Ольга Семёновна опустилась на обитый дерматином табурет в прихожей и на мгновение прикрыла веки. За стальной дверью гулко ухнул лифт, увозя ее дорогих, любимых, но таких невыносимо утомительных гостей. В ушах все еще стоял детский визг, гул телевизора и обрывки взрослого разговора ни о чем.
Сын Максим, невестка Анжела и восьмилетний ураган по имени Пашка – ее счастье и ее крест последних двух лет. Квартира после их ухода погрузилась в оглушительную, вязкую тишину, но эта тишина была обманчива. Стоило открыть глаза, и иллюзия рушилась, разбиваясь о сотни мелких деталей хаоса.
На светлом коврике, который она с такой любовью выбивала на балконе в прошлую субботу, остались бурые разводы от Пашкиных ботинок. На зеркале в резной раме, доставшемся от матери, красовались отпечатки его липких пальцев. Из кухни тянуло смешанным запахом жареной курицы и чего-то приторно-сладкого – Анжела опять пыталась «изобразить» салат по рецепту из интернета. В гостиной на ее любимом кресле, том самом, с продавленным сиденьем и наброшенным сверху клетчатым пледом, где она читала вечерами, валялась спортивная сумка Максима. Диван был усеян острыми деталями конструктора, будто минное поле.
«Ма, мы в гости!» – эта фраза, брошенная сыном по телефону каждую пятницу, стала для нее кодовым сигналом, что ее тихая, размеренная жизнь пенсионерки-библиотекаря ставится на паузу до вечера воскресенья.
Сначала она искренне радовалась. После смерти мужа и выхода на пенсию ее двухкомнатная «сталинка» в спальном районе казалась пустой. Тишина давила, а вечера тянулись бесконечно. Приезды детей наполняли дом жизнью, смыслом, суетой.
Она доставала из серванта лучшую скатерть, пекла пироги с капустой по фирменному рецепту, варила наваристые борщи. С неподдельным восторгом играла с Пашкой в лото, слушая параллельно рассказы Максима о проблемах на работе и советы Анжелы о том, какие сериалы «сейчас все смотрят». Но постепенно, незаметно для самой себя, радостное ожидание сменилось тягостным чувством приближающейся повинности. Что-то неуловимо, но безвозвратно изменилось.
Ее квартира перестала быть ее крепостью. Она превратилась в перевалочный пункт, в бесплатную гостиницу с полным пансионом и круглосуточной прачечной. Анжела, молодая женщина с вечно усталым видом и телефоном в руке, привозила огромные баулы с бельем, небрежно бросая: «Ольга Семёновна, у нас машинка барахлит, плохо отжимает, постирайте, а?». И Ольга Семёновна стирала, развешивала, гладила. Максим мог заехать после работы «на часок, перевести дух». Этот часок означал, что она должна была подать ему ужин, выслушать жалобы на начальника и молча смотреть, как он, развалившись на диване, щелкает пультом, пока за ним не приедет жена.
Пашку могли привезти в любой день недели, в любое время. «Мам, у нас билеты в кино горят, посиди с ним пару часиков!», «Мам, у Анжелы маникюр, забери Пашку из школы, ладно?». «Ладно», – вздыхала она, откладывая книгу или прерывая телефонный разговор с подругой. Она ведь мать и бабушка. Разве можно отказать? Она искала им оправдания: молодым сейчас тяжело. Живут в крохотной студии на окраине, платят кредит за машину, копят на мифическую ипотеку, работают оба с утра до ночи. Разве ей, пенсионерке, сложно помочь?
Но эта «помощь» становилась все более навязчивой и односторонней. Ее скромная пенсия, которую она привыкла растягивать на месяц, теперь улетучивалась за две недели на продукты для вечно голодной семьи сына. Ее вечера были посвящены не любимым книгам и вязанию, а мытью гор посуды и оттиранию пятен с ковра.
Ее личное пространство сжалось до размеров спальни, куда она забивалась, словно мышка в норку, когда шум в гостиной становился невыносимым. Она любила сына до самозабвения, но в этой слепой, всепрощающей любви, кажется, окончательно потеряла не только себя, но и его уважение.
***
Неделю назад она разговаривала по телефону с подругой, Валентиной.
— Оля, ты себя совсем не жалеешь, – беззлобно ворчала она на том конце провода. – Ты на них посмотри! Сели на шею и ножки свесили. А ты везешь. Моя бы воля, я бы твою Анжелу саму заставила свои баулы стирать!
— Валь, ну что ты такое говоришь, они же дети, – привычно оправдывала их Ольга Семёновна.
— Дети? Максиму тридцать пять, лбина здоровый! А ведут себя как подростки. Ты мать, а не прислуга. Помнишь, как твоя мама, Анна Сергеевна, говорила? «Уважение, дочка, это не то, что по праву рождения дают. Его заслужить надо. Даже у собственных детей». Золотые слова! А ты себя в жертву принесла, вот они и не ценят.
Разговор оставил неприятный осадок. Ольга Семёновна вспоминала свою мать – женщину строгую, прямую, с несгибаемым внутренним стержнем. Та никогда бы не позволила такого. Но она, Ольга, была другой – мягкой, уступчивой, боящейся обидеть. И вот результат.
Точкой кипения, последней каплей, переполнившей чашу ее ангельского терпения, стал совершенно обычный вторник. Максим и Анжела заехали вечером, сияющие и возбужденные.
— Мам, у нас новость! Бомба! – с порога заявил сын, размахивая какими-то распечатками. – Мы путевку в Турцию купили! По горящей цене! На две недели, представляешь? Наконец-то отдохнем!
— Вот это да! – искренне, по привычке, порадовалась за них Ольга Семёновна. – Молодцы, конечно, заслужили. Давно пора было на море съездить.
Анжела, изобразив широкую улыбку, поставила на стол торт в пластиковой коробке.
— Это вам, Ольга Семёновна, к чаю. Мы же в эту пятницу уже улетаем. Так что мы подумали и решили вам сюрприз сделать! Пашка с пятницы у вас поживет. Чтобы вам не скучно было одной. Две недели пролетят – и не заметите!
Они говорили это так легко и буднично, будто речь шла о том, чтобы оставить на хранение фикус в горшке. Не «мама, не могла бы ты», не «мама, у нас к тебе огромная просьба». Они просто поставили ее перед фактом. А у нее были планы. Она как раз договорилась с той самой Валентиной съездить к ней на дачу на неделю, помочь с рассадой, подышать свежим воздухом. Хотела наконец разобрать коробки со старыми фотоальбомами. Просто хотела пожить для себя, а не для них. И в этот момент что-то внутри нее, тоненькое и натянутое до предела, с сухим треском лопнуло.
— Нет, – тихо, но на удивление твердо сказала она.
Максим с Анжелой замолчали на полуслове, уставившись на нее так, словно она заговорила на иностранном языке.
— В смысле «нет»? – первым пришел в себя сын. В его голосе прозвучало искреннее недоумение. – Ты чего, мам? Это же Пашка, твой внук.
— Я люблю Пашеньку больше жизни, – так же спокойно, глядя сыну прямо в глаза, продолжила Ольга Семёновна. Внутри у нее все дрожало, но голос не подвел. – Но я не могу взять его на две недели. У меня свои планы.
Лицо Анжелы вытянулось и приобрело скорбно-обиженное выражение.
— Мы не думали, что вам это так… в тягость, Ольга Семёновна… Мы же о вас позаботиться хотели, чтобы вы тут не одна не скучали.
— Анжелочка, дорогая, давайте будем честными, – вздохнула Ольга Семёновна, чувствуя, как с каждым словом к ней возвращается уверенность. – Вы хотели позаботиться не обо мне, а о себе. Вы решили свои проблемы за мой счет, даже не потрудившись спросить моего мнения. Мой дом стал для вас рестораном, прачечной и камерой хранения для ребенка. А я стала вашей бесплатной прислугой. Вы привозите стирать белье, оставляете внука, когда вам вздумается, и даже не замечаете, что у меня тоже есть своя жизнь, свои желания и свое здоровье, которое, кстати, уже не как у молодой. Я очень устала, дети.
В квартире повисла такая тишина, что было слышно, как тикают старые часы-ходики в коридоре. Максим смотрел на мать так, будто видел ее впервые в жизни. Он покраснел, потом побледнел. В его глазах смешались стыд, детская обида и запоздалое, горькое прозрение.
Он впервые за много лет по-настоящему увидел ее – не просто «маму», безотказную и всегда готовую помочь, а отдельного, живого человека. Уставшую женщину с сеточкой морщинок в уголках глаз и тихой, застарелой болью во взгляде.
Они ушли быстро и молча, даже не притронувшись к торту, который так и остался сиротливо стоять на кухонном столе. Следующие три дня были самыми тихими и одновременно самыми тяжелыми в жизни Ольги Семёновны. Она ходила по квартире, как тень, и то ругала себя за жестокость и эгоизм, то, наоборот, убеждалась в своей запоздалой правоте. Телефон молчал. В пятницу она, как и договаривалась, уехала к Валентине в деревню.
Там, среди грядок и цветущих яблонь, она наконец-то выдохнула. Они с подругой много говорили, работали в саду, пили чай с мятой на веранде. И Ольга Семёновна впервые за долгое время почувствовала себя не функцией, не приложением к чужой жизни, а просто собой.
***
Она вернулась в город через неделю, отдохнувшая и спокойная. А в субботу в дверь позвонили. На пороге стоял один Максим, неловкий, повзрослевший, с большим пакетом продуктов в руках.
— Привет, мам. Я… это… можно?
Они долго сидели на кухне, пили чай. Он говорил сбивчиво, путался, но она видела главное – ему было искренне стыдно. Он извинялся за себя, за Анжелу, говорил, что они и правда «зарвались», что привыкли и перестали замечать, как сильно ее нагружают.
— Я поговорил с Анжелой. Серьезно поговорил, – признался он. – Мы с Пашкой к ее маме ездили на эти выходные. Знаешь, мам… я за два дня так вымотался, как за месяц на работе. Только теперь, наверное, начал понимать, каково тебе. Прости нас.
И она, глядя на своего сына, в глазах которого больше не было потребительской уверенности, а было тепло и вина, простила. Они говорили, как не говорили уже много лет – честно, открыто, без упреков. И договорились. О новых правилах. О звонках заранее. О том, что помощь должна быть помощью, а не обязанностью. О том, что уважать личное пространство друг друга – это нормально и правильно.
Через неделю они снова приехали в гости. Все вместе. Анжела, немного смущенная, привезла испеченную своими руками шарлотку, и пирог на удивление удался. Максим, кряхтя и ругаясь на старые трубы, починил вечно капающий кран на кухне, который она не могла допроситься починить полгода. После ужина никто не разбежался по углам – они все вместе убрали со стола, и даже Пашка старательно вытирал тарелки.
Вечером, когда за гостями закрылась дверь, в квартире пахло яблоками, корицей и чем-то еще – новым, непривычным. Уважением. Ольга Семёновна села в свое любимое кресло, взяла с полки давно отложенную книгу и впервые за долгое время почувствовала не облегчение от наступившей тишины, а настоящее, глубокое умиротворение. Она была дома. В своем доме. И хозяйкой в нем была именно она.
---
Автор: Арина Иванова