергии и непререкаемых мнений. Ее любовь к сыну была безграничной, но удушающей, и распространялась на все сферы его жизни, включая, к сожалению, и нашу.
— Ты точно все запомнил? – в сотый раз спросила я Максима, пока он помогал мне застегнуть молнию на небольшом чемодане. — Фикус поливать через день, но понемногу. Документы для налоговой в синей папке на верхней полке. И, пожалуйста, пожалуйста, постарайся, чтобы твоя мама не…
Он прервал меня мягким поцелуем.
— Аня, не начинай. Всего три дня. Я справлюсь. Мама знает, что ты не любишь внезапных визитов. Она на даче, возится со своими розами, ей не до нас. Все будет хорошо, обещаю.
Его голос был таким уверенным и спокойным, что я почти поверила. Максим умел меня успокаивать. Он обнял меня, уткнувшись носом в волосы.
— Я буду скучать. Возвращайся скорее. Дом без тебя пустой.
Господи, как я люблю его. Он ведь и правда хороший. Просто слишком мягкий, слишком не хочет никого обидеть. Особенно маму.
Я вздохнула и улыбнулась ему в ответ. Мой поезд уходил через два часа. Я еще раз окинула взглядом нашу гостиную. Серый, невероятно удобный диван, на котором мы провели столько вечеров за просмотром фильмов. Стеллаж из светлого дуба, заставленный нашими книгами. Минималистичный торшер, дающий мягкий, теплый свет. Все было просто, современно и… наше. Это было отражение нас. Спокойное, не кричащее, надежное. Чувство легкой тревоги кольнуло где-то под ребрами, но я списала это на обычное волнение перед отъездом. В конце концов, что может случиться за три дня?
Перед самым выходом позвонила Тамара Петровна. Максим включил громкую связь.
— Анечка, деточка, ты уже уезжаешь? – ее голос был сладким, как мед. — Попутного ветра тебе! Не переживай, я за Максимкой присмотрю, если что. Чтобы не оголодал там один, бедняжка.
— Спасибо, Тамара Петровна, не стоит беспокоиться, я оставила полную морозилку еды, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно дружелюбнее.
— Ну что ты, какая еда из морозилки! Мужчине нужно свеженькое, горяченькое! — пропела она. — Ладно, не буду вас задерживать. Целую, сыночек!
Я бросила на Максима умоляющий взгляд. Он виновато пожал плечами и одними губами прошептал: «Все будет под контролем». Я уехала с тяжелым сердцем, пытаясь убедить себя, что просто накручиваю.
Три дня пролетели в тумане лекций и деловых обедов. Я ужасно соскучилась по дому. Мы с Максимом каждый вечер созванивались, он бодро докладывал, что все в порядке, фикус полит, кот накормлен, а он сам питается исключительно моими запасами. Про маму не было ни слова, и я сознательно не спрашивала, боясь услышать то, чего не хотела. Я уже представляла, как вернусь, скину туфли, заварю нам обоим чай и мы усядемся на наш любимый диван, и я буду рассказывать ему про свою поездку. Я ждала этого момента как праздника.
Поезд прибыл на вокзал поздно вечером. Я решила не дергать Максима и взяла такси. Хотела сделать ему сюрприз. Улица встретила меня знакомыми огнями. Вот наш дом, светится окно нашей спальни. Сердце забилось радостно. Я тихо открыла дверь своим ключом, стараясь не шуметь. Вошла в прихожую, поставила чемодан на пол и разулась. В квартире было тихо. Максим, наверное, уже спал. Я улыбнулась своим мыслям и шагнула из темного коридора в сторону гостиной, чтобы включить торшер… и замерла на пороге.
Это была не моя гостиная. Первой мыслью было, что я ошиблась квартирой. Этажом. Домом. Но нет, вот моя прихожая, вот наш коврик. А комната… комната была чужой. Вместо нашего простого серого дивана у стены стояло нечто чудовищное. Огромный диван и два кресла, обитые блестящим бежевым велюром, с выгнутыми деревянными подлокотниками, покрытыми золотой краской и витиеватой резьбой. Вместо нашего дубового стеллажа — громоздкая полированная «стенка» из темного дерева, с застекленными полками, на которых сиротливо стояли какие-то фарфоровые пастушки. Мой любимый торшер исчез. С потолка свисала огромная хрустальная люстра с десятками висюлек, похожая на те, что я видела во дворцах на экскурсиях. Весь этот псевдо-дворцовый стиль «дорого-богато» кричал и давил. Воздух пах не нашим домом, не чабрецом и книгами, а едкой полиролью и чем-то новым, синтетическим.
Что это? Что это такое? Розыгрыш? Это какой-то дурной сон. Я сейчас проснусь.
Я стояла, не в силах пошевелиться. К горлу подкатила тошнота. Я медленно, как во сне, провела рукой по стене. Та же краска, которую я сама выбирала. Тот же паркет. Но вся суть комнаты, ее душа — была вырвана с корнем и заменена этим… этим кошмаром. Я услышала шаги. Из спальни вышел заспанный Максим. Он увидел меня, и его лицо мгновенно изменилось. Радость сменилась испугом.
— Аня? Ты уже вернулась? Я думал, ты утром… — он замолчал, проследив за моим окаменевшим взглядом.
— Что. Это. Такое? — прошептала я. Голос меня не слушался.
Он отвел глаза. Начал суетливо тереть руки.
— Ань, ну… это… сюрприз. Мама хотела как лучше. Она решила сделать нам подарок. Обновить гостиную.
Обновить. Подарок. Он говорит это так, будто речь идет о новой вазе, а не о том, что всю нашу жизнь выкинули и заменили этим чудовищем.
— Где наши вещи? — мой голос стал тверже. — Где наш диван? Наш стеллаж?
— Ну… мама сказала, они старые, несовременные… Она договорилась, их… увезли. На дачу вроде. Или… куда-то еще. Ань, ну ты не расстраивайся так! Эта мебель, она знаешь, сколько стоит? Итальянская, натуральное дерево! Мама от всего сердца…
От всего сердца. Это было последней каплей. Я посмотрела на него, и впервые за все годы нашей совместной жизни не увидела в нем своего близкого, родного человека. Я видела чужого, испуганного мальчика, который прячется за мамину юбку.
— Она не имела права, — сказала я холодно и ровно, удивляясь своему спокойствию. Внутри все бушевало, но снаружи я была как лед. — И ты не имел права ей это позволить, Максим. Это мой дом. Мой. Тоже.
Я развернулась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Я не плакала. Я села на край кровати и просто смотрела в одну точку. Чувство было такое, будто меня обокрали. Нет, хуже. Будто в мою душу влезли в грязных сапогах, все там перевернули, а потом улыбнулись и сказали, что сделали это из лучших побуждений. Я не спала всю ночь. Я слушала, как Максим ворочается в гостиной на этом ужасном новом диване. Он несколько раз подходил к двери, тихо звал меня, но я не отвечала. Мне нужно было подумать.
Утром я вышла из спальни. Максим сидел на кухне, осунувшийся, с кружкой остывшего кофе. Он вскочил, когда я вошла.
— Анечка, прости меня. Я… я не знал, как ей отказать. Она уже все организовала, привезла… Сказала, что наш диван потертый, что нам должно быть стыдно перед гостями. Я виноват, я полный дурак. Давай что-нибудь придумаем.
Что придумаем? Вернуть все как было невозможно. Наша мебель исчезла. Наша жизнь, та, что была до этого, — тоже.
В этот момент зазвонил мой телефон. На экране высветилось «Тамара Петровна». Я взяла трубку.
— Алло.
— Анечка, деточка моя! – защебетал ее голос. — Ну что, Максимка сказал, ты вернулась? Как тебе мой сюрприз? Правда, красота? Сразу видно — дом состоявшихся людей! А то была у вас не гостиная, а конура какая-то серая, честное слово. Я так старалась, выбирала!
Я молчала. Я слушала ее голос и чувствовала, как холодная ярость заполняет все мое существо. Это была не забота. Это была демонстрация власти. Она не просто поменяла мебель. Она показала мне мое место. Она показала, что это ЕЕ территория, потому что здесь живет ЕЕ сын, а я — так, временное приложение.
— Вам нравится, Тамара Петровна? — спросила я ледяным тоном.
— Конечно! Шикарно! — не почувствовав подвоха, ответила она.
— Вот и прекрасно. Потому что вы видите это в последний раз.
Я отключила звонок и посмотрела на побелевшего Максима. Его глаза расширились от ужаса.
— Аня, что ты… что ты собираешься делать?
Я не ответила. Я взяла свой ноутбук, открыла его и начала искать в интернете телефоны. Грузчики. Вывоз мусора. Крупногабаритного. Я действовала четко и методично, как хирург. В моей голове созрел план. Не истеричный, не спонтанный. Холодный, взвешенный и абсолютно безжалостный. Максим лепетал что-то про то, что мама обидится, что это скандал, что так нельзя. Я его не слышала. Я слышала только стук своего сердца и тихий, ясный голос внутри: «Они должны понять. Раз и навсегда».
Я заказала грузчиков на завтра, на десять утра. Сказала Максиму, что если он хочет сохранить хоть какие-то остатки наших отношений, он не должен мне мешать и не должен ничего говорить своей матери. Он метался по квартире, как зверь в клетке, умолял меня одуматься, предлагал продать эту мебель, вернуть ей деньги.
— Деньги? — я горько рассмеялась. — Ты думаешь, дело в деньгах? Максим, она стерла меня из моего же дома. А ты ей это позволил. Это не лечится деньгами.
Он замолчал, поняв, что я не отступлю. Вечером он ушел ночевать к другу, сказав, что не может на это смотреть. Я была даже рада. Мне нужно было остаться одной. Я заперла дверь в гостиную и провела ночь в спальне, в нашем единственном нетронутом уголке. А утром, ровно в десять, в дверь позвонили.
Приехали двое крепких мужчин в рабочих комбинезонах. Они с недоумением смотрели на меня, потом на гостиную.
— Девушка, вы уверены? — спросил старший, почесав затылок. — Это ж все новое. Может, на авито какое выставить? Жалко же.
— Я уверена, — твердо сказала я. — Все на свалку. Без исключений. Я плачу двойной тариф за срочность и молчание.
Деньги решают многое. Они переглянулись и приступили к работе. Первым выносили диван. Он не пролезал в дверной проем. Они кряхтели, поворачивали его и так, и этак. В какой-то момент блестящая золотая краска на подлокотнике с треском содралась о косяк. Я смотрела на эту уродливую царапину с мстительным удовлетворением. Потом пошли кресла. Потом начали разбирать «стенку». Звук откручиваемых винтов был для меня музыкой. Последней снимали люстру. Когда рабочий отсоединил провода и снял с крюка это хрустальное чудовище, комната словно вздохнула. В нее вернулся свет. Пусть голый, от одной лампочки, свисающей с потолка, но честный и чистый.
Именно в этот момент, когда последний элемент «сюрприза» исчез за дверью, на лестничной клетке раздался топот и крики. Дверь распахнулась. На пороге стояла Тамара Петровна, красная от гнева, а за ее спиной бледный, как полотно, Максим. Он все-таки не выдержал и позвонил ей.
— Что ты творишь, неблагодарная?! — с порога закричала она, и ее голос сорвался на визг. — Я на вас лучшие годы, лучшие средства!.. А ты?! Выбросить такую красоту! Ты в своем уме?!
Она попыталась прорваться в квартиру, но я встала в дверях.
— Это мой дом, Тамара Петровна, — повторила я вчерашние слова, но теперь они звучали иначе. Весомее. — Вы вошли в него без спроса и попытались установить здесь свои порядки. Я лишь навожу чистоту.
— Да какой это твой дом?! Это квартира моего сына! — не унималась она.
Из-за ее плеча Максим смотрел на меня с мольбой.
— Аня, пожалуйста, прекрати. Давай поговорим.
— Мы уже поговорили, Максим. В тот день, когда ты решил, что мнение твоей мамы важнее моего. Когда ты позволил ей вышвырнуть нашу общую жизнь на помойку.
Я посмотрела на свою свекровь. Ее лицо исказилось от злобы.
— Я вложила в это состояние! Я хотела, чтобы у моего сына все было как у людей! А ты, нищебродка со своим серым барахлом, ничего не ценишь!
И тут я не выдержала.
— Барахлом? – я шагнула к ней. – То барахло мы с вашим сыном покупали на наши деньги. На те, что я зарабатывала, работая по двенадцать часов. Тот диван помнит, как мы радовались покупке первой машины. А на том стеллаже стояли книги, которые я собирала с детства. Вы не мебель выкинули. Вы выкинули нашу память. Вы пришли и сказали мне, что я, мои вкусы, моя жизнь — это мусор. Так вот, я возвращаю вам ваш подарок. Таким же способом.
Я достала из кармана телефон и показала ей последнее фото, которое сделала пять минут назад. Огромный контейнер во дворе, в котором вперемешку, как хлам, валялись обломки ее «итальянской» мебели. Она задохнулась от ярости и схватилась за сердце.
Тамара Петровна разразилась потоком проклятий и ушла, хлопнув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка. Максим остался. Он стоял посреди пустой, гулкой гостиной и смотрел на меня. В его глазах была смесь страха, раскаяния и… обиды.
— Ты… ты довольна? — тихо спросил он. — Добилась своего? Устроила шоу?
— Я вернула себе свой дом, Максим.
— Ценой семьи? Ценой наших отношений? Мама меня теперь никогда не простит. И я… я не знаю, как на тебя смотреть. Это было… жестоко.
И тут во мне что-то окончательно сломалось. Та последняя ниточка, что еще связывала нас.
— Жестоко? Жестоко — это предавать человека, который тебе доверяет. Жестоко — это тайно сговориться у него за спиной и растоптать то, что ему дорого. Скажи мне, Максим, откуда у твоей мамы, пенсионерки, вдруг нашлись деньги на «итальянскую мебель»?
Он молчал. Он просто опустил голову, и я все поняла. Это был даже не вопрос, это было утверждение. Я просто хотела услышать это от него.
— Это были наши общие деньги, да? С нашего накопительного счета? Те, что мы откладывали на большую поездку.
Он кивнул. Медленно, обреченно.
— Она так просила… Говорила, что это будет вложение, что это поднимет наш статус. Я думал… я думал, ты сначала позлишься, а потом привыкнешь. Так было бы проще, чем спорить с ней…
Вот оно. Вся глубина его предательства. Он не просто позволил. Он был соучастником. Он оплатил это унижение моими же, нашими деньгами. В тот момент любовь, которая еще теплилась во мне, умерла. Исчезла. Остался только холод и звенящая пустота. Я подошла к шкафу в коридоре, достала дорожную сумку и протянула ему.
— Собирай вещи.
Он поднял на меня глаза, полные слез.
— Аня… Куда я пойду?
— К маме, Максим. Иди к маме. Там твой настоящий дом.
Пока он молча собирал свои вещи, я зашла в спальню и наткнулась на его старый детский фотоальбом. Открыла от нечего делать. И застыла. На пожелтевших фотографиях была квартира его детства. И в гостиной… в гостиной стояла точно такая же полированная «стенка», диван с резными подлокотниками и хрустальная люстра. Тамара Петровна не просто навязывала свой вкус. Она пыталась воссоздать мир своего прошлого. Мир, где Максим был полностью ее, маленьким мальчиком. А он… он ей в этом подыграл.
Он ушел через час. Квартира стала оглушительно тихой. Я вошла в пустую гостиную. На полу виднелись следы от ножек мебели, царапина на косяке. Голые стены, одинокая лампочка под потолком. И знаете что? Мне стало легко. Так легко, как не было уже очень давно. Да, было больно. Больно терять человека, которого, как мне казалось, я знала и любила. Больно осознавать, что годы жизни были построены на такой хрупкой основе. Но эта пустота не пугала. Она была чистой.
Я села прямо на пол, скрестив ноги, и долго смотрела в окно. Город зажигал вечерние огни. Дождь кончился. Я чувствовала себя опустошенной, но свободной. Впервые за долгое время я была хозяйкой не только своей квартиры, но и своей жизни. Мне больше не нужно было оглядываться, подбирать слова, бояться обидеть кого-то, кто не боится обидеть меня.
Эта пустая комната была не концом. Она была началом. Моим личным, чистым листом. И я знала, что наполню ее светом, воздухом и только теми вещами и людьми, которые приносят радость, а не боль. Может быть, я куплю точно такой же серый диван. А может, какой-нибудь совершенно другой. Но это будет только мой выбор. И в этом была главная, выстраданная мною правда.