— Ты не забыл, что сегодня у Лены день рождения? — спросила Ольга, ставя перед мужем тарелку с картошкой и котлетами.
Андрей не ответил. Медленно подцепил вилкой кусок картофеля, посмотрел на него, будто впервые видел, и положил обратно.
— Я ей уже позвонила, — продолжила Ольга. — Сказала, что мы приедем к шести. Дети будут, внуки, Тамара с мужем. Я пирог испекла, с малиной, как она любит.
Он взял салфетку, вытер рот, хотя ещё ничего не ел, и отодвинул тарелку в сторону.
— А что ты сделала, чтобы это заслужить? — спросил он.
Ольга замерла. Вилка застыла в воздухе. Слова повисли в кухне, как густой туман, который не развеивается ни сквозняком, ни голосом.
— Что? — переспросила она тихо.
— Ну, это всё, — кивнул он на тарелку, на пирог в духовке, на сумку с подарком, стоящую у двери. — Вечная забота. Вечная хлопота. А ты когда-нибудь спрашивала себя — за что? За что ты это заслужила?
Она поставила вилку на край тарелки. Не стала есть. Не стала кричать. Просто посмотрела на него. Тридцать шесть лет рядом. И вот теперь он сидит напротив, с седыми висками, с морщинами у глаз, и задаёт вопрос, будто впервые её увидел.
— Я думала, ты просто устал, — сказала она. — Работа, нервы. Но, видимо, ты давно к этому шёл.
— Я не шёл ни к чему, — ответил он. — Просто однажды проснулся и понял: я живу в доме, где всё решает она. Где каждый шаг — по её расписанию. Где даже праздник у дочери — это её праздник, а не наш.
— Наша дочь, — тихо сказала Ольга. — Твоя дочь тоже.
— Была, — поправил он. — А теперь — твоя. Ты всё за неё решала. Школа, институт, муж. Даже внуков ты выбирала, с кем они должны дружить.
— Я хотела, чтобы у неё было хорошо, — сказала Ольга. — Чтобы не ошиблась, как я.
— А ты ошиблась? — спросил он, и в голосе его промелькнуло что-то, похожее на жалость.
Она не ответила. Только посмотрела в окно. За стеклом мелькали снежинки. Зима пришла тихо, как и всё в их жизни — без шума, без бури, просто накапливалось, день за днём.
— Ты когда-нибудь думал, что я тоже устала? — спросила она. — Что мне тоже хотелось бы, чтобы кто-то спросил, как я себя чувствую, а не только говорил, что поужинать?
— А ты когда-нибудь думала, что я — не твой вклад в семейный бюджет? — спросил он. — Что я — человек, а не просто муж, отец, дедушка по расписанию?
Ольга встала. Подошла к плите, выключила духовку. Пирог был готов. Золотистый, с лопнувшей корочкой, с ароматом малины и корицы. Она испекла его с утра, ещё в полусне, потому что Лена просила: «Мам, только с настоящей малиной, не из варенья».
— Я не хотела никого давить, — сказала она. — Я просто старалась, чтобы всё было как надо.
— А кто сказал, что «как надо» — это правильно? — спросил Андрей. — Ты вела нас, как вожатая в пионерском лагере. Кто встал — тот пошёл. Кто не успел — тот опоздал. А кто молчал — того и не было.
Она села обратно. Руки лежали на коленях, будто прибитые.
— Я думала, ты доволен, — сказала она. — Мы же ни в чём не нуждались. Дом, машина, отпуск каждый год. Дети выросли, как надо.
— Как надо, — повторил он. — А как бы ты хотела? Ты хоть раз спрашивала меня, чего я хочу?
— Ты никогда не говорил, — ответила она.
— А ты никогда не слушала, — сказал он. — Когда я предлагал поехать не в Турцию, а в Карелию — ты сказала: «Там холодно». Когда я хотел взять отпуск в мае, а не в августе — ты сказала: «Лена с детьми поедут только летом». Когда я сказал, что хочу завести собаку — ты ответила: «Уборка, запах, шерсть». А когда я молчал — ты решила, что я согласен.
Ольга закрыла глаза. В голове вдруг пронеслись картины: она выбирает обои в квартиру Лены, она звонит её начальнику, когда та проспала на работу, она решает, какой свадебный торт будет на торжестве. И всё это — ради дочери. Ради семьи. Ради порядка.
— Я думала, это любовь, — сказала она.
— Это не любовь, — сказал Андрей. — Это контроль. Ты контролировала всё. Даже мою тишину.
Она открыла глаза. Взглянула на него. И впервые за много лет увидела не мужа, а чужого человека. Или, может быть, наоборот — впервые увидела его настоящего.
— И что ты хочешь теперь? — спросила она.
— Хочу жить, — сказал он просто. — Без расписания. Без списка дел. Без чужих решений. Хочу проснуться утром и не знать, что будет завтра. Хочу ошибаться. Хочу ссориться. Хочу молчать — и чтобы это молчание не было виной.
Ольга встала. Прошла в комнату. Села на диван. На коленях лежал плед, который она вязала три месяца. Ещё не закончен. Один рукав — и всё. Она вязала его для Андрея. Планировала подарить на день рождения.
— Ты уйдёшь? — спросила она, не поворачиваясь.
— Не знаю, — ответил он, подходя к двери комнаты. — Может, уйду. Может, останусь. Но если останусь — то на своих условиях. Не как твой сожитель по расписанию, а как человек.
Она не ответила. Только сжала плед в руках. Нитки натянулись, петли пошли вразнос.
Вечером она одна поехала к дочери. Принесла пирог, подарок, улыбнулась внуку, похвалила Лену за сервировку.
— Папа не пришёл? — спросила дочь.
— Не пришёл, — сказала Ольга. — Говорит, устал.
— Опять? — нахмурилась Лена. — Он всё больше времени проводит один. Раньше хоть с нами, а теперь — будто и не в семье.
— Люди меняются, — сказала Ольга.
— Мам, а вы не ссорились? — спросила Лена, наливая ей чай.
— Ссорились, — сказала Ольга. — Но не из-за тебя. Из-за нас.
— А в чём дело? — настойчиво спросила дочь.
— В том, — сказала Ольга, — что я всю жизнь думала: если я всё сделаю правильно, всё будет хорошо. А оказалось, что «правильно» — это не значит «по-настоящему».
Лена замолчала. Потом тихо сказала:
— Ты ведь всегда хотела, чтобы у меня было лучше, чем у тебя.
— Да, — кивнула Ольга. — У меня не было выбора. У тебя — есть.
— А у тебя? — спросила Лена. — У тебя есть выбор?
Ольга посмотрела на дочь. В её глазах — тот же страх, что и у неё самой в молодости. Страх ошибиться. Страх быть одной. Страх, что всё пойдёт не так.
— Был, — сказала она. — Но я его не увидела.
Домой она вернулась поздно. Андрей сидел на кухне. Читал книгу. Старую, с потрёпанными страницами. Он любил читать, но она всегда говорила: «Отложи, надо помочь с ужином».
— Прочитала? — спросил он, не поднимая глаз.
— Прочитала, — ответила она.
— И как? — спросил он.
— Не знаю, — сказала она. — Я была там, но не участвовала.
Он закрыл книгу, положил на стол.
— Я не хочу тебя менять, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты была рядом. Но не как тень, а как человек. С желаниями, с ошибками, с правом сказать: «Я не хочу».
Она села напротив.
— А если я не знаю, чего хочу? — спросила она.
— Тогда начни с малого, — сказал он. — Не печи пирог, если не хочешь. Не звони дочери каждый день. Не решай за всех, как им жить. Просто… попробуй быть собой. Даже если этот «сам» — не такой, каким ты должна быть.
Она посмотрела на него. Впервые за долгое время — по-настоящему посмотрела.
— А ты? — спросила она. — Ты-то сам-то знаешь, чего хочешь?
— Хочу, чтобы ты спросила, — сказал он. — Просто спросила. Без повода, без праздника. Просто: «Андрей, как ты?»
Она молчала. Потом тихо сказала:
— Андрей, как ты?
Он улыбнулся. Так, как не улыбался много лет.
— Лучше, — сказал он. — Стало лучше.
Прошло несколько дней. Она не звонила дочери каждый день. Не спрашивала, как прошёл день, не советовала, что надеть, с кем общаться. Просто ждала, когда та сама позвонит.
Андрей стал гулять по вечерам. Иногда один, иногда с ней. Они шли без цели, молча, или говорили о пустяках. О погоде. О старом кинотеатре, который снесли. О кошке, которая сидела на подоконнике напротив.
Однажды он сказал:
— Хочу в Карелию. В мае. Без туристов, без экскурсий. Просто посидеть у озера. Послушать, как птицы поют.
— Хорошо, — сказала она.
— Ты не против? — удивился он.
— Я не против, — сказала она. — Если ты хочешь — значит, нужно.
Он посмотрел на неё. Потом взял её руку. Просто так. Без повода.
Она не стала сразу меняться. Иногда ловила себя на мысли, что тянется к телефону, чтобы позвонить Лене. Иногда хотела сказать Андрею, что рубашка не к лицу. Но останавливалась. Дышала глубже. Говорила себе: «Пусть будет, как будет».
А он стал говорить больше. О чём мечтал в юности. О том, что хотел быть писателем. О поездке в Иркутск, которую отменили из-за её болезни. О том, как ему не хватало простого разговора, когда можно говорить не о делах, а о душе.
Однажды вечером она села за стол, взяла лист бумаги и написала:
«Я хочу…»
«Я хочу молчать, когда мне тяжело».
«Я хочу не печь пирог, если не хочется».
«Я хочу, чтобы меня спросили, а не приказали».
«Я хочу, чтобы меня любили не за дела, а за то, что я есть».
Она не показала этот лист Андрею. Положила в ящик стола. Но на следующий день он сам нашёл. Прочитал. Молча поцеловал её в висок.
— Я тоже кое-что написал, — сказал он.
— Что? — спросила она.
— «Я хочу, чтобы она перестала всё решать за меня. Потому что я хочу решать сам. И хочу, чтобы она рядом была, когда я ошибусь».
Она улыбнулась. Впервые за долгое время — легко, без напряжения.
Они не поехали в Карелию в мае. Поедут в июне. Андрей сказал, что не хочет торопиться. А она не стала спорить.
Пирог с малиной съели за один вечер. Внуки просили ещё, но Ольга сказала:
— В следующий раз.
А когда дочь спросила: «Мам, ты не хочешь приехать, помоги с ремонтом в детской», — она ответила:
— Я подумаю.
И, стоя у окна, смотрела, как снег тает, как капает с крыши, как начинается весна. Новая. Не по расписанию. Не по плану. А просто — потому что наступила.