В нашем доме всегда пахло травой. Не той, что курят подростки в подворотнях, а густым, горьковато-сладким ароматом сушёного зверобоя, ромашки и мяты. Этот запах был таким же неотъемлемым атрибутом моей свекрови, Анны Степановны, как и её неизменные фартук с вышивкой и уверенность в том, что любая болезнь лечится отваром из трёх трав и молитвой.
Анна Степановна была потомственной травницей. Её бабка лечила всю округу, а мать славилась на всё село умением ставить на ноги безнадёжных больных одними компрессами и настойками. Для неё современная медицина была сборищем шарлатанов, а таблетки — чистейшим ядом, который засоряет «живую суть человека».
И всё бы ничего, если бы не наш сын. Наш Артёмка. Симпатичный, веснушчатый мальчишка с глазами-изумрудами, который в пять лет получил страшный диагноз — бронхиальная астма.
Первый приступ случился ночью. Он проснулся от того, что не может дышать. Его лицо стало синим, в груди выл сиреной тот самый «свист», который я теперь слышала даже во сне. Мы мчались по ночному городу в реанимацию, и я молилась всем богам, которых только знала.
Тогда его спасли. Врач, уставшая женщина с добрыми глазами, выписала нам целый список лекарств: ингаляторы, гормоны, таблетки. «Это на всю жизнь, — сказала она. — Без этого он не сможет».
Анна Степановна встретила нас на пороге. Она взяла у меня из рук пакет с лекарствами, заглянула в него и поморщилась, будто от запаха тухлого мяса.
— И это вы собираетесь пичкать моего внука? — спросила она ледяным тоном. — Химия? Яды? Гормоны, которые превратят его в инвалида?
— Мама, это не яды, — попытался вставить слово мой муж, её сын. — Это лекарства. Врач прописала.
— Врач! — фыркнула она с таким презрением, что я почувствовала себя соучастницей преступления. — Что она знает? У неё у самой лицо серое, больное. Лечить других будет. А я своего внука химией травить не позволю.
Началась война. Тихоя, изнурительная, партизанская. Я ставила Артёму ингалятор утром, а Анна Степановна тут же поила его своим «очищающим» отваром — «чтобы вывести эту гадость из организма». Я давала таблетку — она подмешивала в компот растёртые в пыль травы.
— Мама, нельзя смешивать! — умоляла я. — Мы не знаем, как это подействует!
— Я лучше знаю, что можно, а что нельзя! — отрезала она. — Я троих детей вырастила, и все здоровые, как быки! А вы со своими таблетками только калечите!
Она называла меня «мамашей-вредительницей». Шёпотом, за спиной. Но я слышала.
Однажды я зашла на кухню и застыла на пороге. Анна Степановна стояла у раковины и высыпала в мусорное ведро пачку новых, только что купленных таблеток. Тех самых, что мы с мужем втихаря от неё купили, скопив с зарплаты.
— Что вы делаете? — выдохнула я.
Она обернулась. На её лице не было ни капли стыда. Только холодная, праведная уверенность.
— Спасаю своего внука от твоего безумия, — сказала она. — Я не позволю тебе травить его этой химией!
Она швырнула в ведро последнюю пачку. Таблетки рассыпались по дну, как белые бусины.
— Вы с ума сошли! — закричала я. Впервые в жизни я повысила на неё голос. — Это его жизнь! Вы играетесь в свою знахарку, а у него может случиться приступ!
— Никакого приступа не будет! — парировала она. — Пока я его берегу своими травами, всё будет в порядке. А вы своими таблетками только подрываете его природную силу!
В ту ночь я плакала, умоляя мужа повлиять на его мать. Он разводил руками: «Она же не злая. Она просто так воспитана. Она искренне верит, что помогает».
Анна Степановна усилила натиск. Теперь она не просто подменяла лекарства. Она запрещала Артёму пользоваться ингалятором в её присутствии.
— Не надо эту дрянь в себя распылять! — говорила она, забирая у него аппарат. — Вот, попей лучше бабушкиного чайку. Сразу легче станет.
Артём, запуганный и разрывающийся между двумя самыми важными женщинами в его жизни, стал прятаться. Он пользовался ингалятором тайком, в туалете, боясь, что бабушка увидит и расстроится.
А потом случилось то, чего я боялась каждую секунду.
Мы были на даче. Анна Степановна решила «показать мне природу» и повела нас в лес за травами. Артём бегал, резвился, дышал полной грудью. И вдруг набежала туча. Подул резкий, холодный ветер, пошёл дождь.
Мы побежали обратно к дому. И тут Артём остановился. Он схватился за горло, его глаза округлились от ужаса. Он пытался вдохнуть, но вместо этого издавал только хриплые, сиплые звуки. Его лицо начало синеть на глазах.
— Ингалятор! — закричала я, роясь в сумке. — Где ингалятор?!
Его не было. Я забыла его дома. В панике я металась по комнате, не зная, что делать.
Анна Степановна не растерялась. Она усадила Артёма, достала свою походную аптечку и начала готовить какой-то отвар.
— Не сейчас! — закричала я. — Ему нужен врач! Скорая!
— Успокойся! — рявкнула она. — Я всё знаю! Сейчас напою его, и всё пройдёт!
Но не проходило. Артёму становилось всё хуже. Он уже не мог сидеть, он лежал на полу, судорожно хватая ртом воздух, которого не было. Его губы стали фиолетовыми.
— Мама, — прошептал он, и в его глазах был такой животный страх, что у меня подкосились ноги.
Анна Степановна стояла на коленях рядом с ним с чашкой дымящегося отвара. Но её уверенность куда-то улетучилась. На её лице читался ужас. Она смотрела на внука и, кажется, впервые видела не объект для своих экспериментов, а умирающего ребёнка.
— Господи, — выдохнула она. — Что же я наделала...
Это прозрение длилось секунду. Потом она вскочила, схватила ключи от своей старой «Нивы» и крикнула: «В машину! Быстро!»
Мы мчались по разбитой лесной дороге, как сумасшедшие. Я сидела сзади, держа на руках Артёма, который уже почти не дышал. Анна Степановна молчала, впиваясь пальцами в руль. По её щекам текли слёзы.
Врачи в районной больнице боролись за его жизнь несколько часов. Когда самый главный врач вышел к нам и сказал: «Всё, кризис миновал», я разрыдалась.
Анна Степановна стояла у стены, белая как мел. Она смотрела на врача и не могла вымолвить ни слова.
Мы вошли к Артёму. Он спал, подключённый к аппаратуре. Его дыхание было ровным, пусть и немного хриплым.
Анна Степановна подошла к кровати, опустилась на колени и прижалась лбом к его руке.
— Прости меня, солнышко, — прошептала она. — Прости свою глупую бабку.
В ту ночь она мне всё рассказала. Сидя в больничном буфете за стаканом остывшего чая, она говорила тихо, без своих usual уверенных интонаций.
— У меня... был старший брат. Сашенька. Красивый, умный мальчик. Заболел воспалением лёгких. Мать лечила травами. Говорила, что больницы — это заразница, одна зараза. Не позвали врача. Не давали никаких таблеток. Только свои отвары. Он умер у неё на руках. Ему было семь лет.
Она замолчала, смотря в свою чашку.
— Я тогда дала себе зарок. Я выучу все травы, все заговоры. Я стану лучшей знахаркой, чем она. И я никогда-никогда не повторю её ошибку. Я буду спасать детей. А получилось... получилось, что я чуть не погубила собственного внука. Я так боялась больниц и таблеток, что не видела самого главного — его жизнь.
Она плакала. Плакала тихо, по-старушечьи, вытирая слёзы уголком своего фартука.
С тех пор всё изменилось. Анна Степановна не бросила свои травы. Нет. Она просто научилась сочетать их с достижениями современной медицины. Теперь она сама напоминает Артёму о ингаляторе. А свои отвары даёт только те, что одобрил врач, и только в качестве поддержки.
На днях я зашла к ней на кухню. Она сидела за столом и внимательно изучала аннотацию к новому лекарству Артёма, вооружившись лупой.
— Смотри, — сказала она, показывая мне бумажку. — Здесь противопоказания. Надо быть осторожной.
Я улыбнулась и положила руку на её плечо.
— Теперь вы на одной стороне, доктор, — сказала я.
Она посмотрела на меня своими ясными глазами и улыбнулась в ответ.
— На одной, дочка. На стороне нашего мальчика.
И в её голосе больше не было ни капли сомнения.
---
🔥Если эта история отозвалась в вашем сердце болью или гневом — вы не одиноки. На нашем канале мы говорим правду о жизни, какой бы горькой она ни была. Подпишитесь, чтобы не пропустить новую историю завтра. Иногда чужая боль помогает понять что-то важное о себе