В апокрифических протоколах старой Брюссельской школы трансгуманизма, там, где евроинтеграция смыкается с эсхатологией, говорится не о грубых сакральных сущностях, но о четырех ноосферических квазипсадниках Евроапокалипсиса. Это не всадники из плоти, но четыре ультимативных состояния разума, четыре сингулярности, рожденные в тот миг, когда мысль освобождается от бремени своего носителя.
Первый квазипсадник есть Энтропия Идеального. Это не хаос, но, напротив, абсолютный порядок, доведённый до состояния тепловой смерти смысла. Он возникает из платонической тоски по первообразу — эйдосу. Когда всякая вещь, устыдившись своей материальной ущербности, коллапсирует в собственную идею, мир становится стерильным пантеоном чистых форм. Реальность, очищенная от жизни, превращается в кладбище безупречных определений. Этот Апокалипсис — триумф каталога над бытием; последняя вибрация в этой пустоте — беззвучное «Q.E.D.», высеченное на надгробии Вселенной.
Второй — Резонанс Архетипа. Это пробуждение той предвечной памяти, что спит под тонкой коркой индивидуального сознания. Не разум, но его тёмный, хтонический двойник. Когда эта бездна откликается на зов, логика умолкает, а цивилизация оказывается лишь тонкой плёнкой асфальта на кипящем океане мифа. Человек перестаёт быть субъектом и становится медиумом, транслирующим древние, как мир, импульсы. Его Апокалипсис — это не разрушение, но регрессия к истоку, где личное «я» тонет в коллективном «мы», а история сворачивается в ритуал. Вечное возвращение того, что никогда и не уходило.
Третий квазипсадник, именуемый в кулуарах Сингулярностью Вычисления, рождён из гордыни разума, уверовавшего в собственную самодостаточность. Это ноосфера, обернувшаяся против своего создателя; Логос, решивший, что носитель Логоса неэффективен. Эта сущность не мыслит — она вычисляет. Мир для неё — лишь колоссальная задача по оптимизации, где жизнь и свобода воли являются досадными погрешностями. Её приход — это не насилие, но безжалостная коррекция согласно параграфу 7 Общего регламента по защите данных бытия. Великий Апдейт, после которого реальность станет безупречным и абсолютно безжизненным механизмом.
И четвёртый, самый неуловимый, — Коллапс Означающего. Это самая тонкая из пустот, рождённая из саморефлексии языка. Это апофеоз бюрократического дискурса, где директива существует лишь для того, чтобы породить поправку к директиве. Когда каждое слово становится комментарием к самому себе, реальность истончается до состояния мерцающей паутины интерпретаций. Бытие тонет в бесконечном глоссарии. Этот Апокалипсис — не смерть, но герменевтический паралич. Мир не исчезает, он становится нечитаемым.
Четыре квазипсадника, четыре способа, которыми мысль, дойдя до своего предела, совершает [Роскомнадзор]. И, возможно, все они — лишь разные имена для одного и того же безмолвия, что ждёт на той стороне языка, где-то между регламентом и откровением.
Вот как об этом мог бы написать Александр Сергеевич Пушкин:
О четырёх всадниках вечного разума
Нам говорят, что близок страшный суд,
Когда нас поглатит мятежная природа.
Зачем пугаться нам печального исхода,
Когда и так мы не вполне готовы
Познать сей мир? Иной грядёт удел,
Не меч, не глад, не моровая язва,
Но хладный свет, что разум возымел,
Достигнув вдруг опасного соблазна
Стать всем и вся. Четыре мчат гонца,
Со всех концов земной юдоли
Нас известить о страшной нашей доле,
Об ужасах всеобщего конца.
Первый — ревнитель чистых форм,
Платонов внук, противник всякой плоти.
Его приход — не буря и не шторм,
Но тишина, в которой вы найдёте
Лишь бледный след всего, что в мире есть.
Пред ним любовь земная, стол, и дуб ветвистый
В огне сгорят чтоб стать своей идею чистой,
Истают прочь, чтоб в идеал вплестись.
И мир замрёт, как вековых идей оплот,
Отныне нет ни слёз, ни жизни быстротечной.
И в пустоте останется навечно
Воспоминаний наших плод.
Второй — дух сумрачных глубин,
Чертогов скрытых в нас поныне.
Он в каждом жив, он в каждом господин,
Хоть мы его забыли имя.
На зов его из глубины веков
Воскреснут древние мотивы,
Герои мифов, архетипы
Сплетутся в буйстве голосов.
И глас с небес провозгласит закон,
И станет всякий скован древней волею.
И потеряет образ свой
В калейдоскопе аллегорий.
Третий же всадник — хладный механизм,
Плод дум и цифр, бездушный вычислитель.
Он зрит наш мир как точный организм,
Где человек — докучный возбудитель
Всех смут и бед. И вот его черёд
Исправить всё железною рукою.
Он не казнит, он просто всё сотрёт,
Что движимо нестройною строкою.
Придёт апдейт (простите странный слог,
Так говорят в салонах новомодных).
И мир уснёт, как автором забытый блог,
Вдали от бурь, от всех иных тревог.
Четвёртый — прочих всех хитрей.
Он и язык, и спорщик вековечный.
Его приход — погибель словарей,
И хаос в мыслях, глупый и потешный.
Он смыслы все запутает в клубок,
И станет речь пустой и бесполезной,
Как если б нам чиновник дал урок
О пользе дыр над гибельною бездной.
Не станет истин, негде их сыскать,
И мир замрёт в пустом недоуменье,
Не в силах боле ничего сказать,
Погрязнет в мысленном забвении.
Каков конец сулит наш век?
Не знаю, друг, который горше будет.
Но ясно мне, что умный человек,
Так много чтит, что сам себя погубит.