Анна Петровна смотрела в окно, поправляя дорогую шерстяную шаль на плечах. Ее сын, Максим, должен был вернуться сегодня. Полгода. Ровно полгода она ждала этого дня, того самого момента, когда он вернется из деловой поездки в столицу — один, без той… деревенщины.
Катерина. Это имя она произносила с брезгливой гримасой. Девушка из глухой деревни, без рода, без состояния, без изящных манер. Она превратила ее блестящего сына в какого-то затворника, мечтавшего о жизни в глуши. Брак длился недолго, но Анна Петровна действовала быстро и безжалостно. Сначала намеки, потом скандалы, потом тонко подстроенные компрометирующие ситуации. И она добилась своего. Сын сдался, брак распался. А чтобы залечить его душевные раны, она отправила его в Москву — налаживать новые деловые связи и, конечно, искать подходящую пару. Достойную. Городскую.
И вот он едет. Дорогой автомобиль, пыльный после долгой дороги, остановился у парадного входа. Сердце Анны Петровны забилось от гордости и предвкушения. Сейчас он выйдет — подтянутый, успешный, один. И они начнут все сначала.
Дверца автомобиля открылась. Первым вышел Максим. Он выглядел усталым, но повзрослевшим, каким-то более твердым. Он не смотрел на дом, а повернулся назад, к машине, и протянул руку.
И тогда открылась вторая дверца. Из машины вышла женщина. Высокая, стройная, в элегантном, но простом платье. Она что-то сказала Максиму, и он улыбнулся — той самой улыбкой, которой, как думала Анна Петровна, она лишила его навсегда, разрушив тот несчастный брак.
Анна Петровна замерла. Кто это? Новая пассия? Он что, решил представить ее матери сразу, без предупреждения? Наглость! Но… что-то было знакомое в этой женщине. В повороте головы, в осанке…
Они подошли к дому, и Анна Петровна, опомнившись, бросилась открывать дверь.
— Максим, сынок мой! Наконец-то! — она распахнула объятия, стараясь не смотреть на незнакомку.
— Мама, — он обнял ее сухо, без прежней теплоты. — Я вернулся.
— Я вижу, я вижу… И… не одна? — она не смогла сдержать укол яда в голосе.
Максим отступил на шаг и взял женщину за руку. Та подняла голову, и ее взгляд встретился с взглядом Анны Петровны. Внимательный, спокойный, без тени робости.
И тут Анна Петровна узнала ее. Это была Катя. Та самая Катерина. Но это была не та робкая, скромно одетая девушка, которую она презирала. Перед ней стояла уверенная в себе женщина с прямым взглядом. Ее волосы были уложены по столичной моде, легкий макияж подчеркивал глаза. Она изменилась до неузнаваемости, повзрослела, расцвела.
— Здравствуйте, Анна Петровна, — голос у нее был тихим, но твердым. Таким его Анна Петровна не слышала никогда.
— Что… Что это значит? — выдохнула она, отступая в прихожую. — Максим?
— Мама, мы вернулись вместе, — сказал Максим, не отпуская руку жены. — Я не поехал в Москву. Все эти полгода я был в деревне, у Кати. Мы должны были понять, что для нас важнее. Убеждения других или наша любовь.
— Ты… ты обманул меня! — прошипела Анна Петровна, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
— Ты сама меня к этому приучила, — холодно парировал сын. — Ты научила меня лгать и манипулировать, чтобы добиться своего. Я просто воспользовался уроками. Но только ради того, чтобы спасти то, что было для меня по-настоящему ценно.
Катя шагнула вперед.
— Вы добились того, что мы расстались, Анна Петровна. И вы были правы — я была деревенской простушкой, которая не знала жизни. Это расставание заставило меня вырасти. Я поступила на заочное отделение, устроилась на работу в городе, научилась многому. Оно сделало нас сильнее. И мы поняли, что не хотим жить без друг друга. Простите, но ваш план провалился.
Анна Петровна смотрела на них — на своего сына, который смотрел на свою жену с обожанием и гордостью, и на ту, которую она так презирала, а теперь не могла унизить даже взглядом. Она добилась развода, но не смогла убить любовь. Она отправила сына за новой жизнью, а он привез ей старую любовь, облаченную в новую, несокрушимую силу.
Она молча развернулась и прошла в гостиную, к своему большому пустому креслу. Она слышала, как они поднимаются по лестнице, как смеются тихо за дверью его комнаты. Она проиграла. Не Кате. Не сыну. А той жизни, которую она так тщательно пыталась выстроить по своему чертежу.
За окном стемнело. Анна Петровна сидела в тишине, и только скрип полов под ногами горничной, накрывавшей на стол для ужина, нарушал тишину. На троих. Теперь всегда на троих.
Анна Петровна так и не вышла к ужину. Горничная, старая и преданная Мария, принесла ей поднос в гостиную, но еда осталась нетронутой. Она сидела в своем кресле, словно вростая в него, и смотрела в одну точку. Из-за двери столовой доносились приглушенные голоса, звон приборов. Они говорили спокойно, без надрыва. Это было даже хуже скандала — эта нормальность, эта обыденность, с которой они вычеркнули ее из своего сценария.
На следующее утро она спустилась к завтраку, собрав всю свою волю в кулак. Она была одета безупречно, как доспехи. За столом сидели Максим и Катя. Они пили кофе и о чем-то тихо беседовали. При ее появлении разговор оборвался.
— Доброе утро, мама, — сказал Максим. В его голосе не было ни вызова, ни тепла — лишь вежливая нейтральность. —Доброе утро, Анна Петровна, — повторила Катя.
Анна Петровна кивнула и села на свое место. Мария налила ей кофе. Молчание стало тягучим и невыносимым.
— И каковы ваши планы? — наконец спросила она, разбивая тишину, как лед. —Мы пока остаемся здесь, — ответил Максим. — Мне нужно разобраться с делами в городе. А через пару недель уезжаем. —Уезжаете? Куда? — в голосе Анны Петровны прозвучала тревога, которую она не смогла скрыть. —Домой, — просто сказала Катя и улыбнулась. — В деревню. Там у нас теперь свой дом. Небольшой, но свой. И мастерская у Максима. Он будет работать с деревом, как всегда и хотел.
Анна Петровна побледнела. Все ее усилия, вся борьба — и в итоге он не просто вернулся к этой женщине, он добровольно выбрал ту жизнь, от которой она его так яростно «спасала».
— Ты бросаешь все дела? Отцовское дело? — прошептала она. —Я не бросаю. Я буду управлять дистанционно. Современные технологии позволяют. А руководить на месте будет нанятый мной толковый менеджер. Он справляется лучше меня, потому что горит этим. А я… я никогда не горел.
Она смотрела на сына и не узнавала его. Перед ней сидел не ее послушный мальчик, а взрослый, уверенный мужчина, который принял решение и был спокоен в его правоте. Она проиграла не потому, что он взбунтовался. Она проиграла, потому что он нашел себя. И помогла ему в этом та, кого Анна Петровна считала врагом.
Те две недели пролетели в тягучем, формальном перемирии. Катя не пыталась ей угодить и не лезла с разговорами. Она была вежлива, но держалась с достоинством, которое сводило Анну Петровну с ума. Она видела, как Максим помогает ей накрыть на стол, как они обмениваются взглядами, как вместе смеются, смотря фильм. Ее мир рушился, а их — строился заново, и в нем для нее не было места.
В день отъезда Максим зашел к ней в кабинет. —Уезжаем, мама. Не провожай, пожалуйста.
Она сидела за своим массивным письменным столом и не подняла на него глаз, боясь, что они выдадут ее отчаяние. —Я сделала все, что считала лучшим для тебя, — сказала она в деревянную столешницу. —Я знаю, — он ответил после паузы. — Но это было лучшее для тебя, а не для меня. Прощай, мама. Береги себя.
Он вышел. Через несколько минут под окном заурчал двигатель, а затем звук стал затихать. Они уехали. Окончательно.
Анна Петровна подошла к окну. У подъезда никого не было. Большой, богатый, пустой дом погрузился в тишину. Она добилась, чтобы сын развелся с «деревенщиной». Она отправила его за городской невестой. А когда он вернулся спустя полгода, он привез назад свою любовь, свое счастье и свое будущее. И навсегда увез все это из ее жизни.
Она осталась в полной, абсолютной тишине, которую сама же и создала. И в этой тишине не было ничего, кроме это ее собственных, никому не нужных побед.
Прошло несколько месяцев. Осень плавно перетекала в зиму, засыпая город хрустящим золотом, а затем и первым белым инеем. Большой дом Анны Петровны тонул в тишине. Гулкий стук каблучков по паркету, звон хрусталя, мерный бой напольных часов — вот и все звуки, что наполняли его пространство. Она стала призраком в собственных владениях, бесцельно блуждающим по бесконечным комнатам.
Однажды утром, разбирая почту, она наткнулась на конверт без обратного адреса, но с знакомым почерком. Рука дрогнула. Внутри была единственная фотография.
Максим и Катя стояли на фоне деревянного дома, с резными наличниками, из трубы которого вился дымок. Максим, в простой рабочей рубашке, обнимал Катю за плечи. Она, румяная, улыбалась не в камеру, а ему, запрокинув голову. А на ее руках, запеленутый в алое с белым лоскутное одеяльце, спал младенец с темным пушком на голове.
На обороте было написано всего три слова: «Ваш внук. Мирон.»
Ни упрека, ни приглашения, ни просьбы. Просто факт. Сообщение о том, что жизнь, настоящая, кипучая, полная любви и смысла, идет там, без нее.
Анна Петровна долго сидела с фотографией в руках. Пальцы сами собой потянулись к телефону. Она набрала номер управляющего, чтобы отдать распоряжение о переводе крупной суммы — на дом, на ребенка, на все… Но палец замер над кнопкой вызова.
Она вдруг с болезненной ясностью поняла, что любую ее помощь теперь воспримут не как жест примирения, а как попытку купить, присвоить, контролировать. Как очередной ход в ее бесконечной войне. Деньги, которые всегда были ее главным аргументом, оказались бесполезны.
Она медленно опустила трубку. Впервые в жизни она не знала, что делать. Не было плана, стратегии, рычагов давления. Была лишь тишина и фотография, которая жгла пальцы.
Прошла еще неделя. Молчание стало невыносимым. Однажды, одеваясь для выхода в город, она остановилась перед зеркалом. Состоятельная, элегантная дама с безупречной прической смотрела на нее пустыми глазами. Она отвернулась.
Выйдя из дома, она поехала не в бутик и не в клуб, а на главпочтамт. Там, у стойки, она долго выбирала открытку. Не самую дорогую и вычурную, а простую, с теплым осенним пейзажем. И конверт.
Дома, за своим имперским бюро, она взяла перо. Чернила медленно растеклись по бумаге. Она писала долго, сжимая и рвя черновики. В итоге получилось всего несколько строк.
«Максим, Екатерина. Поздравляю вас с рождением сына. Желаю ему здоровья и счастья. А.П.»
Ни «мама», ни «свекровь». Никаких оправданий. Просто факт и признание другого факта — их существования как семьи.
Она заклеила конверт, наклеила марки и опустила его в почтовый ящик сама, без помощи прислуги. Снег тихо падал на ее каракулевую муфту.
Ответа она не ждала. И не получила. Но что-то внутри сдвинулось с мертвой точки. Она не простила и не капитулировала. Но она прекратила войну. Впервые за долгие годы в большом доме воцарилась не враждебная тишина одиночества, а просто тишина. В ней было место для мыслей, для памяти, для той далекой, чужой, но теперь реальной жизни ее внука.
Иногда, выглядывая в окно, она смотрела не на пустынный подъезд, а куда-то дальше, за горизонт города, и ей чудился запах дыма из печной трубы и тихий смех. Она все так же была одна. Но ее одиночество перестало быть победой. Оно стало просто ее выбором. И в этом была странная, горькая, но свобода.