Старый почтовый ящик «Яндекса» был для Елены Николаевны чем-то вроде кладовки на антресолях. Там хранились забытые рецепты, пересланные подругами двадцать лет назад, схемы для вышивки, которые она так и не открыла, поздравления с днями рождения от дальних родственников. Она заходила туда раз в год, когда нужно было найти какой-нибудь древний документ, и каждый раз удивлялась, что пароль еще подходит. Муж, Андрей, давно перешел на новомодные сервисы, но этот ящик почему-то не удалял. «Пусть висит, — говорил он, — есть-пить не просит».
В тот октябрьский вечер Елена Николаевна искала подтверждение о покупке билетов в театр за прошлый год — нужно было для отчета в школьном профсоюзе. Она работала учителем английского языка в нижегородской гимназии уже тридцать лет, и вся ее жизнь была подчинена строгому порядку бумаг, отчетов и планов. Она ввела в поиске слово «билеты» и замерла. Среди привычных уведомлений от кассир.ру и прочих сервисов выскочило несколько писем от банка. «Уведомление о переводе».
Сердце сделало неуклюжий, тяжелый кувырок. Она никогда не лазила по его вещам. Это было ниже ее достоинства, ниже всего, чему ее учили. Но палец, будто живущий своей жизнью, сам нажал на строку. «Андрей Викторович, ваш перевод на сумму 50 000 рублей на счет Жанны Олеговны К. исполнен». Письмо было датировано прошлым месяцем. Она нажала на следующее. Еще 50 000. Июль. И еще одно. Май. Аккуратные, регулярные транши. Словно вторая зарплата, уходящая в никуда.
Жанна Олеговна К. Кто это? Имя было незнакомым, чужим, оно царапало нёбо. В голове пронесся вихрь предположений, одно другого унизительнее. Она закрыла ноутбук так резко, что он щелкнул. Встала, подошла к окну. За стеклом моросил мелкий, нудный дождь, размазывая огни фонарей по мокрому асфальту. Пятьдесят две тысячи. Столько она получала за свою работу в гимназии, за бесконечные проверки тетрадей, подготовку к олимпиадам, за вечные родительские собрания и нервы, оставленные в стенах класса. А он просто так, одним нажатием кнопки, отправлял эти деньги какой-то Жанне.
Когда Андрей вернулся с работы, она уже накрыла на стол. Гречка с грибами, салат из свежих овощей. Его любимое. Он вошел, скинул ботинки, прошел на кухню, не глядя на нее.
— Устал как собака, — буркнул он, садясь за стол.
Елена посмотрела на него. На его потяжелевшее лицо, на седину, густо посеребрившую виски, на упрямую складку у рта. Тридцать лет. Они были вместе тридцать лет. Со студенческой скамьи. Жили в общежитии, потом в коммуналке, потом, наконец, купили эту трехкомнатную квартиру в спальном районе. Вместе растили сына, Петю, который теперь учился в Москве в Бауманке. Вместе строили дачу под Городцом, вкладывая в нее все отпуска и все сбережения. Это была их общая, понятная, выстраданная жизнь.
— Как день прошел? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Да как обычно. Сплошная нервотрепка. Эти поставщики опять сроки сорвали. На вот, — он небрежно кинул на стол небольшой пакет из парфюмерного магазина. — С годовщиной.
Внутри лежал набор кухонных полотенец. Три штуки. В веселенький цветочек. Годовщина. Она и забыла. Двадцать девять лет со дня свадьбы.
— Спасибо, — тихо сказала Елена. Горло сдавил спазм. Она вспомнила, как на заре их отношений он, тогда еще бедный студент, потратил всю стипендию на одну-единственную алую розу и принес ей, смущенный и счастливый. Та роза казалась ей сокровищем. А эти полотенца… они были просто вещью. Функциональной. Как и она сама, видимо.
Она ничего не сказала в тот вечер. И на следующий. Она ходила на работу, проверяла диктанты, объясняла разницу между Present Perfect и Past Simple, улыбалась коллегам, а внутри нее росла и твердела ледяная глыба. Самообман, в котором она жила последние годы, трещал по швам. Она вдруг начала замечать то, на что раньше закрывала глаза. Как Андрей по вечерам утыкается в телефон, и на лице у него блуждает отсутствующая, нежная улыбка, которой она не видела уже много лет. Как он стал покупать себе новые, дорогие рубашки, хотя раньше его было не затащить в магазин. Новый парфюм, терпкий, чужой, от которого у нее першило в горле. Он молчал с ней, отделываясь односложными фразами, но по телефону мог ворковать часами, закрывшись в кабинете. «По работе», — бросал он, выходя.
Она не выдержала и позвонила Ольге. Они дружили еще с института. Ольга, врач-гинеколог, женщина резкая, прагматичная, дважды разведенная и абсолютно счастливая в своем одиночестве.
— Оль, привет. Можешь говорить?
— Для тебя всегда, Ленка. Что стряслось? Голос у тебя, как будто ты английскую королеву хоронишь.
Они встретились в маленькой кофейне на Рождественской. Елена, сбиваясь и краснея, рассказала все. Про письма, про деньги, про полотенца.
Ольга слушала молча, помешивая ложечкой пенку в своем капучино. Потом подняла на Елену ясные, умные глаза.
— Лен, а ты сама-то что думаешь? Только честно. Без вот этого твоего «может, я накручиваю» и «он просто устает».
— Я не знаю… — прошептала Елена. — Мне страшно. У нас же дача, квартира… Петя… Куда я в свои пятьдесят два? Кому я нужна?
— Стоп, — жестко прервала ее Ольга. — Вот это «кому я нужна» выкинь из головы прямо сейчас. Ты себе нужна, поняла? Себе! Ты прекрасный педагог, у тебя золотые руки, ты посмотри на свою дачу — это же произведение искусства. Ты интересный, глубокий человек. А он… он просто зажравшийся мужик, который решил на старости лет тряхнуть мошной перед какой-то пигалицей. Пятьдесят тысяч в месяц… Это же аренда неплохой квартиры или взнос по ипотеке. Он ее содержит, Лен. Открой глаза.
— Но… мы же столько лет вместе.
— И что? Это индульгенция? Это дает ему право вытирать об тебя ноги? Ты вспомни, когда он тебе последний раз что-то дороже букета тюльпанов на восьмое марта дарил? А комплимент когда говорил? Не «суп вкусный», а тебе, женщине?
Елена молчала. Она не могла вспомнить. Память подсовывала только картины из далекого прошлого: вот они, молодые, смеются, катаясь на лодке, вот он несет ее на руках через лужу, вот они клеят обои в своей первой квартире и дурачатся, вымазавшись в клее. А потом — провал. Длинные годы привычки, быта, молчаливого сосуществования.
— Что мне делать, Оль?
— Для начала — перестать быть удобной. Перестать обслуживать его с улыбкой за тарелку супа. И второе — собери информацию. Кто эта Жанна Олеговна К. В наше время это несложно. Знание — сила. А дальше будешь решать. Но запомни, в пятьдесят два жизнь не то что не кончается, она может только начаться. У меня вон пациентка, Людмила Сергеевна, в шестьдесят от своего профессора ушла. Он ей всю жизнь про «высокие материи» втирал, а сам со студентками развлекался. Так она сейчас в кругосветку собирается. Продала квартиру, купила студию и кайфует.
Слова Ольги запали в душу. Вернувшись домой, Елена, дрожа от стыда и решимости, снова открыла ноутбук. Она ввела в поисковик «Жанна Олеговна К., Нижний Новгород». Результат нашелся мгновенно. Страница в популярной социальной сети. На аватарке — яркая женщина лет сорока с короткой стрижкой и смеющимися глазами. Статус: «Создаю красоту. Дизайн-проекты интерьеров. Воплощаю мечты». А дальше — фотографии. Вот она на фоне строящегося коттеджа. Вот — в обнимку с рулонами дорогих обоев. Вот — в кафе, и на столике рядом с чашкой кофе лежит мужской портсигар. Знакомый портсигар. Андрею его подарили на юбилей на работе.
Елена листала фотографии, и ледяная глыба внутри нее превращалась в раскаленную лаву. Вот оно, воплощение мечты. За ее деньги. За деньги их семьи. А ей — кухонные полотенца. Контраст был настолько чудовищным, что хотелось кричать. На одной из фотографий Жанна стояла рядом с мужчиной. Лица его не было видно, он был снят со спины, но Елена узнала эту темно-синюю куртку. Андрей купил ее весной. Узнала его чуть сутулую фигуру. Подпись под фото гласила: «Спасибо моему главному инвестору и вдохновителю за веру в мой проект!» Сердце пропустило удар.
Точкой невозврата стала поездка на дачу через неделю. Погода наладилась, стояли те самые погожие дни «бабьего лета», которые так любила Елена. Воздух был прозрачным и пах прелой листвой и яблоками. Она возилась с розами, укрывая их на зиму, а Андрей сидел на веранде, якобы читая газету. Потом ему позвонили. Он встал и отошел вглубь сада, к яблоням. Думал, она не слышит.
Но осенняя тишина обманчива. Она доносит каждый звук. И Елена услышала его голос. Совершенно другой. Низкий, бархатный, интимный.
— Да, котенок… Да, я помню… Конечно, переведу. Не переживай, все решим… Плитка итальянская? Ну, если надо, значит, надо… Да, я тоже скучаю… Очень…
Котенок. Он назвал ее «котенок». Елену он последний раз так называл, кажется, еще до рождения Пети. Она выпрямилась, стряхивая с перчаток комья земли. В ушах шумело. Она смотрела на его спину, на то, как он бережно держал телефон у уха, и в этот момент вся ее прошлая жизнь, все тридцать лет, показались ей одним сплошным недоразумением. Она была не женой, не любимой женщиной. Она была функцией. Уборщица, повар, садовник. Бесплатное приложение к его комфортной жизни. А настоящая жизнь, с «котятами» и «итальянской плиткой», была там, за пределами их дома.
Вечером, когда они вернулись в город, она села напротив него в гостиной. Телевизор что-то бубнил, но они его не слушали.
— Андрей, — начала она тихо, но твердо. — Я все знаю. Про Жанну Олеговну. И про деньги, которые ты ей переводишь.
Он вздрогнул, оторвал взгляд от телефона. На лице промелькнул испуг, тут же сменившийся раздражением и злостью.
— Ты что, в моей почте рылась? Совсем с ума сошла на старости лет?
— Не называй меня старой, — так же тихо ответила она. — Я задала тебе вопрос.
— Да что ты лезешь не в свое дело? Мои деньги, куда хочу, туда и трачу.
— Это не только твои деньги, Андрей. Это деньги нашей семьи. Деньги, которые ты отнимал у меня и у нашего сына.
— Ой, не надо тут драму устраивать! — он вскочил. — Ты обеспечена, в доме все есть. Что тебе еще надо? Я пашу как проклятый, имею я право на какую-то отдушину?
— Отдушину? — Елена горько усмехнулась. — Пятьдесят тысяч в месяц — это не отдушина. Это содержание. Ты просто купил себе новую игрушку, потому что старая надоела. Только я не игрушка, Андрей. Я человек.
— Да что ты понимаешь! — заорал он. — С тобой же говорить не о чем! Твои тетрадки, грядки, сериалы! Тоска зеленая! А там… там жизнь кипит!
— Так иди туда, где кипит жизнь, — сказала она, и сама удивилась своему спокойствию. — Иди к своей Жанне. Собирай вещи.
Он замер, неверяще глядя на нее.
— Ты… ты меня выгоняешь? После стольких лет?
— Я даю тебе свободу, — поправила она. — Ты же ее так хотел. И себе даю свободу. От вранья, от унижений, от этих твоих полотенец в качестве подарка на годовщину.
Он что-то кричал про неблагодарность, про то, что она без него пропадет, что она «пятидесятилетняя масса… учительница», никому не нужная. Но его слова больше не ранили. Они пролетали мимо, как пустые звуки. Она смотрела на него, на этого чужого, разъяренного мужчину, и чувствовала не боль, а огромное, всепоглощающее облегчение. Будто с плеч свалился неподъемный груз, который она тащила много лет, сама не осознавая его тяжести.
На следующий день она позвонила сыну. Рассказала все, как есть, без прикрас. Петя долго молчал в трубку.
— Мам… я, если честно, догадывался. Когда приезжал летом, видел, какой он… другой стал. Отстраненный. Мам, ты как? Тебе помощь нужна?
— Мне нужна твоя поддержка, сынок. Просто чтобы ты был на моей стороне.
— Я всегда на твоей стороне, мам. И на стороне правды. Отец поступил… очень плохо. Если тебе нужны деньги или что-то еще, ты только скажи.
Этот короткий разговор дал ей больше сил, чем что-либо другое. Она не одна. У нее есть сын, есть подруга. Есть она сама.
Развод был грязным и тяжелым. Андрей, видимо, поняв, что «котенок» с итальянской плиткой требует постоянных и все возрастающих инвестиций, а жизнь без бесплатного бытового обслуживания не так уж и прекрасна, пытался вернуться. Приходил с цветами, говорил о тридцати годах брака, давил на жалость. Елена была непреклонна. Он торговался за каждую ложку, за каждый стул на даче. Квартиру, купленную в браке, разменяли. Она взяла себе «двушку» в их же районе, чтобы не менять привычный уклад, ему отошла большая часть денег. Дача, которую он всегда считал ее блажью и «огородной каторгой», после долгих споров осталась ей. Он махнул рукой: «Забирай свои грядки, мне эта дыра без надобности».
Параллельно с бракоразводным процессом разворачивалась и другая драма. «Проект» Жанны Олеговны, очевидно, забуксовал. От общих знакомых до Елены доходили слухи, что Андрей влез в какие-то долги, что на работе у него начались серьезные проблемы из-за невнимательности и постоянных отлучек. Однажды она случайно столкнулась с ним в магазине. Он похудел, осунулся, под глазами залегли темные тени. Он смотрел на нее затравленно, хотел что-то сказать, но она лишь кивнула и прошла мимо. Чужой. Совершенно чужой человек.
Ее же жизнь, наоборот, стала наполняться. Она взяла несколько учеников для частных уроков — подготовка к ЕГЭ была востребована всегда. Появились свои, личные деньги, которые она могла тратить, не отчитываясь ни перед кем. Купила себе новый элегантный плащ, о котором давно мечтала, и дорогие духи с нотками жасмина. Записалась в хор при местном Дворце культуры. Оказалось, что у нее приятное сопрано, и пение в ансамбле приносило невероятную радость.
Особенно она любила проводить время на даче. Теперь это было только ее королевство. Она приезжала туда даже поздней осенью. В один из таких дней к ней зашла соседка, Галина Ивановна, или тетя Галя, бодрая семидесятипятилетняя вдова.
— Ну что, Николаевна, как ты тут одна? Не тоскливо? — спросила она, садясь на лавочку.
— Знаете, Галина Ивановна, совсем нет, — честно ответила Елена, отряхивая руки от земли. Она сажала луковицы тюльпанов. — Наоборот. Какое-то спокойствие.
— Это свобода, девка, — хмыкнула тетя Галя. — Она дороже всего. Я вот, когда мой Михалыч помер, царство ему небесное, думала, все, конец. А потом огляделась — а жизнь-то вот она. И никто тебе не указывает, что борщ пересолен и рубашка не глажена. Я на танцы для пенсионеров записалась. Смех, конечно, но весело! И в Питер с подружками съездила. Сама! Всю жизнь мечтала. А Михалыч все говорил: «Что мы там не видели, в этом Питере». А я увидела. И знаешь, хорошо там.
Они пили чай с яблочным пирогом, и Елена слушала простые рассказы тети Гали о ее маленьких путешествиях, о новых подругах, о прочитанных книгах. И в этих рассказах было столько неподдельной жажды жизни, столько достоинства, что Елена чувствовала, как расправляются ее собственные крылья.
Прошел год. Однажды, разбирая старые бумаги, она наткнулась на тот самый пакетик с кухонными полотенцами. Они так и лежали нераспакованные. Она повертела их в руках — три куска ткани в дурацкий цветочек. Символ ее прошлой жизни. Символ унижения и самообмана. Она без сожаления выбросила их в мусорное ведро.
Вечером зазвонил телефон. Это был Петя.
— Мам, привет! Как ты? Я тут билеты смотрел… Помнишь, ты всегда хотела в Карелию, на водопады? А давай на зимние каникулы рванем? Вдвоем. Снимем домик уютный.
Елена посмотрела в окно. Шел первый снег, укрывая город белым, чистым покрывалом. Все начиналось с чистого листа. В ее пятьдесят три года.
— Давай, сынок, — ответила она, и впервые за много лет ее голос звучал по-настоящему счастливо. — Конечно, давай.
Она не знала, что ждет ее впереди. Может быть, новые отношения, а может, и нет. Может, большие путешествия, а может, тихие радости в ее маленькой квартире и на любимой даче. Но теперь это не пугало. Главное она уже нашла — саму себя. И это обретение было ценнее любых «итальянских плиток» и дороже всех денег мира. Она сажала тюльпаны, и знала, что весной они обязательно взойдут. Это будет ее весна. Первая настоящая весна в ее новой жизни.