Под окном больничной палаты – железная крыша крыльца. Дождь – осенний, колкий, каменный бил громко и мерзко.
Марина проснулась от этого шума, лежала и прислушивалась к себе. Она тут оперировалась – удалила кисту, а вместе с ней и яичник. Возраст что ли? Впрочем, тут лежали женщины разного возраста.
Тусклый свет шел из приоткрытой двери коридора. Запах валерианы, хлорки...
И тут, сквозь заглушающий металлический звук дождя, Марина услышала подвывание. Она прислушалась – нет, все тихо. А потом – опять.
Марина села на кровати, сразу догадалась, что плачет девочка лет шестнадцати у противоположной стены. О ней она уже знала – осложнение после криминального аборта. Спицей сама себе проткнула. Старый способ ...
Марина поднялась, села на пустую койку напротив плачущей. Девчонка куталась, только торчали худые острые коленки и волосы раскинулись по подушке. Марина сняла одеяло с пустой кровати, накинула сверху девочки – зябко.
Та высунула нос, утерла его рукой совсем по-детски. Ее только сегодня прооперировали. Пять часов резали. Санитарка шепнула – абсцесс, удалили девчонке матку.
– Болит? – спросила Марина вслух. Шептать не было необходимости, дождь все равно гремел.
Девчонка мотала головой – нет.
– Может надо чего. Пить хочешь?
– Можно...
Марина пошла к своей тумбочке, плеснула теплого сладкого чаю из термоса.
– На. Привстань только, – помогла подняться на подушке.
– Спасибо, – хлебнула три глотка.
– Не плачь, чего уж теперь.
Нотации прочесть хотелось. О чём думала, дурочка? Всю жизнь себе испортила! Детей лишилась. Да и самой жизни чуть не лишилась! Но не сейчас же. Марина молчала, и без того девчонке плохо: наркоз, наверное, отошёл, осознала все, что натворила.
– Я не нужна никому, – вздохнула девчонка.
– Как это? Близким нужна. Матери. Ты чего?
– А ему не нужна. Он и не думает сейчас обо мне.
– Так ты по нему что ли плачешь? Вот уж нашла печаль. Тебе сейчас о себе надо думать, о здоровье своем, чтоб восстановиться быстрее.
– А мне не надо. Я, может, умереть хочу. Я не могу жить без него. Люблюуу, – лицо исказилось, изогнулись посиневшие губы, она съехала по подушке, отвернулась, опять заплакала.
Дождь вторил ей, гудел за окном рывками.
Марина положила ей руку на плечо, просто положила и молчала. Что сказать несмышленой девчонке? Что сейчас сказать?
Что юношеские глупости – такая вот влюбленность? Что если б любил, такого б не случилось? Что трус он и козел, если знает о том, что беременна и не поддержал, допустил такое?
Но разве поверит?
– Расскажи, – придумала способ успокоить девчонку Марина.
И та повернулась, утерла нос и начала говорить, сбивчиво, перепрыгивая с одного на другое, оправдываясь перед собой и перед всем миром.
Они в одну секцию ходили – лёгкая атлетика. Он из другой школы, соседнее село. Красавец, подающий надежды атлет, приезжал на мотоцикле, девчонки от него таяли. Она и мечтать не могла, что выберет он ее. А он выбрал. Этим летом на соревнование поехали вместе, поселили жить их в местной школе. Девочкам кровати поставлены – в одном кабинете, мальчикам – в другом.
Она говорила и говорила, перечисляя ненужные подробности.
Все случилось в пустом школьном кабинете, все случилось красиво – даже свечу зажгли. Мечта сбылась – он выбрал ее. Как не уступить, ведь он был так настойчив.
– Он же сказал, что предохраняется, я помню. А потом он меня ещё целовал, так хорошо все было. Вы даже не представляете.
– Где уж. А потом?
– В потом ещё раз он хотел, перед отъездом уже. Но там тренер по коридору пошла, мы под парту спрятались. Смеялись так..., – девчонка улыбнулась, – Так здорово было. Но тогда не было ничего, в общем...
– А дальше?
– А дальше? Дальше не знаю, что случилось. Он изменился очень. У нас тренировки не совпали, так я специально на его время приехала, а он как будто не видит меня. Руку даже выдернул и посмотрел так ... А уж потом мне девчонки сказали, что с Кристинкой он Михайловой, – по ее серой щеке покатилась слеза.
– О беременности знал?
Она кивнула.
– И чего?
– У виска покрутил, и пальцем по лбу мне постучал. Дескать, думай чё говоришь. А я потом опять к нему – прямо домой приехала через пару недель. Уж точно поняла. Вот он тогда испугался, кричать начал. А я люблю его, понимаете? Мне больше никто-никто не нужен! Никтооо! – она закрыла лицо одеялом, острые плечи заходили ходуном, – А спицу я обработала спиртом, я ж не знала, что так будет, – добавила сквозь всхлипы дождя.
И от этой детской ее бесхитростности повисла такая тяжесть на душе у Марины.
Совсем ещё дитя. Ещё не понимает, чего натворила. Ей бы по себе плакать, а она слезы льет по несостоявшейся любви. Да какой там любви – юношеской влюбленности в холодного обормота. И история ее не нова, банальна.
– Тебя звать-то как?
– Света. Света Росенкова.
– Росенкова? А ты не из Савельевского?
Она кивнула.
– А папу не Слава зовут?
– Да..., – испуганно затрясла головой, – Только... Только они разошлись давно с мамой. Вы ей не говорите, ладно? Она не знает. Она думает, что я в гостях у подружки в Якимихе. Не говорите, пожалуйста!
– Не знает? О Господи! Разве можно...
Слава Росенков был одноклассником Марины. И жену его она помнила. Анна, маленькая остроносая девушка, училась в их же школе, на год или два младше.
– Свет, надо б маме сообщить. Как же...
– Нет-нет! Она меня убьет! Она ж меня из дома выгонит. Не говорите!
– Не скажу, не бойся. Давай-ка спать уже. Вон какая серая. Тебе выспаться надо.
– Ага, только маме не говорите.
Света послушно повернулась на бок, положила ладошки под щеку, как дитя, и закрыла глаза. Марина подоткнула одеяло, и легла на свою койку. Соседки навряд ли спали, наверное, слышали их разговор.
Конечно, врачи сообщат матери о том, что дочь здесь. Может уже сообщили. Но об этом Марина не стала говорить девочке.
А за окном стало чуть светлее. Дождь смывал темноту ночи, уходил вместе с ней.
Так жаль... Так жаль утерявшую сегодня главное свое счастье – счастье материнства.
А утром – у постели девочки плачущая Анна, мать. Она сидела напротив скрюченной дочери, раскачивалась взад вперед на пружинной койке, горестно согнувшись надвое.
– Зачем? Заче-ем? Маленькая ты моя-ааа... Как же та-ааак... Как же я просмотрела-ааа...
Марина забралась под одеяло с головой.
А дождь ронял с крыш последние капли, как будто сообщал – все главное позади, не вернёшь струны воды, впереди лишь то, что от них осталось.
Эту историю Марина долго не могла забыть. Так бывает у женщин – истории из больниц помнятся. Наверное, потому что само пребывание там – стресс человеческий, и все, что связано с ним остаётся в памяти.
Но лет пять, она уже совсем забыла эту историю. Работала она учителем начальных классов в городской школе. С мужем жили хорошо, младший сын учился в Волгоградском военном училище, старший – служил в армии после техникума. В родном доме, в Савельевском, бывала она не часто. Там осталась с мамой младшая сестра с семьёй.
А по весне прилетела новость – Костя женится, племянник. Марина любила Костика очень. Он был чуть младше ее мальчишек, рос нежным, пытливым и открытым пареньком.
В весенние каникулы сели с мужем в машину и поехали погостить в Савельевское. А заодно и узнать о свадьбе: о подарке поговорить, да о невесте разузнать.
Как ни велика была радость от встречи с родными, Марина ворчала. Считала – рановато племяннику женится. Костя только в этом году закончит строительное училище, впереди – армия.
Уж, не известная ли необходимость ведёт к свадьбе?
Поля с озимыми ровные, как стол, высокие стволы просыпающегося от спячки леса и знакомые запахи. Здесь, дома, всегда ей было хорошо, необъяснимое волнение, радостное и печальное, подкатывало к горлу.
Приехали уже к вечеру. Вот и дом, явно помолодевший, с новой верандой и каменной пристройкой. Сергей, зять с Костей стараются. Не даром – в строительном племянник учится.
Разобнимались с Наташей, сестрой. Мама утерла глаза кончиком платка. Потом глаза ее повеселели, появились морщинки у губ, начала хлопотать.
Неизменно сели за стол. Поговорили о том, о сем. Сергея и детей дома не было.
– Строят и строят. Низ весь бетоном залили. Ох, машина неделю тут гудела. Под две горницы и террасу. Куда столько-то? – причитала мама, но было заметно, как приятно ей, что дом их с отцом разрастается.
– Ох, хорошо тут у вас. Прямо, душой отдыхаю. Значит, Костик точно решил? – Марина уже наелась, тянулась к прошлогоднему земляничному варенью. Сладкое она любила очень, оттого и вес.
– Так уж кафе заказали у Армена. Конечно, точно. Восьмого июля, как раз праздник , говорят. К нам уж из клуба Люся приходила, и в клубе поздравлять их будут. Концерт, праздник там.
– Ну, надо же. Как раз Сашка приедет на каникулы. Жаль вот только Гену не отпустят. Не погуляет у брата, – качала головой Марина, – Самое главное! Ох! И не спрошу, – она намазывала густое варенье на кусок хлеба, – Кто невеста -то? Наша или... Я ж так и не спросила по телефону. Чё-то не ожидала от Костика. Вперёд моих-то... Растерялась.
– Невеста? Так наша-а. Хорошая девушка, – отвечала мама с мягкой улыбкой, – Правда, родители -то ее развелись давно. Светочка Росенкова. Может помнишь Анну да Славку?
– Мам, конечно, помнит. Она ж со Ставкой в одном классе училась. Но он на свадьбе дочери будет. Сказал, будет обязательно, приедет.
Солнце пряталось за синюю дымку, голубые задумчивые тени лежали по двору, лаяли, обрадованные вечерней прохладой, собаки. А Марина оцепенела, с куска хлеба на клеёнку потекло варенье.
Взгляд ее стал жёстче и углы губ напряглись.
– Чего, не помнишь что ли? Ну, небольшого роста такой. Он ещё с Мишкой Киселевым в клубе на гитаре лабал. Не помнишь?
Марина кивнула, собрала пальцем варенье, облизала, чтоб прийти в себя хоть чуток.
– Помню, помню... Вспоминала вот. Забыла уж всех.
– А девочка хорошая, – не заметив замешательства дочери, продолжала мама, – Анна-то, конечно, одна их тянет, богатства, знамо, нет. Но Света умница. Уж и нам помогает. По осени картошку с ними вон копала. Я-то уж – не помощница. И на стройке мужикам помогает. Худенькая, а хваткая такая... Ох!
У Марины вспотели ладони. Она взяла второй кусок хлеба, опять лила варенье. Всегда так – волнение вызывает аппетит.
Ого-го...
Тогда об этой встрече в больнице она рассказала только мужу. Для него это так – очередная женская страсть. Был он не местный, рассказать никому не мог. Послушал, да и забыл.
В Савельевском об этом просто не узнали. Документы из школы тогда по осени Анна забрала, и перевела дочь в училище, в районный центр. Обычно такие вести по селу разносятся, как парашютики одуванчика, но не в этом случае.
Марина тоже молчала, понимала – позор для девчонки. Жаль ей тогда было сильно и мать, и девчонку, сердце рвалось.
Но теперь...
Костя! Любимый племянник, хороший мальчишка, благополучная семья сестры! А как мать правнуков ждать будет!
Нет! Этого допускать нельзя!
– Знаете, что я вам скажу, дорогие мои, – начала Марина со вздохом, взглянула в счастливые заинтересованные глаза Наташки, в глаза разомлевшей от их приезда матери ... и... , – Убей, не знаем, чего дарить. Деньги или ...
Вернулся зять, пришла с занятий Лера, четырнадцатилетняя племянница, она занималась в клубе танцами. Все со своими новостями, шумные, разговорчивые.
Вечерело, село притихло, все отужинали, мужчины смотрели футбол, на улице исчезали последние человеческие звуки. Марина с Наташей стояли на крыльце.
– Ты, наверное, думаешь про беременность? – посмотрела на нее Наташа, – Не-ет, не беременна наша Света. Не угадала. Не потому женим. Просто училище сейчас он закончит, пусть уж вместе, и ее распределят, куда и его. А потом служить же еще. С детьми, сказали, подождут. Хотя ... это дело такое... А я подумала: даже если не состоится в них чего там на стройке -то, так вон – добро пожаловать. Достроим, так места полно будет, и нам, и им...и внукам, – Наталья улыбнулась, – Вот уж не думала я, что бабкой вперёд тебя стану. А ведь может так и будет.
Не станешь! Не станешь! Не станешь, Наташенька! – кричать хотелось, просто распирало, как хотелось. Кричать на все село о несправедливости! И плакать хотелось. Марина порывисто обняла сестру и заплакала.
– Чего ты, Марин? Чего? Надо же, как расчувствовалась... Погоди, и твои скоро!
Она долго не могла заснуть, и всё боролась с собой и со своим желанием немедленно сейчас пойти к Анне и Светлане, постучать в дверь, потребовать, чтоб правду они открыли.
И это желание было настолько сильно, что она вскочила, оделась и долго бродила по ночной улице. Даже дошла до дома Росенковых, постояла на улице. Ночь стояла тихая, вся в ярких проколах звёзд.
Заснула Марина лишь под утро, совершенно измученная, но всё в том же состоянии ожидания разговора. А проснулась уже часов в 9:00, пошепталась с мужем. Напомнила ему историю. Он хлопал глазами, удивлённо поднимал брови.
– Да уж. Поворот. Невестушки пошли...
Не умываясь и не завтракая, помчалась Марина к Росенковым. Нет, так нельзя. Родня должна знать правду о невесте! Но сказать эту правду должны они сами – Света и ее мать.
В дверь стукнула, послышались приглушённые шаги, зашуршала материя, дверь открыла Анна. Как будто ждала, шагнула назад, приглашая в дом. Марина была выше ее на голову.
– Заходите. Здравствуйте, – пригласила хозяйка.
– Поговорить бы...
– Конечно, знала, что придёте. Одна я. Чаю?
– Можно. Не завтракая помчалась я. Дело такое, знаете ли..., – Марина грузно приземлилась на табурет.
Анна кивнула. Не похожа она сейчас была на мать, радостно выдающую дочь за любимого. Она накрывала чай. Кухня уютная, хоть и обставлена разнокалиберной мебелью.
Марина как-то неловко стало от того, что пришла, что лезет, что принесла она в этот мирный ход дела такой вот некрасивый расклад. Но решила не уступать, говорить прямо.
– Ань, не буду ходить далеко да около. Костика люблю, как своего. Наташка внуков ждёт, мать – правнуков. А у Светы Вашей удалена матка. Помню я...
Анна кивнула, слушала, продолжала разливать чай.
– Надо, чтоб знали они все. Знали наперед, понимаете? Хуже, если потом узнается. Столько горя будет.
Анна подвинула чашку, зефир и оладьи.
– Оладьи только что напекла, горячие. Кушайте.
– Спасибо, – Мария взяла оладушек, сунула в рот, потом второй – опять заедала нервы.
– Вот и я ей говорю. Надо честным быть перед всеми. А она...
– Что она?
– Говорит – Костя запретил.
– Что? – поперхнулась закашлялась Марина, – Кх, кх... Он, что, знает?
– Да, Костя знает. Я ведь и с ним говорила. Ну, по-матерински так. Зачем, говорю, обрекаешь себя на бездетность? А он ... , – она махнула рукой, – Да чего он, чего они, глупые ещё совсем.
– Значит, знает, – Марина задумалась, и опять взялась за оладьи.
– Знает. Влюбчивые они оба. Вцепились друг в дружку – не разорвать. Светка ж от того и пострадала. Уж как влюбиться... Ох... А Костя ещё и жалеет ее теперь. Я уж и не знаю, что с ней будет, если Костю вы отговорите. Умом понимаю, что надо бы, а сердцем материнским ..., – она закрыла лицо ладонью, полились слезы, – Не уберега я ее! – утиралась линялым передником.
– Да, не плачьте. Разве слезами поможешь горю? Только и нас поймите. Не наша это беда. А станет нашей. Так зачем же нам беду эту к себе притягивать? Думаете, мне Вашу Свету не жалко? Жалко. Я тогда в больнице уревелась, и ведь никому ни слова... Но племянника мне жальче! И мать свою, и сестру! В общем, – она поднялась из-за стола, – За завтрак спасибо, но уж не обессудьте, с Костей говорить буду, отговаривать. А Вы, Анна, помогите тоже – дочку настройте. Не отдадим парня! Здоровый, красивый, деловой, каких поискать. Не отдадим! Уж простите..., – развела руками.
Шла, нервно сжимая кулаки. А через порог дома переступила, улыбнулась натянуто. Никто и не знает здесь, что она мечтает расстроить запланированную свадьбу.
Костя должен был приехать сегодня вместе со Светой из училища. Приехал, посмотрел на тетку с испугом, но, поняв, что в доме ничего не изменилось, смягчился. Он похорошел, ещё больше вытянулся, карие глаза, чуб – парень – девкам загляденье. Оттого ещё больнее.
Света тогда в больнице и не поняла – что за односельчанка перед ней. Но Анна тоже видела ее. Поэтому сейчас Костя знал, что тетка его Марина в курсе их тайны, оттого и боялся.
Вечером уединились во дворе, сели на скамью.
– Тёть Марин, спасибо, что не проболталась матери.
– Ты это называешь – проболталась? Костя! Я обязательно проболтаюсь, обязательно! Но сначала хочу поговорить с тобой. Ты думаешь, что делаешь? Ты понимаешь – чего ты себя лишаешь? И не только себя: мать, отца, бабушку, нас, в конце концов! Мать вон уже о внуках говорит. Неужели девчонок хороших, нормальных мало? Костя!
– А если я люблю только ее?
– Глупости! Глупости это, Костя! Ты пожалеешь потом. Оглядись! Оглядись сколько людей ты сделаешь несчастными.
– А ее – счастливой, – он наклонился вперёд, опёрся локтями в колени, смотрел в землю.
– Ее... Ну, да-а, конечно. А то, что сама она виновата, что лишила себя материнства, что ее это глупость и вина, не важно? Ее вина, ей и расхлёбывать! Грехи такие, они, знаешь ли, наказания требуют. А ты... Ты ее награждаешь, спасаешь, а мать...мать свою... И себя. Неуж тебе отцом быть не захочется, Кость? Парни начнут детьми обзаводится, мальчиков, девочек, похожих на себя, за руку водить. А у тебя этого не будет ни-ког-да. Никогда, понимаешь? – и Марина заплакала, завела себя эмоционально.
Костя обнял ее, положил свою голову ей на плечо.
– Тёть Марин, ты только нашим не говори пока, ладно? Я потом сам...
– Когда потом-то, Кость? – сквозь слезы сопела Марина.
– Потом. Когда поженимся.
– Дурачек ты, Костя! Ох, дурачек! Ведь бабка не простит меня: знала и не сказала.
– Я в любом случае женюсь, а они только нервничать больше будут. Ты ж этого не хочешь?
Марина мотала головой. Она уж и сама не понимала, чего хочет. Осталась последняя надежда – поговорить со Светланой.
И на следующее утро разговор этот состоялся. Говорили на заднем крыльце дома Светланы. Она стояла у перил, смотрела куда-то в сад, в одну точку, отвечала односложно, а Марина распылилась: говорила много, уверенно, с доводами и примерами.
– За свои грехи уметь отвечать надо, а не сваливать их на другие плечи, Света! Костя – парень жалливый. Он тебя пожалел, а ты ему взамен – жизнь испортишь.
– Как же можно жизнь испортить, когда любишь?
– Помнится, ты и того любила, Свет. Уж прости. Так любила, что выла тогда. Однако прошло. И тут пройдет. А Косте мы счастья хотим, семьи нормальной, детей. Я и тебе желаю счастья, но ... Костю оставь в покое, пожалуйста. Если любишь, оставь... Именно, если любишь по-настоящему, должна оставить.
– Да, – она обернулась, – Наверное, Вы правы.
Гримаса потаённой боли передернула ее лицо. А вообще, она была хороша. Совсем не такая, какой была пять лет назад там, в больничной палате. Волосы темные, прямые, глаза огромные, как блюдца, стройная, высокая.
И у Марины защемило сердце – какая б была невеста, если б не одно но... Какая девушка, женщина, мать семейства.
Она встала со скамьи, поправила юбку.
– Конечно, права. Тут уж... Каждому – свое.
Марина попрощалась и ушла. В этот день они с мужем уезжали, сестре и матери она так ничего и не сказала. Костя смотрел на нее глазами, полными надежды. Не сказала... А потом утирала слезы в дороге. Муж ворчал, ругал ее, а она всё никак не могла успокоиться.
– Не твое это дело, понимаешь? Зачем суешься?
– Как не мое-то, Жень! Они ж не знают...
А через неделю в школу позвонила ей сестра: Света в больнице, отравление лекарствами. Вроде как, отравиться хотела. Но самое страшное позади – Костя с ней рядом, "живёт" в больнице. Наташа так толком причину того, отчего будущая сноха отравилась и не поняла. Не то случайно, не то...
– Костя ничего не говорит мне. Думаю, поссорились они, вот и ... Господи, что за время, Марин!
И опять Марина ничего сестре не сказала. Да и говорила она из учительской – кругом коллеги.
Но после работы в больницу, где лежала Светлана, направилась. Зачем – и сама не понимала. Странная она, эта Света. Эмоциональная, проблемная, видимо, девочка. Надо осторожней с ней.
И опять лупил дождь. Он стоял стеной, пришлось пережидать на остановке – зонт бы не спас.
А в дверях больницы, когда стряхивала зонт, наткнулась на племянника.
– О! Ты куда? – спросил напряженно, даже не здороваясь.
– Здравствуй, Кость. Да вот... Мама сегодня позвонила, рассказала про Свету, навестить вот иду, – пробормотала Марина.
– Не надо! – встал перед ней.
– Так ведь я чисто по-родственному. Чего ты? Не собиралась я...
– Не надо! Ей сейчас видеть тебя не надо, тёть Марин.
– Кость, так она из-за меня это?
– А то ты не догадалась?
И такое на Марину зло нашло. Усталая после работы ехала она через весь город под дождем, а он встал стеной, да ещё и разговаривает грубо. Она оттолкнула племянника, сделала пару шагов, но он обогнул ее, и опять встал столбом.
– Кость, ведь двину! Знаешь же – могу! – замахнулась зонтом.
– Давай, – кивнул он, – Все равно не пущу.
– Молодой человек, а выйти можно? – сзади него стояли люди, он посторонился, и Марина шагнула в больничный холл.
– Ну, тёть Марин, чего ты, как осел! – ухватил он ее за руку.
– Господи, Кость! Что ж она у тебя такая странная -то, а? Ты специально что ли такую выискивал? – Марина выкрикнула, вырывая руку, откатываясь от него, получилось громко, на них оглянулись.
Костя смотрел на нее и молчал. Она притихла тоже, застегивала и никак не могла застегнуть зонт. Что-то слишком она разбушевалась, на нее не похоже.
– Ты зачем пришла-то? – спросил он уже мирно, отобрал у нее зонт, застегнул.
– Да и сама не знаю. Наташка как позвонила, ноги сами на остановку повели.
– Если опять наезжать на нее не будешь, пошли. Только имей в виду, я рядом буду. И свадьба у нас будет, даже если весь мир перевернется. Ты не можешь ничего изменить.
Марина кивнула. Они накинули халаты, прошли по больничному коридору. В палату их не пустили, велели ждать, когда Света выйдет.
Она пришла, увидела их обоих, замедлила шаг. Потом села на кушетку, бессильно сложила руки на коленях, опустила голову. Бледная и молчаливая. Костя упал рядом, взял ее за руку.
Марина возвышалась над ними. И что тут скажешь, Господи! Прямо Ромео и Джульетта!
– Господи, Светка, ну, что ж мы с тобой все в больничных коридорах -то встречаемся? И все время – в дождь. Вон пелена опять. Просто напасть какая-то. Опять вон бледная, как лунь. Не берешь ты себя совсем!
– Мы..., – она подняла на нее глаза, – Мы, наверное, не расстанемся. Не вышло у меня ничего.
– Да-а, вечно ты... Не умеешь, так и не начинай.
– Тёть Марин, – сдвинул брови Костя.
– А чего я сказала? Да ничего... , – она подняла брови, развела руки, – Ладно, делайте что хотите. Хотите жениться – женитесь. А матери и бабушке уж сами объявляйте, дело это не мое. Вот, тут фрукты, держи, – она сунула Светлане пакет, развернулась и пошла, сдерживая ком в горле.
– Тёть Марин, – крикнул Костя, – Спасибо!
Она кивнула и пошла быстрее. Под дождь, под дождь... Там не видны будут слезы.
Свадьба была веселой. Но как и положено родне – слезы лили. И обе матери, и бабушки, и тетка.
– Эх, какая у меня дочь! Эх! Красавицу вам отдаю! – хвастал отец невесты, одноклассник Слава Росенков. Он ничего не знал о проблемах дочери.
А возле клуба праздник – День семьи, любви и верности. Аист на плакате нес в клюве младенца. Центральными были жених и невеста, а ещё семьи многодетные.
И казалось Марине, что Светлана, при каждом упоминании о потомках, втягивает голову в плечи. Она ль должна быть центральной на этом празднике здоровой плодородной семьи?
И было Марине по-человечески жаль ее.
А через два года случилось так, что назначили ее в комиссию по делам несовершеннолетних. И на выезды они ездили, и в реабилитационном центре местном приходилось бывать. Познакомилась с сотрудниками, подружились даже.
Насмотрелись всякого. Черные стены, посуда со слизью, тряпье. Ударял в нос нежилой запах жилья: мертвый, гнилостный, перегарный, тяжелый как копоть, валящий с ног. Из таких мест детей они забирали.
Тогда Марина ночами спать не могла. Она со свойственным ей эмоциональным многодушевным страдающим нутром после таких выездов, всё думала и думала о судьбе деток.
А весной, в погожий солнечный выходной, поехали они с мужем к Косте со Светой. Жили они тут же, в городе, недалеко, работали на стройке оба. Она с документами какими-то, а Костя уже бригадиром. Он отслужил в армии, а Света доучилась. Ждали они и своего жилья от строительной организации.
– Чего мы приехали-то ... Я опять, наверное, не в свое дело суюсь. Ребят, там такая девочка без родителей осталась, хорошая очень ...
Светлана и Костя переглянулись и кивнули одновременно.
***
🙏🙏🙏
Но про девочку – уже совсем другой рассказ)
А за эту семейную историю благодарю Наталью Ж. 🌿
Друзья, не забывайте про лайки и комментарии) Благодарю каждого, кто пишет!
А ещё делитесь ссылками на истории через Ватсапп или соцсети.