Субботнее утро обещало быть ленивым и приятным. Марина любила эти редкие часы, когда можно было не спешить, выпить кофе на залитой солнцем кухне и просто наслаждаться тишиной. Андрей еще спал, его мерное дыхание создавало ощущение уюта и защищенности. Впереди был юбилей подруги, и Марина с предвкушением думала о вечере. Платье уже висело на вешалке, туфли ждали своего часа, оставался последний штрих — винтажная брошь, унаследованная от бабушки. Серебряная стрекоза с крошечными бирюзовыми глазками. Эта вещь была не просто украшением, а талисманом, частью семейной истории.
Марина открыла дверцу своего платяного шкафа, где в дальнем углу, в специальной бархатной коробочке, хранились ее немногочисленные, но дорогие сердцу сокровища. Она помнила, как убирала ее сюда после прошлого выхода в свет. Рука привычно скользнула за стопку кашемировых свитеров, нащупала знакомый угол… и наткнулась на пустоту.
Сердце пропустило удар. Марина отодвинула свитера. Пусто. Она начала лихорадочно перебирать вещи, вытаскивать коробки с обувью, заглядывать на верхние полки. Коробочки не было. Внутри начал разгораться холодный, липкий огонек тревоги. Этого не могло быть. Она была абсолютно уверена, что положила ее именно сюда.
Может, Андрей переложил? Но зачем? Он никогда не трогал ее вещи в этом шкафу.
— Андрюш, — она легонько потрясла мужа за плечо. — Проснись, пожалуйста.
Он что-то недовольно пробормотал и перевернулся на другой бок.
— Андрей, это важно. Ты не видел мою бархатную коробочку? Синюю. Где брошь-стрекоза.
— М-м-м? Какую коробочку? — он открыл один глаз. — Марин, ты же знаешь, я в твой шкаф не лазаю. Поищи лучше. Наверняка куда-нибудь завалилась.
Его спокойствие начало ее раздражать.
— Я уже все обыскала! Ее нет! Она просто испарилась!
Андрей сел на кровати, окончательно проснувшись от ее взвинченного тона.
— Ну, успокойся. Вещи не испаряются. Давай вместе посмотрим после завтрака. Ты просто паникуешь.
Но Марина уже не могла успокоиться. Она снова и снова перетряхивала содержимое шкафа, заглядывала под кровать, проверяла комод. Тревога сменялась дурным предчувствием. Кроме них с Андреем, в квартире бывала только его мать, Тамара Павловна. Свекровь приходила раз в неделю, по четвергам, «помочь по хозяйству», пока они были на работе. Эта «помощь» всегда вызывала у Марины смешанные чувства. С одной стороны, было приятно прийти в чисто убранную квартиру, где на плите ждал ужин. С другой — ее не покидало ощущение, что в ее отсутствие кто-то бесцеремонно вторгается в ее личное пространство. Вещи в шкафах оказывались переложенными «по фэншую», чашки на кухне стояли в другом порядке, а на ее туалетном столике появлялись салфеточки, которые она терпеть не могла.
Андрей всегда говорил: «Мама просто хочет как лучше. Она о нас заботится». И Марина молчала, не желая раздувать конфликт из-за мелочей. Но пропажа броши — это была уже не мелочь.
Она остановилась посреди комнаты, обхватив себя руками. В голове навязчиво крутилась одна и та же мысль, которую она боялась произнести вслух. Она подошла к шкафу и начала внимательнее осматривать полки. Так, вот этого шарфа здесь не было, он лежал в другом месте. А где ее любимый шелковый платок с павлинами? И… боже, куда делся новый кашемировый джемпер, который она купила на распродаже и еще ни разу не надела?
Холод сковал ее изнутри. Это было уже не дурное предчувствие. Это была уверенность. Кто-то методично и целенаправленно брал ее вещи. И этот кто-то — ее свекровь.
Весь день прошел как в тумане. На юбилей к подруге Марина, конечно, пошла, выдавив из себя улыбку и стараясь казаться беззаботной. Но внутри все кипело. Мысли о пропавших вещах не отпускали ни на минуту. Как она могла это допустить? Как могла так долго закрывать глаза на мелкие странности и нарушения ее границ?
Вернувшись домой, она застала Андрея за компьютером. Он поднял на нее глаза:
— Ну что, нашла?
— Нет, — отрезала она. Голос прозвучал глухо и отчужденно. — Зато я обнаружила, что пропали еще несколько вещей. Мой новый джемпер и шелковый платок.
Андрей нахмурился.
— Марин, это уже странно. Может, воры? Но дверь цела, замки на месте…
— Это не воры, Андрей. Точнее, вор у нас бывает по четвергам. С ключами от нашей квартиры.
Он несколько секунд молча смотрел на нее, и до него, кажется, начал доходить смысл ее слов. Лицо его вытянулось.
— Ты… ты на маму думаешь? Да ты что! Зачем ей твои вещи? Это абсурд!
— Абсурд — это когда из твоего шкафа пропадают дорогие тебе вещи! — ее голос сорвался на крик. — Она постоянно все перекладывает, хозяйничает, будто это ее дом! Почему ты никогда этого не замечал?
— Потому что это мелочи! — он тоже повысил голос, защищаясь. — Мама помогает нам! Готовит, убирает! А ты ее в воровстве обвиняешь!
— Я никого не обвиняю! Я просто констатирую факт: вещи пропали после ее визита! Я хочу позвонить ей и спросить. Прямо сейчас.
— Не смей! — Андрей вскочил. — Ты хочешь устроить скандал на пустом месте? Оскорбить мать? Она этого не переживет!
— А я, значит, должна переживать? — в глазах Марины стояли слезы обиды и злости. — Это мои вещи! И я имею право знать, где они!
Она схватила телефон, но Андрей перехватил ее руку.
— Пожалуйста, не надо. Давай я сам с ней поговорю. Завтра. Спокойно, без нервов. Я все выясню.
Марина вырвала руку. Его вечное желание избежать конфликта, его неспособность встать на ее сторону в споре с матерью ранили больнее всего.
— Хорошо. Поговори. Только учти, Андрей, я не собираюсь это так оставлять.
Она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь, отрезая себя от него и от всего мира. Ночью она почти не спала. Перед глазами стояла улыбка свекрови — мягкая, обволакивающая, и от этого еще более фальшивая. Марина вспоминала сотни мелких эпизодов: непрошеные советы, критика ее кулинарных способностей, вздохи о том, как «Андрюшенька похудел». Все это складывалось в одну удручающую картину. Она жила в постоянном напряжении, стараясь угодить, не обидеть, быть хорошей невесткой. И вот какова была плата за ее терпение.
На следующий день, в воскресенье, Андрей уехал к матери. Марина осталась дома, не находя себе места от беспокойства. Час тянулся за часом. Наконец, около четырех часов дня, он вернулся. Мрачный, с потухшим взглядом.
Он молча прошел на кухню, налил себе стакан воды и выпил залпом.
— Ну? — не выдержала Марина, следуя за ним.
— Я говорил с ней, — глухо произнес он, не глядя на нее.
— И что? Что она сказала?
Андрей тяжело вздохнул и наконец посмотрел ей в глаза. Во взгляде его была смесь стыда и раздражения.
— В общем… да. Она брала.
У Марины перехватило дыхание. Она ожидала этого, но услышать подтверждение было все равно что получить удар под дых.
— Как… брала? Зачем?
— Она не считает, что украла, — начал он мямлить, подбирая слова. — Говорит, просто «взяла поносить». Что ты все равно это не носишь, лежит без дела. А Свете нужнее.
Света. Его младшая сестра. Вечно неустроенная, разведенная, с кучей проблем и претензий ко всему миру. Тамара Павловна всегда ее жалела и старалась помочь, чаще всего — за чужой счет.
— Свете? — прошептала Марина. — Она отдала мои вещи Свете? Мою бабушкину брошь?
— Про брошь она сказала, что просто хотела показать ее ювелиру, оценить. Думала, тебе будет интересно, — пробубнил Андрей, отводя глаза.
Это была такая откровенная, наглая ложь, что Марина рассмеялась. Сухим, безрадостным смехом.
— Оценить? Андрей, ты сам в это веришь? Она просто украла ее! Украла, понимаешь? И джемпер, и платок… Что еще она утащила из нашего дома?
— Марин, перестань. Она вернет. Я сказал ей, чтобы завтра же все привезла. Она обиделась, конечно. Сказала, что мы ее не ценим, что она для нас старается, а мы…
— Мы?! — перебила она его. — Это ты — «мы»? Ты тоже считаешь, что я должна быть благодарна за то, что твою сестру одевают в мои вещи? Что в моем шкафу роются, как в собственном?
— Я так не считаю! — вспылил он. — Но это моя мать! Я не могу просто… взять и вышвырнуть ее из нашей жизни!
— А я и не прошу ее вышвырнуть! Я прошу элементарного уважения к себе и к нашему дому! Я хочу, чтобы она перестала сюда приходить в наше отсутствие! Я хочу, чтобы у меня были свои ключи от моей квартиры!
— Это и ее квартира тоже! — выпалил Андрей и тут же прикусил язык.
Но было уже поздно. Слова, как джинн из бутылки, были выпущены на свободу. Квартира, в которой они жили, досталась Андрею от его бабушки, матери Тамары Павловны. И хотя юридически единственным собственником был Андрей, свекровь всегда вела себя так, будто это ее территория. Она постоянно подчеркивала, что «это стены нашего рода», что она «вложила сюда всю душу».
— Вот как, — ледяным тоном произнесла Марина. — Теперь все понятно. Я здесь просто гостья. Приживалка. Которую можно безнаказанно обворовывать.
— Я не это имел в виду! — он попытался подойти и обнять ее, но она отшатнулась, как от огня.
— Не трогай меня. Я хочу, чтобы завтра мои вещи были здесь. Все до единой. И я хочу, чтобы ты забрал у своей матери ключи. Это мое последнее слово.
В понедельник вечером, когда Марина вернулась с работы, на журнальном столике в гостиной лежал скромный бумажный пакет. Внутри были ее джемпер и платок. Броши не было.
Андрей сидел на диване, уставившись в темный экран телевизора.
— Где брошь? — спросила она так тихо, что сама едва расслышала свой голос.
— Мама не может ее найти, — сказал он, не поворачиваясь. — Говорит, Света куда-то ее дела, не помнит куда. Может, потеряла.
Потеряла. Это слово взорвалось в ее голове огненным фейерверком. Ее память. Ее талисман. Ее бабушкина стрекоза. Потеряла.
— А ключи? — так же тихо спросила она.
Андрей молчал.
— Андрей, я спрашиваю, где ключи?
Он повернулся. В глазах его была такая вселенская тоска и усталость, что Марине на секунду стало его жаль. Но эта жалость тут же утонула в волне собственного гнева и отчаяния.
— Я не смог, — выдавил он. — Она плакала. Говорила, что мы вычеркиваем ее, родную мать. Что она не переживет такого унижения. Что у нее давление подскочило… Марин, я не могу. Это выше моих сил.
Марина смотрела на него, и в этот момент поняла, что ее муж, ее опора и защита, на самом деле — слабый, безвольный мальчик, который до сих пор боится расстроить свою маму. И что в этой битве за свое личное пространство, за свое достоинство, она абсолютно одна.
Она ничего не сказала. Молча развернулась и пошла в спальню. Открыла шкаф, который теперь казался ей оскверненным и чужим. Взяла дорожную сумку и начала бросать в нее свои вещи.
— Ты куда? — испуганно спросил Андрей, появившись в дверях.
— Я поживу у Ольги. Пару дней. Мне нужно подумать.
— Марин, не надо! Это глупо! Мы все решим!
— Мы? — она горько усмехнулась. — Нет, Андрей. Решать теперь буду я. А ты… ты пока утешь свою маму. У нее же давление.
Она застегнула молнию на сумке и, не глядя на него, прошла мимо, к выходу. Хлопок входной двери прозвучал в оглушительной тишине квартиры как выстрел.
***
Ольга, лучшая подруга Марины, приняла ее без лишних вопросов. Выслушала сбивчивый, полный слез и гнева рассказ, налила коньяку и вынесла свой вердикт:
— Кошмар. Просто средневековый кошмар. Я всегда говорила, что твоя Тамара — та еще штучка, но, чтобы до такого дойти… Воровка. Натуральная воровка.
— Андрюша просит ее понять, — всхлипнула Марина, вглядываясь в янтарную жидкость в бокале. — Говорит, она не со зла. Она просто… любит все контролировать.
— Любит контролировать? — фыркнула Ольга. — Она любит власть. А твой Андрей — классический маменькин сынок, уж прости. «Я не смог забрать ключи, она плакала». Тьфу! Мужику сорок лет, а он до сих пор маминой юбки держится.
Слова подруги были жестокими, но справедливыми. Марина и сама все это понимала, но одно дело — понимать, а другое — признать, что твой брак, который ты считала вполне счастливым, трещит по швам из-за такой, казалось бы, бытовой, но на самом деле чудовищной ситуации.
Телефон разрывался от звонков и сообщений Андрея. «Мариночка, вернись, умоляю», «Я все исправлю, я обещаю», «Я люблю тебя, не разрушай нашу семью». Она не отвечала. Какие слова он мог сейчас сказать? Что он мог пообещать? Что снова «поговорит» с мамой?
К вечеру следующего дня позвонила сама Тамара Павловна. Марина долго смотрела на экран, на высветившееся имя «Свекровь», и все-таки нажала на кнопку ответа.
— Мариночка, деточка, что же это делается? — зазвучал в трубке знакомый, полный трагизма голос. — Андрюшенька сам не свой, говорит, ты ушла. Из-за такой ерунды! Ну, взяла я вещи, господи, прости ты меня, старую дуру. Я же как лучше хотела! Думала, Светланке радость будет, она ведь у нас так тяжело живет, не то что ты…
Марина слушала этот поток слов и чувствовала, как внутри снова закипает ярость. Ни капли раскаяния. Только жалость к себе и своей несчастной дочери, и упрек в адрес самой Марины — «не то, что ты».
— Тамара Павловна, — перебила она ее ровным, холодным голосом. — Где моя брошь?
На том конце провода повисла пауза.
— Ой, деточка, с этой брошью такая история вышла… — заюлила свекровь. — Светланка ее на работу надела, а там зацепилась за что-то, и замочек сломался. Она ее в ремонт отдала. Завтра-послезавтра обещали сделать, я тебе сразу же ее привезу! Целенькую, как новую!
Ложь. Густая, липкая, даже не приправленная для правдоподобия хоть какими-то деталями. Марина знала, что Света нигде толком не работала, перебиваясь случайными подработками. И уж точно не носила бы винтажную брошь в то сомнительное место, где можно было «зацепиться».
— Не нужно ничего привозить, — сказала Марина. — Я хочу, чтобы вы просто вернули то, что взяли. В любом состоянии. И еще я хочу, чтобы ключи от нашей квартиры лежали у меня на столе. Завтра.
— Да что же ты заладила, ключи да ключи! — в голосе свекрови появились визгливые нотки обиды. — Это и мой дом тоже! Я сына вырастила, всю жизнь ему посвятила, а теперь я, значит, и на порог ступить не могу? Ты хочешь нас с сыном поссорить, вот чего ты хочешь!
— Я хочу жить в своем доме и не бояться, что кто-то будет рыться в моих вещах. Всего лишь.
— Неблагодарная! — выкрикнула Тамара Павловна. — Я для вас все, а ты… Ты еще пожалеешь об этом, вот увидишь!
И она бросила трубку.
Марина положила телефон на стол. Руки ее дрожали. «Тренажер для эмоций», — как-то пошутила Ольга, говоря о семейной жизни. Кажется, ее тренажер сейчас работал на пределе своих возможностей.
Прошло два дня. Андрей приезжал к Ольге, умолял вернуться. Он выглядел измученным и несчастным.
— Я не знаю, что делать, Марин, — говорил он, сидя на ольгиной кухне. — Она настраивает против меня всю родню. Звонила тете Гале, дяде Вите… Рассказывает всем, что ты меня из дома выгоняешь, хочешь квартиру отнять, а ее, больную старуху, на улицу выбросить.
— Но это же ложь! — воскликнула Марина.
— А кто им докажет? Они верят ей. Она же мать. Она же страдалица.
— А ты? Ты что им говоришь?
— А что я могу сказать? — он развел руками. — Что моя мать — воровка, а жена из-за этого ушла из дома? Они решат, что я подкаблучник, которого охмурила хищница.
Марина смотрела на него и видела перед собой чужого человека. Вся их совместная жизнь, все десять лет брака, казались теперь одним большим недоразумением. Она любила сильного, уверенного в себе мужчину, а замуж вышла за его бледную тень, которой управляла властная и беспринципная женщина.
— Значит, так, — сказала она решительно. — У тебя есть два дня. Чтобы в квартире были новые замки. И чтобы моя брошь была у меня. Если этого не произойдет, я подаю на развод.
Андрей побледнел.
— Ты… ты серьезно?
— Абсолютно. Я больше так жить не могу и не буду. Выбирай, Андрей. Либо у тебя есть своя семья — это я и ты. Либо у тебя есть мама. Совмещать, как видишь, не получается.
Он ушел, оглушенный ее ультиматумом. А Марина впервые за эти дни почувствовала не отчаяние, а облегчение. Каким бы ни было его решение, она знала, что поступила правильно. Она больше не позволит вытирать об себя ноги.
В пятницу вечером, когда Марина сидела с Ольгой за бутылкой вина, раздался звонок в домофон.
— Кто там? — спросила Ольга.
— Марина, открой, это Света.
Марина замерла с бокалом в руке. Света. Сестра мужа. Она-то здесь зачем?
— Открывай, — шепнула Ольга. — Посмотрим, что еще они придумали.
Марина нажала кнопку. Через пару минут в дверях появилась Светлана. Выглядела она, как всегда, неряшливо: растянутый свитер, джинсы с какими-то пятнами, несвежие волосы. В руках она держала небольшую шкатулку.
— Привет, — буркнула она, не глядя Марине в глаза. — Мать велела тебе это отдать.
Она протянула шкатулку. Марина открыла ее. На потертом бархате лежала ее стрекоза. С погнутым крылом и отломанной лапкой. Замочек был вырван «с мясом».
Сердце сжалось от боли, будто это ей, а не броши, вырвали крыло.
— Что это? — прошептала она.
— Ну, я же говорила маме, что она сломалась, — затараторила Света, глядя куда-то в сторону. — Я ее в карман джинсов положила, а потом забыла и постирала их в машинке. Вот она и… того. Но ее починить можно! Мама сказала, она даже заплатит.
Она врала. Врала нагло, неумело, повторяя заученную легенду. Марина подняла на нее глаза.
— Уходи, Света.
— Что?
— Уходи отсюда. И передай своей матери, что она получит то, чего так добивалась.
Светлана, кажется, не поняла угрозы. Она пожала плечами, развернулась и ушла. Марина закрыла дверь и прижала к груди искалеченную брошь. Слезы текли по щекам, но это были уже не слезы обиды. Это были слезы прощания. С прошлой жизнью. С иллюзиями. С человеком, который так и не смог стать ей настоящим мужем.
Ольга села рядом, обняла ее за плечи.
— Ну вот и все, — тихо сказала она. — Теперь ты свободна.
Но Марина знала, что это еще не конец. Это было только начало. Она чувствовала, как внутри зарождается холодная, спокойная решимость. Она не позволит им победить. Она вернет себе свой дом, свою жизнь и свое достоинство.
На следующий день она вернулась в свою квартиру. Андрея не было. На кухонном столе лежала записка: «Уехал к маме. Ей плохо». И рядом — одинокий ключ от старого замка.
Марина посмотрела на этот ключ, символ ее многолетнего унижения и терпения. Потом взяла его, подошла к окну и, не раздумывая, выбросила на улицу. Металл тускло блеснул в лучах заходящего солнца и исчез в густой траве газона. Завтра здесь будут стоять новые замки. И начнется новая жизнь.
И в этой новой жизни не будет места для тех, кто не умеет уважать ни ее, ни ее чувства. Взгляд Марины упал на телефон. На экране высветилось сообщение от неизвестного номера: «Я соседка Тамары Павловны по даче. Она тут такие вещи про вас рассказывает… Я думаю, вы должны это знать». Интрига сгущалась, втягивая в свою воронку все новых и новых людей. Марина поняла, что буря только начинается, и теперь ей придется сражаться не только за себя, но и за свою репутацию.