Солнечный свет нагло пробивался сквозь щели в старых шторах, выхватывая из полумрака пыльные рамки с фотографиями и выбеленные временем кружевные салфетки на комоде.
Но самый яркий луч упрямо лежал на портрете молодого человека в строгом костюме — Даниила, младшего сына.
Он улыбался с того света застенчивой и какой-то безмерно уставшей, вымученной улыбкой.
Неподвижная Мария Ивановна молча сидела в кресле, как застывший монумент.
Прошло уже полтора года, но время в этой комнате застыло в тот роковой день, когда дыхание Данила остановилось после долгой и изматывающей борьбы с болезнью.
Все эти восемнадцать месяцев старший сын Кирилл был ее самой главной опорой.
Он решал бесчисленные бумажные вопросы, привозил продукты, молча сидел с ней вечерами, когда тишина становилась невыносимой.
Кирилл стал для нее якорем, удерживающим от тяжелого отчаяния. И вот этот якорь неожиданно решил сорваться.
Кирилл пришел не один, с ним была Юлия. Девушка постаралась быть невидимкой.
Она тихо поздоровалась и присела на краешек дивана, почувствовав ледяную тяжесть атмосферы.
Кирилл выглядел возбужденным, в его глазах светилась та самая жизнь, которой не было в этом доме уже очень давно.
— Мама, нам нужно поговорить, — начал он, постаравшись, чтобы голос зазвучал мягко. Он присел напротив, на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. — У нас с Юлей важная новость.
Мария Ивановна медленно перевела на него взгляд. В ее глазах не было ни любопытства, ни радости. Только привычная глубокая печаль.
— Мы решили пожениться, — выдохнул Кирилл, и его лицо озарила счастливая улыбка.
Тишина в комнате стала звенящей. Мария Ивановна не пошевелилась. Казалось, она даже не дышит. Прошла минута, другая.
— Когда? — наконец произнесла она, и ее голос прозвучал скрипуче, как давно не использованный механизм.
— Мы думаем в конце июня. Хотим скромно, в узком кругу, в загородном ресторане у озера… — начал было Кирилл, но мать его перебила.
— В июне? — она произнесла это так, будто он сказал "«на Марсе". Ее пальцы непроизвольно сжали подлокотники кресла. — В этом июне? То есть через два месяца?
Кирилл почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он знал, что разговор будет трудным, но не ожидал такого ледяного приема.
— Да, мам. Мы не хотим тянуть. Мы уже все обдумали.
Мария Ивановна медленно приподнялась с кресла. Она выпрямилась во весь свой невысокий рост, и вдруг вся ее скорбь превратилась в нечто иное — в ярость.
— Обдумали? — ее голос зазвенел и сорвался на высокую, истеричную ноту. — Ты все обдумал, Кирилл? А то, что твой брат не успел еще остыть в земле, ты тоже обдумал?
Кирилл отшатнулся от матери, будто его ударили. Юля вскрикнула и вскочила с дивана.
— Мама! Что ты такое говоришь?! — голос Кирилла задрожал от возмущения и боли. — Прошло полтора года, мама! Полтора года! Даниил умер полтора года назад!
— Полтора года! — закричала Мария Ивановна. — Это ничего не значит! Для матери это миг! Это одно мгновение! Он еще здесь, ты чувствуешь? Он смотрит на нас с этой фотографии и видит, как родной брат пляшет на его костях! На костях моего мальчика!
Она схватила со стола рамку с фотографией Даниила и потрясла ею перед лицом Кирилла, отчего тот побледнел.
— Как ты можешь такое говорить? Какие пляски? Я хочу создать семью! Я хочу быть счастливым! Разве Даниил не хотел бы этого для меня? Он бы первый меня поддержал!
— Не смей говорить за него! — взревела Мария Ивановна. — Ты пытаешься таким образом оправдать свое предательство!
Слезы гнева и горя текли по ее щекам, оставляя блестящие дорожки на бледной коже.
— Он лежит в сырой земле, ему было всего двадцать пять! Он не успел ничего! А ты… ты живешь! И ты радуешься! Это предательство! Ты предаешь память своего сына!
Кирилл посмотрел на мать, и его собственное горе, которое он все это время носил в себе, стараясь быть сильным, вдруг вырвалось наружу, смешавшись с яростью.
— Предаю? — его голос гремел, заставляя дребезжать хрусталь в серванте. — Это я предаю? Кто дежурил у его постели ночами, когда тебе нужно было отдохнуть? Кто носил его на руках в туалет, когда у него не было сил идти? Кто слушал его последние, самые страшные страхи? Я! Это я был с ним до самого конца! А ты! Ты похоронила не только его, ты похоронила и себя, и теперь ты хочешь похоронить и меня! Ты хочешь, чтобы я навечно приковал себя к его могиле и отказался от права на жизнь?
Он задыхался от ярости и возмущения. В горле стоял ком. Юлия тихо заплакала, прижав ладони к лицу.
Мария Ивановна стояла, как пораженная громом. Ее глаза расширились от боли, нанесенной собственным сыном.
— Вон, — прошипела она едва слышно. — Вон из моего дома. И чтобы я никогда не видела эту… эту девку, которая затмила тебе разум и вытравила из сердца память о брате и о матери!
Этой последней фразы было достаточно, чтобы мужчина вскипел. Кирилл выпрямился во весь рост.
Боль и ярость сменились холодной решимостью. Он молча взял Юлю за руку. Его пальцы были ледяными.
— Хорошо, мама. Ты сделала свой выбор. Прощай.
Он повернулся и вышел, не оглядываясь назад. Свадьба была, действительно, тихой.
Не в пафосном ресторане, а на маленькой уютной поляне у озера. Пришли только самые близкие друзья Кирилла и Юлии, ее родители, немного растерянные, но старающиеся поддержать молодых.
В воздухе пахло хвоей, озерной водой и грилем. Звучала живая музыка, смех, звенели бокалы.
Кириллу и Юлии было немного не по себе оттого, что на их празднике отсутствовала Мария Ивановна.
После ссоры он больше не звонил матери. Он выполнил ее приказ. Они больше не виделись.
Юля, как могла, старалась сгладить отсутствие свекрови. Она держала мужа за руку, когда видела, что его глаза наполняются слезами и горечью.
Мария Ивановна в день свадьбы сына сидела в том же кресле. Нет, она не плакала. Женщина смотрела на портрет Даниила и разговаривала с ним.
— Видишь? Видишь, какой он? Оставил нас. Оставил тебя. Теперь мы с тобой совсем одни...
Она не ответила на звонок своей сестры, которая осторожно попыталась вставить слово в защиту Кирилла.
Мария Ивановна отвергла мир, который осмелился двигаться дальше, когда ее собственный остановился.