Звонок в одиннадцать вечера. Нина Васильевна на том конце провода дышит тяжело, как после подъёма на пятый этаж.
— Аня, доченька... Максим опять напился. Приезжай, пожалуйста.
Я откладываю телефон и смотрю в потолок. Уже полгода как мы развелись. Уже четыре месяца как он съехал к Оксане — той самой "коллеге", с которой "просто дружил". А Нина Васильевна всё равно звонит мне, когда у сына очередной запой.
Когда совесть стоит дороже покоя
— Мам, а папа болеет? — спрашивает Артём, выглядывая из комнаты. Восемь лет, а уже понимает, что звонки бабушки ночью — это не к добру.
— Да, сынок. Папа болеет.
Я не вру. Алкоголизм — это болезнь. Только лечиться он не хочет, а я больше не обязана быть медсестрой.
Нина Васильевна звонит снова.
— Аня, ну как же так? Он же отец твоего ребёнка! У меня сил нет его с пола поднимать.
Странно, — думаю я. — Когда он изменял, ты молчала. Когда я плакала от его запоев, ты говорила: "Мужики такие, терпи". А теперь, когда я наконец ушла, я должна приезжать?
— Нина Васильевна, у Максима есть Оксана. Пусть она приезжает.
— Да она его бросила! Как увидела, в каком он состоянии, сразу вещи собрала и ушла.
Вот так. Пока я была "официальной женой", я должна была терпеть. А когда стала "бывшей", я всё равно должна спасать.
Логика железная.
Мой ребёнок имеет право знать правду
Первые недели после развода Артём спрашивал про папу каждый день. Я отвечала осторожно: "Папа переехал", "Папа работает", "Папа занят". Классическая ложь во спасение.
Но дети не дураки. Артём видел, как я плакала по ночам. Слышал мои разговоры с подругой про алименты, которые Максим не платит. Понимал, что у нас стало меньше денег.
Вчера он прямо спросил:
— Мам, а папа нас больше не любит?
И я поняла: хватит врать.
— Артём, папа болен. У него зависимость от алкоголя. Это как диабет — болезнь, которая меняет человека. Он нас любит, но сейчас не может быть хорошим папой.
— А когда выздоровеет?
— Не знаю, солнышко. Может, никогда. Поэтому мы живём сами.
Артём молчал минут пять. Потом кивнул:
— Понятно. А то я думал, это я виноват.
Боже, дети же винят себя во всём...
Звонок, который всё изменил
Нина Васильевна звонила каждую неделю. Иногда я брала трубку, иногда нет. Но в ту среду что-то было по-другому.
— Аня... — голос дрожал. — Максим два дня не ест. Только пьёт. Я боюсь, что он...
Она не договорила, но я поняла.
— Где Оксана?
— Да какая Оксана! Она месяц назад ушла, как только понаслышалась о долгах. А кредиты-то никто не отменял. Он квартиру может потерять.
Та самая квартира, которую мы покупали вместе. Где я клеила обои и выбирала плитку. Которую он теперь пропивает.
— И что вы хотите от меня?
— Приезжай. Поговори с ним. Может, тебя послушает.
Я засмеялась. Не от радости — от абсурда.
— Нина Васильевна, он меня обманывал полтора года. Пил на моих глазах. Не платит алименты четыре месяца. С чего вдруг он меня послушает?
— Ну ты же его любила...
"Любила" — прошедшее время. Правильно сказала.
Решение, которое удивило меня саму
Я положила трубку и села на кухне. За окном моросил дождь, в квартире пахло гречкой и детским шампунем. Наша новая жизнь. Спокойная, предсказуемая.
Без истерик. Без поисков бутылок по углам. Без запаха перегара с утра.
Артём делал уроки в комнате. Завтра у него контрольная по математике. Послезавтра — родительское собрание, на которое я пойду одна. Как и на все остальные мероприятия последние полгода.
А что, если...
Мысль была безумной. Но чем больше я о ней думала, тем яснее становилось: возможно, это единственный шанс.
Не шанс вернуть Максима. Не шанс спасти его. А шанс для Артёма увидеть правду. Своими глазами. Без прикрас.
Я зашла в комнату к сыну.
— Артём, а ты хочешь увидеть папу?
Он поднял голову от тетради.
— А можно?
— Можно. Но папа сейчас болеет. Он будет выглядеть не так, как раньше. Тебе может быть страшно или грустно.
Артём подумал.
— А если я его увижу, он перестанет болеть?
Дети и их вера в чудеса...
— Нет, солнышко. Он не перестанет. Но ты поймёшь, что происходит на самом деле. И больше не будешь винить себя.
Поездка к правде
В субботу утром мы ехали через всю Москву к Нине Васильевне. Артём смотрел в окно автобуса и молчал. Я держала его за руку и думала: "Правильно ли я делаю? Не травмирую ли ребёнка?"
Но потом вспомнила, как полгода назад объясняла синяк под глазом: "Упала дома". Как врала про "командировки" Максима, когда он лежал в запое. Как Артём спрашивал: "Мам, а почему папа на меня не смотрит?"
Может, хватит защищать ребёнка от правды? Может, правда защитит его от иллюзий?
Нина Васильевна встретила нас у подъезда. Постарела за эти месяцы — седые корни отросли, под глазами тёмные круги.
— Аня, спасибо, что приехала. Артёмушка, как дела в школе?
— Нормально, бабушка Нина.
Мы поднялись на четвёртый этаж. У двери квартиры я остановилась.
— Нина Васильевна, я привезла Артёма не для того, чтобы помириться с Максимом. Я хочу, чтобы сын увидел папу таким, какой он есть. Без прикрас.
Она кивнула:
— Понимаю. Может, это правильно.
Урок взрослой жизни
Максим лежал на диване в гостиной. Не спал — смотрел в потолок красными глазами. Трёхдневная щетина, грязная футболка, запах алкоголя и немытого тела.
Артём замер в дверях.
— Папа?
Максим повернул голову. Пытался сфокусировать взгляд.
— Артёмка... Сынок... — голос хрипловатый, неуверенный.
Сын подошёл ближе. Я видела, как он рассматривает отца. Сравнивает с тем образом, который остался в памяти.
— Папа, ты болеешь?
— Да, сынок... Болею...
— А почему ты мне не звонишь?
Максим попытался сесть, пошатнулся.
— Я... я не хотел, чтобы ты видел меня таким.
Правильно не хотел. Но так сложилось.
— А алименты почему не платишь? — неожиданно спросил Артём.
Я вздрогнула. Откуда восьмилетний ребёнок знает это слово?
Максим опустил голову.
— Денег нет, сынок...
— А на это есть? — Артём показал на бутылки у дивана.
Из уст младенца...
Максим молчал. Нина Васильевна всхлипнула на кухне. А я поняла: Артём увидел то, что нужно было увидеть.
Прозрение, которого я не ждала
На обратном пути Артём долго молчал. Потом спросил:
— Мам, а папа всегда таким был?
— Нет. Когда ты родился, он был другим. Болезнь изменила его.
— А он может выздороветь?
— Может. Если очень захочет. Но пока он не хочет.
Артём кивнул.
— Понятно. А мы с тобой будем жить хорошо?
Я обняла его:
— Будем, солнышко. Мы справимся.
— А если папа выздоровеет, мы к нему вернёмся?
Вот он — главный вопрос. Тот, ради которого я и затеяла эту поездку.
— Артём, я больше не вернусь к папе. Даже если он выздоровеет. Потому что он не только болен алкоголизмом. Он ещё обманывал нас и выбрал другую женщину. А я больше не хочу жить с человеком, который меня не ценит.
— А я могу его видеть, если захочу?
— Конечно. Когда он будет здоров.
— А если не будет?
— Тогда не стоит.
Артём подумал и сказал:
— Тогда я подожду, когда он выздоровеет. А пока мы с тобой будем жить сами.
Восемь лет, а уже понимает то, до чего я дошла в тридцать четыре.
Последний звонок
Вечером позвонила Нина Васильевна.
— Аня, после вашего ухода Максим весь день плакал. Говорит, что всё понимает. Может, есть шанс...
— Нина Васильевна, — перебила я. — Сегодня я привезла Артёма не для того, чтобы дать Максиму шанс. Я привезла его для того, чтобы сын увидел: его папа болен, и это не Артёмова вина.
— Но ведь семья...
— Семья — это когда все друг друга ценят и защищают. А не когда одни терпят, а другие пользуются этим терпением.
Нина Васильевна молчала.
— Я больше не приеду, когда Максим напьётся. У меня своя жизнь, свой ребёнок, своё будущее. Если ваш сын хочет участвовать в жизни Артёма — пусть лечится и платит алименты. Остальное меня не касается.
— Но он же отец...
— Отец — это не звание, которое даётся навечно. Это работа, которую нужно выполнять каждый день.
Я положила трубку и выключила телефон.
Эпилог: шесть месяцев спустя
Артём больше не спрашивает про папу каждый день. Иногда вспоминает — обычно когда видит полные семьи в парке или кино. Тогда мы говорим об этом спокойно, без слёз и драм.
Максим звонил пару раз. Трезвый, с обещаниями измениться. Я выслушивала вежливо и отвечала: "Когда будешь год трезвым и устроишься на работу — поговорим об алиментах и встречах с сыном."
Пока он не выполнил ни одного условия.
Нина Васильевна больше не звонит. Встретила меня недавно в магазине, поздоровалась сухо. Обиделась, что я "бросила" её сына. Но я не бросала Максима. Я просто перестала его спасать.
"Нельзя спасти того, кто не хочет спасаться. Но можно спасти себя от попыток невозможного."
А ещё я поняла: дети намного сильнее, чем мы думаем. Они могут вынести правду. Не могут вынести только ложь, которая рушится каждый день на их глазах.
А у вас были ситуации, когда приходилось выбирать между жалостью к бывшему и спокойствием ребёнка? Как нашли баланс между правдой и защитой детской психики?