Пыль

Ошибки быть не может: этот туман — порождение иного мира. Значит, записи где-то на острове, и машина перехода, созданная по чертежам…

Порыв ветра чуть не выдергивает пробковый шлем из рук, треплет полы френча, норовит скинуть вниз, к водной глади, чей безмятежный бирюзовый лик скрывает маска потустороннего тумана. Солнце восходит по левому борту. А прямо по курсу дирижабля проступают неясные очертания скал. Остров Белая Бухта. Ну здравствуй.

Последнее сообщение, дошедшее с этого клочка земли на континент, было мольбой о помощи. Отчаянный крик, брошенный в пространство без адреса назначения, но подписанный лишь: «д-р Лин». Опальный доктор просит помощи у ненавистной Империи — вот так анекдот! Видимо, на острове настоящая катастрофа, и привел к ней знакомый нам порок: амбиции.

Порок… Да. Но можно ли считаться человеком, если не желать большего? В наше время ответ очевиден не всем. Минули славные годы, когда Империя только расправляла пернатые крылья герба над континентом! Тогда в научных кругах зародилась поговорка: «Академик Его Величества обязан быть столь же амбициозен, как и Его Величество». Легионы владыки отодвигали рубежи все дальше от приморской столицы, и ученым Империи приходилось нарушать законы природы, чтобы соответствовать правителю и заслужить его милость.

Но вот, тяжелые сапоги уперлись в естественные преграды и встали. Новые правители заменяли аппетиты к великим свершениям аппетитами физиологическими, и сейчас, по прошествии десятков лет, соответствовать амбициям монарха не трудно: достаточно выиграть на скачках крупненькую сумму и пропить ее в кабаке за один вечер, постаравшись не заблевать окружающих.

Да уж, мно-огое в Империи изменилось.

— Господин Кану! — зовет кокетливый голос сбоку.

Я перевожу внимание на юную особу в светло-зеленом дорожном костюме. Она выглядывает в приоткрытую дверь и машет рукой в белоснежной перчатке.

— Господин Кану, право слово, вы хотите, чтобы вас сдуло, как листик? Идемте к нам, скорее.

— Иду, госпожа Грик.

Она, конечно, права: надо идти. На высоте ветер такой, что ему ничего не стоит перекинуть щуплого натуралиста за борт, и тогда конец всему предприятию, всем мечтам, надеждам и амбициям. И все же, на душе тяжко, когда я покидаю пост, к которому приковал себя сентиментальными предрассудками. От наблюдательной площадки Белая Бухта пускай и ненамного, но ближе. Я на пару шагов ближе к цели экспедиции и в том нахожу успокоение, ведь мои — наши! — планы, что должны вот-вот осуществиться, теперь хрупки, как стекло.

Тяжелая дверь кабины хлопает позади, госпожа Грик прерывает вялую игру в карты и беседу с майором, и оба попутчика поворачивают головы.

— А, господин натуралист! — ухает бас пышноусого вояки. — Желаете партейку?

— Не играю в карты.

— В таком случае, помогите разрешить маленький спор.

— Постойте, майор, — в голос прокрадывается легкая дрожь. Проклятье! Снаружи было настолько холодно?.. — Ответьте сперва, не переменил ли капитан решения?

— Нет, мой друг. Сесть на остров нет никакой возможности. Придется наблюдать с высоты. Тем и ограничимся.

Возможности нет… Несчастный трус! Просто смешно! Наша задача — исследовать туман и оценить угрозу для архипелага и приморских регионов Империи. Даже этой, формальной цели мы не достигнем, не ступив на землю. Хуже и быть не могло!

— Так оно, пожалуй, лучше будет, — продолжает усач, деловито кивая.

Меня коробит от того, с каким апломбом он произносит эти слова. Лучше для кого?! Строит из себя бывалого ветерана, а сам такой же трус, как и капитан дирижабля. Заячья твоя душонка! Раз уж навязался, то сидел бы и помалкивал. Не спускаться на остров ему лучше!..

Отвожу взгляд и натыкаюсь на зеркало. На меня смотрит светловолосый молодой человек. Пока молодой. Годы идут, и скоро волнистые локоны тронет седина, а перспективный ученый с блестящим будущим превратится в неудачника, вечного кандидата в академики. Ну и кому «так оно лучше», а, майор?!

Внутренний покой, который принесло караульное бдение на наблюдательной площадке, сдуло, словно песок, из-за этого труса. Надо успокоиться, успокоиться. Возьми себя в руки!

— Так чем могу быть полезен, майор?

— Извольте! — восклицает усач, с наигранным отчаянием отбрасывая карты. — В ваше отсутствие я единолично защищал честь науки от сей искусной полемистки! — Он учтиво кланяется журналистке и тянется к графину, чтобы наполнить свой опустевший бокал.

— Ну что вы, дорогуша, я не противница науки, — воркует девушка с лукавым прищуром. — Однако согласитесь, что некоторым изобретениям человечества было бы лучше не рождаться на свет.

— И лишить нас прогресса? Лишить будущего? Первооткрыватели — вот люди, которые подчиняют природу во благо человека.

— Человека. Именно. Одного человека — себя. Взгляните в иллюминатор. Мы летим в эпицентр катастрофы. Катастрофы, которой могло не случиться, если бы не честолюбие одного безумца.

— Если бы не желание других безумцев взмыть в небеса, вопреки законам природы, мы бы с вами не летали вовсе! Правильно, господин натуралист?

Скользнув взглядом по перчаткам журналистки, майор обращает на меня полный надежды взор. Его мысли угадать нетрудно: усач хочет показать даме, что, несмотря на предубеждения общества к отставным воякам и их тугоумию, среди ветеранов случаются приятные, свободомыслящие исключения. Вот только девушка, вопреки ожиданиям, отнюдь не придерживается тех прогрессивных взглядов, что майор ей заочно приписал, и теперь несчастный вояка загнан в западню, которую сам для себя соорудил.

— Что же вы молчите, господин Кану?

Стоит сказать, что он старый дурак и не видит, что девушка издевается над ним и в картах, и в споре.

— Извините, майор, задумался. Ждете прямой ответ? Его не будет.

— Как?

Девушка склоняет хорошенькую головку набок и подпирает кулаком подбородок. Майора можно понять: манеры, речь и осанка выдают в ней дочь аристократического рода. Определенно, никакая она не журналистка. Это прикрытие для эксцентричной особы, которую будоражат мысли о безумных авантюрах, но тяготит богатство и положение ее семьи в обществе.

— Очень просто. Судите сами: изобретения не имеют разума, потому лишены добрых или злых помыслов. Да и сами дела, что ими совершаются. Дурны ли эти дела? Благодетельны? Не мне судить. Они осуществляют мечты одних, губят жизни других, и невозможно предугадать, как самая безобидная вещица повлияет на судьбы многих.

Мое внимание вдруг захватывает вино. Густое, красное… Рука майора едва заметно трясется, и оно частыми, мелкими волнами накатывает на стенки бокала, оставляя мутные разводы на стекле, как кровь на кафельном полу лаборатории.

— Вот, скажите-ка, майор, какое изобретение нанесло больший урон для… мух?

— Мух?

— Мух, мух.

— Надо же, мух… — Усач украдкой бросает взгляд на девушку. — Вы большой оригинал, господин Кану, доложу я вам! Большой оригинал. Эти ваши столичные штучки…

— Я не из столицы. С севера.

— Выросли в горах, значит?

— Предгорьях. Так, каков ваш ответ?

— Хм, ну, положим, мухобойка.

— Нет. Мухобойка — орудие честного противостояния. Практически, дуэльная шпага или ваш револьвер.

— И что же тогда?

Майор невольно трогает перевязь с кобурой, раздраженно шевелит усами, ерзает в кресле, и понятно, отчего: все внимание госпожи Грик достается красавцу-натуралисту, а бывалый вояка, проигрывающий одну партию в карты за другой, не удостаивается и взгляда.

— Стекло. По мере того, как это изобретение распространяется в городах, жизнь мух, комаров, ос и иных летучих гадов становится все более невыносимой. Залететь в приоткрытое окно застекленной веранды — верная смерть от голода и тоски. Несчастное существо обречено стучаться и стучаться лбом в невидимую преграду, наблюдая сквозь нее за таким прекрасным, но недостижимым миром. Голод и тоска.

— Пожалуй, — подумав отвечает майор. — Но нам-то какое дело до гадов?

Именно! Именно так, майор. Какое нам дело до гадов?

Усач хочет что-то добавить, но слова застывают на кончике языка. Чудовищный рев перебивает его мысли. Будто морской кит взмыл в небо, чтобы пропеть печальную песню — такие пугающие звуки доносятся с кормы. Потом, один за другим, деревянный остов судна сотрясают четыре мощных толчка. При каждом из них в воздух подлетают бокалы, переворачиваются кресла, дребезжат стекла в рамах. Что до людей — я ни на ком не могу сосредоточить внимание. Перед глазами мелькают то зеленое пятно дорожного костюма, то синий мундир. И сам я, наверняка, летаю серой кляксой тесного френча перед товарищами по несчастью.

Судно начинает крениться и быстро терять высоту. За окнами проскакивают полосатые тельняшки матросов ремонтной команды, а из-за двери в машинное отделение валят клубы пара.

— Господин Кану! — кричит истошно женский голос, предупреждая об опасности. Но поздно: по голове ударяет что-то тяжелое, свет меркнет, и я проваливаюсь в пустоту.

Не знаю, сколько времени проходит. Кажется, что вечность, ведь каждое мгновение в безмолвной, беззвучной черноте для меня хуже любых мук. Наконец, я вознагражден за терпение: веки раскрываются, я снова вижу белый свет.

Госпожа Грик нависает надо мной. Еле заметные морщинки тревоги на мраморном лбу распрямляются, когда она замечает, что попутчик-натуралист пришел в сознание. Мы все еще в кабине дирижабля, но от роскошной обстановки ничего не осталось. Вокруг царит разгром. Удивляюсь майору: усач с отсутствующим видом бродит по кабине, любовно поглаживая чудом спасенный графин, и подошвы его сапог похрустывают битым стеклом.

Тем днем Империя недосчиталась двух подданных — матросов, что несли вахту возле паровой машины. Они сварились заживо за считанные мгновения, как нам с прямотой и нелицеприятными подробностями поведал капитан. Но не все так печально: сама машина поддается ремонту и, что самое главное, мы ступили-таки на землю Белой Бухты.

Остров мрачен и неприветлив. Я представлял благодатный белый песок и подбирающиеся к кромке воды широколистные пальмы, которые шелестят, приветствуя гостей с континента. Реальность совсем не жизнерадостна. Кругом серость и уныние. Ветер не ласкает по-южному нежно, а бьет резкими порывами, как бывает в пустынных предгорьях. С того места, где мы упали, моря не видно, да и пальм тут не растет. Каменистые склоны покрывают редкие колючки кустарников, среди которых снуют ящерицы и змейки.

Капитан разъяснил, что на починку парового двигателя уйдет весь завтрашний день. Посовещавшись, мы решаем преодолеть оставшуюся часть пути до города пешком.

Спим под брезентовым навесом. Матросы разрезали поврежденную камеру баллона дирижабля на широкие ленты, одна из них и становится нашим кровом в ту промозглую ночь. Но от сырости не спрятаться. Гадкий дождик моросит и вымачивает все, вплоть до самой души. Потому наутро настроение у всех мерзкое. Позавтракав кофе и бисквитами из уцелевших запасов буфета, маленькая группа выдвигается в сторону города.

На отдалении видна полоса тумана, который заволок окрестности острова и вот уже две недели не дает к нему приблизиться. Это не та воздушная дымка, что возникает поутру над поверхностью моря — туман Белой Бухты тяжелый, серый, с синеватым отливом внизу. Словно грозовое облако упало с неба. Туман так близко, что я чувствую волнение в мыслях членов экспедиции. Вся троица предпочитает не рассказывать о тревогах вслух, но каждый в уме возвращается к участи суденышек, что в первые дни решились проникнуть за клубящуюся преграду, и о которых никто больше не слышал.

К полудню выходим к подножию холма. Полдень… Если бы не карманные часы, я и не знал бы, что наступил полдень — остров застыл в предрассветных сумерках. Время затаилось, будто оно не властвует над сменой дня и ночи. Будто совсем иные силы поддерживают жизнь в этом скорбном месте. Я и сам это чувствую: стоило провести день на острове, и реальный мир по ту сторону моря представляется вымышленным. Кажется, что не существует на свете такого уголка, где от солнца режет глаза, а воздух чист и свеж. Все это выдумки, а действительность — она повсюду такая, безжизненная и блеклая, словно литография.

Маленький отряд быстро взбирается на холм, за которым, судя по карте, скрывается наша цель.

— Господин Кану! — Голос журналистки, первой взбежавшей на вершину, дрожит от страха, а рука тянется вниз, указывая на город в долине. — Глядите!

Я прослеживаю за ее взглядом и чувствую, как, споря друг с другом, в мыслях нарастают волны ужаса и будоражащего волнения. Становится ясно, почему с острова не поступало вестей.

Туман… Туман повсюду. Зараза, что, как мы думали, растекалась лишь над морем в окрестностях острова, поглощает прибрежный городок по крыши. Только верхушка башни ратуши вырывается остроконечным шпилем из серебряно-серого облака, словно утопающий, который последним напряжением сил приподнимает лицо над водой.

Кромка пелены, в которой увяз город, начинается шагах в десяти от нас, и вдруг я замечаю нечто странное, от чего волнение ученого окончательно побеждает страх: а ведь это и не туман вовсе! Завеса, сквозь которую едва проникает дневной свет, состоит сплошь из крошечных частиц, непрестанно вращающихся в безумном танце. Это не туман, а, скорее, пыльная буря! Но не обычная, а буря особого свойства. Такую не встречал еще ни один натуралист, не описал ни один академик. Наша экспедиция стоит почти вплотную к пылевой стене, но ветра нет. Также не слышно шума — попутчика любого урагана. Будто между нами и массой пылинок находится толстое стекло, не пропускающее ни ветер, ни звуки. Пыльная буря в огромном аквариуме, по стенке которого так и хочется постучать пальцем…

— Господин Кану, уберите руку! — ревет майор и с силой ударяет по бледной ладони, потянувшейся было в сторону пылевого тумана. — Вы с ума сошли?!

— Я… Извините, майор, не знаю, что на меня нашло, — звучит смиренный ответ, но, сказать по правде, извиняться тут не за что. Это первое осязаемое проявление иного мира, в существование которого большинство академиков не хочет верить…

Ничего-ничего, скоро все поверят!

— Ну, знаете ли, господин натуралист… — Вояка пыхтит и надувает щеки. Во всем он видит угрозу, а не возможность. Не этот ли человек ратовал за прогресс, сидя в уютном кресле на дирижабле? Мне становится его немного жаль.

Пока усач испуганно вращает головой на толстой шее, журналистка подбирает с земли камушек и забрасывает прямо в сероватое облако. Тот пролетает положенную ему по науке траекторию, падает и катится вниз по склону. Мы долго молчим, уставившись на этот камень.

— Не научная экспедиция, а не пойми что! — взволнованно выдыхает майор от переизбытка чувств.

Хотя дерзкий эксперимент журналистки и доказал, что пыль не изничтожает любой физический объект, пересекший ее границы, мы особенно не возражаем, когда майор категорически запрещает приближаться к серой стене.

Маленький отряд еще некоторое время проводит на вершине холма, вглядываясь в дома и улицы. Мертвые дома и опустевшие улицы. Город не подает признаков жизни. Погода пасмурная, но окна и дороги без единого огонька. Госпожа Грик дрожащими от нетерпения руками достает из сумки карандаш, блокнот и быстро зарисовывает зловещую картину.

Сверяемся с картой еще раз. Лаборатория доктора Лина находится в отдалении, на возвышенности. Зараза могла ее миновать. Не приближаясь к городу на пушечный выстрел, обходим его предместья по широкой окружной дороге и движемся в сторону ферм.

Море и пылевой туман скрываются из виду за складками местности. Но прелесть прибрежных городков в том, что даже в самом отдаленном от берега уголке чувствуется пульс портового прибоя — мне ли не знать, я вырос в одном из таких прибрежных городов. Вот и сейчас, среди распаханных холмов, я чувствую, как где-то позади нас над поверхностью моря кружится вихрь серых пылинок, не оставляя даже ряби на воде.

Доктор Лин занял заброшенный подземный прииск на острове и переоборудовал под свои нужды. Сама лаборатория на глубине, а на поверхности стоит кирпичный домик и грузовой лифт с подведенными к нему рельсами. Шахта лифта завалена мощным взрывом.

Мы обходим дом. Окна заколочены изнутри плотно подогнанными досками, дверь заперта. Майор стучит в нее мясистым кулаком. Мы не ожидаем, что кто-то откликнется на стук, но не проходит и минуты, как деревянная задвижка на уровне глаз с шумом отъезжает в сторону и в образовавшемся отверстии тут же появляется дульный срез старомодной винтовки.

— Вы кто? — доносится резкий, лающий голос.

— Экспедиция Его Величества! Откройте! — властно рокочет майор, выпятив грудь.

Пауза. Человек по ту сторону двери колеблется. Ствол подрагивает. Видно, что его держит рука неумелая, не знакомая с военным делом.

— Прошу, — выступает вперед журналистка. — Дирижабль потерпел крушение, и мы…

— В белинии? — настораживается невидимый собеседник.

— В чем?

— Белиний. Песок, пыль, туман… Как вы там называете… Вы залетали в него?

Мы невольно переглядываемся.

— Нет. Нет, у нас вышла поломка, мы упали на скалы к северу отсюда. В туман не залетали.

Ствол пропадает, задвижка с хлопком закрывается. Изнутри дома доносится глухое ворчание, скрипят петли, дверь дергается, и в образовавшейся щели показывается низенький человек с очками на кончике длинного носа.

— Быстро внутрь! — командует он, оглядев гостей, и мы подчиняемся.

В доме такой же разгром, как на упавшем дирижабле. На полу осколки посуды и щепки разбитой мебели. Бывший академик проверяет задвижки на двери и поворачивается к нам. На нем дырявый халат, который когда-то был белым, жилистые пальцы все еще сжимают ствол винтовки.

— Долго вы, — говорит он с укором. Затем, смерив майора взглядом, добавляет: — Где остальные?

— Остальные?

— Армия. Сколько человек прислал император?

— У нас научная экспедиция. Только мы трое и команда дирижа…

— Трое?! — Доктор Лин хватается пальцами за длинные седые волосы и рывком дергает их так, что лишь чудом они остаются прикреплены к голове. — Трое?! Письмо. Мое письмо. Вы не получали моего письма?!

Трое гостей, не сговариваясь, делают шаг назад от хозяина лаборатории. В отличие от спутников, я и раньше встречал доктора Лина, но в те времена он был куда менее седым и чуть менее безумным.

— Послание было расплывчато… — Наш усач тушуется перед дерганым стариком. Майор выглядит как медведь, который не знает, как обращаться с лающей на него собачкой.

— А вы ждали милости Империи после того, как сбежали из-под ее юрисдикции? — находит что сказать госпожа Грик.

— Милости не жду. Но дело серьезное. — Он приглаживает всклокоченные волосы. Истерическая вспышка затухает так же внезапно, как началась. — Ладно, будем решать с тем, что имеем. Ты кто?

— Рошаль Кану, натуралист Его Величества.

— Натуралист… — Старик морщится. — Настоящие ученые закончились?

— Раз не требуется академик, чтобы устроить катастрофу, то и для того, чтобы ее разрешить, академик не обязателен.

Лишенный всех наград и титулов опальный академик безразлично взмахивает сухощавой рукой, показывая, что все это глупости, ничуть его не заботящие.

Он отводит нас в дальнюю комнату без окон, но с крепким столом и массивным люком в полу. Как объясняет доктор, люк — это единственный способ добраться до подземных помещений после того, как взорвалась машина перехода и погребла под слоем руды примыкавшие к лаборатории штольни вместе с шахтерами.

— Машина перехода? — настораживается журналистка. — Та самая разработка академика Духтена?

— Духтен, да. Великий ученый. Опередил время. — Он ставит винтовку в угол и выкручивает фитилек лампы. — Никто не понял, не оценил.

— А я слышал, что этот Духтен и погиб так же: при взрыве своей адской машины, — добавляет майор.

Ой, ну надо же, какие познания у моих спутников! А о том, что сулит машина перехода Духтена, они не слышали часом?..

— Погиб. Расщепился. Исчез. Но. У него не было ничего. У нас — есть. Опыт, исследования, теория. Но главное — белиний. Мы идем по шоссе. Он — вслепую по тропинке, о существовании которой единственный и догадывался. Смотрите.

На стол шлепается прошитая толстая тетрадь с истерзанной обложкой. Мы все, сгрудившись, читаем в зеленоватом свете тусклой лампы. «Дневник академика Его Величества Архана Духтена», — выведено неаккуратным, неразборчивым почерком на первой странице.

То, что было слухом, ходившим среди безумцев и тайных обществ Империи, предстало наяву. Дневник. Это он, целехонек! Записи не уничтожены, доктор Лин выкрал их. На острове действительно взорвалась машина перехода, построенная по чертежам из дневника. Сомнений не остается: пылевой туман происходит не из нашей реальности. О боги!

Мои спутники пробегаются глазами по страницам. Все эти чертежи и формулы им непонятны, но помимо научных записей в тетради есть и небрежные карандашные рисунки. Наброски того мира, что не видели еще глаза человеческие. Того мира, что не видели и глаза автора этих рисунков, но по одним лишь теоретическим предположениям представлял его разум.

Целый. Новый. Мир. Безграничное пространство для исследователей, ученых и добытчиков. Исполнение любых тайных желаний и обретение силы, что недоступна простому смертному.

Пока мы изучаем тетрадь, доктор Лин ходит от стены к стене и резким, неприятным голосом просвещает невежественных гостей. Я жадно выхватываю крупицы информации, которые дополняют тетрадные записи, и, наконец, доктор переходит к самому интересному: недостающее звено, без которого невозможно вернуться из того мира в наш — белиний.

По рассказу скупого на слова Лина мы узнаем о недавнем открытии этого загадочного минерала. На небольшой стеклодувне случайно оказалась партия бракованного песка. Рабочие заметили, доложили по форме, на карьер отправилась проверка. Она-то и обнаружила месторождение чудо-минерала. Невероятно легкий, но прочнее камня. Огромная плотность, но плавится при ничтожных температурах. Его не могло существовать в природе!.. В нашей природе.

У руководства хватило ума понять, какая жила попала им в руки. Вывоз белиния из Белой Бухты был запрещен под страхом смертной казни. Власти автономного архипелага держали в неведении Империю, но один из академиков Его Величества прознал об открытии. Новости сами нашли его, ведь открытие сулило прорыв в области, считавшейся лженаучной. В области, за которую этот академик лишился всех наград и титулов.

— Вот так. Вот так, — приговаривает бывший академик Лин, вышагивая со скрещенными на груди руками. — Есть машина перехода — переносим сознание туда. Есть белиний — переносим сознание обратно. В наш мир, в нашу материю. Новую материю. А это означает…

— …бессмертие.

Доктор Лин замирает и смотрит с удивлением, будто не верит, что какой-то натуралистишка смог постичь тайны настоящих ученых. А я наблюдаю за реакцией спутников.

Слово произнесено. Карты на стол, дамы и господа!

Журналистка. Прячет взгляд, лихорадочно соображает. Недоверие, испуг. Но вместе с тем азарт. Ее привел слух об утерянном дневнике, но не его содержимое, и теперь она подстраивает свои тайные планы под новые обстоятельства.

Майор. Этот замутненный алкоголем разум, как кажется, вообще не понимает, о чем речь. Но и он старается не выпускать дневник из виду.

— Как-как? — откашлявшись вопрошает усач.

— Бессмертие, — медленно произносит доктор, косясь на странную троицу каким-то новым, подозрительным взглядом. — Перенес сознание туда — это раз. Сбросил физическую оболочку, как змея шкуру, — два. Вернулся в новой форме — три.

— Какой форме? — продолжает майор, все сильнее хмуря брови с каждым вопросом.

— Не все ли равно?! Руки, ноги — это что, человек? Нет. Тут, — доктор стучит по голове, — человек, внутри. В любую оболочку запихни — будет человек.

— Какая-то это, — майор сглатывает, — ересь.

Доктор Лин пожимает плечами и отмахивается, скорчив презрительную гримасу.

— А вы что скажите, господин натуралист? — интересуется журналистка, и в ее голосе слышно нарастающее волнение.

Что я скажу… Знали бы вы, дорогуша, что я могу сказать! Но едва ли на свете найдется пара ушей, способных меня выслушать.

— Что я скажу? Бессмертие — это яд для человеческой души. Пожалуй, лучше держать все втайне, а дневник…

— Оставьте притворство, господин будущий академик, мы знаем, зачем вы здесь, — на удивление резко перебивает журналистка.

Маска добродушия слетает так внезапно, что меня оторопь берет. Теперь на юном лице играет раздражение и даже озлобленность. Майор удивлен переменам в поведении девушки не меньше моего, но если они не заодно, то кто эти «мы», и что именно им известно?..

Соберись, соберись! Ничего эти олухи не знают.

— Знаете? — голос едва не срывается.

— Да, знаем. Эти записи, эти открытия — тот, кто систематизирует их и представит научному сообществу достоин не просто титула академика, но и, пожалуй, императорской медали в придачу. Так что, опустите-ка тетрадь на стол и давайте все обсудим.

Это… странно. Даже не могу решить, стоит ли мне радоваться или насторожиться.

— Я считаю, обсуждения ни к чему. Записи действительно принадлежат научному сообществу по праву. Докопаться до сути — и есть цель нашей экспедиции.

— Не торопитесь, господин Кану. — Майор отступает на шаг, сердито нахмурившись, расстегивает кобуру и медленно вытаскивает тяжелый револьвер. — Это ваша цель.

Ага. Вот карты и на столе. Все же, с попутчиками повезло: я не ожидал, что они вскроются так рано. Но опасность остается: я до сих пор не могу угадать их мыслей до конца.

— Лаборатория, месторождение белиния и записи Духтена будут уничтожены во имя Империи! Риск слишком велик. — Не сводя с нас глаз, майор опускается на колено, расстегивает походную сумку и начинает рыться в ней левой рукой. Из-под слоя неприметных вещей появляются динамитные шашки.

Госпожа Грик кусает губу и переминается с ноги на ногу, но она раскрылась слишком рано, и теперь ей нечего противопоставить огнестрельному аргументу майора. Зато у другого человека, о присутствии которого мы забыли, находится козырь.

— Идиоты! — кричит доктор Лин. — Не позволю!

С проворством, неприличным для его лет, он ныряет в угол и хватает винтовку. Майор вздергивает подбородок. Бах! — маленькую комнатку сотрясает грохот выстрела. Предательски закрывшиеся от страха глаза в то же мгновение скрывают от меня происходящее.

Когда веки размыкаются вновь, передо мной предстает мрачная картина. Рука майора с дымящимся револьвером опускается. Доктор Лин лежит на полу лицом вниз. Меж лопаток по грязно-белому халату расползается красное пятно.

— У вас свои задания, господин натуралист, у меня свои, — продолжает усач будничным тоном, будто он всего-то и сделал, что прихлопнул назойливого комара. — Вся эта история прескверно пахнет. Опасно пахнет. А мое задание — устранить любую угрозу Империи. Прошу прощения, что напугал вас и госпожу Грик, но…

Шорох. Майор оборачивается и успевает в последнее мгновение заметить журналистку, которая, не глядя на окровавленное тело, хватает тетрадь и выскакивает прочь из комнатки. У хрупкой журналистки обнаруживается более стойкий характер, чем у окаменевшего от страха и смятения натуралиста. Стыдно!

Спохватившись, мы бросаемся вслед за ней, но девушка уже на улице, и входная дверь с грохотом хлопает. Усач кидается к двери, толкает ее плечом. Тщетно: миниатюрная госпожа Грик уже нашла какой-то невидимый нам способ запереть своих спутников в доме.

Майор отодвигает деревянную задвижку и, немного повернув голову набок, высовывает лицо с таким рвением, будто намеревается протиснуться сквозь узкое окошко целиком.

— Госпожа Грик, уф, госпожа Грик… — Он скребется подбородком и щеками о края окошка, загоняя под кожу занозы. — Извольте объясниться!

— Что вам объяснять, мой дорогой? — Я слышу из-за двери изменившийся голос девушки. Он вдруг сделался ниже, серьезнее, и кокетство, к которому я уже привык, обрело какой-то жестокий оттенок. — Вы желаете предать огню бумаги, за которые в определенных кругах платят золотом. А я уберегаю вас от подобного расточительства.

— Госпожа Грик! А как же журналистский кодекс?

— Он для журналистов, — смеется девушка. — Охотникам за ценностями его соблюдать ни к чему.

— Треклятая обманщица! — из глотки майора вырывается рык.

Отпрянув от двери, он выхватывает револьвер и начинает беспорядочно палить в окошко, но, скорее, от бессилия, чем действительно желая поразить цель.

Мы бегло обыскиваем домик: керамическая посуда, чашка из мутного стекла, множество исписанных убористым почерком бумаг. Майору везет больше, он находит гвоздодер. Потратив еще несколько минут, мы выбираемся наружу.

— Ну и куда она пошла? — спрашивает майор, крутясь на месте, но вскоре сам находит ответ.

Вдалеке над холмами сереет тень воздушного баллона дирижабля. Контрабандисты. Их маленькое, незаметное суденышко лавирует между вздыбившимися пылевыми вихрями по направлению к городу. И становится ясно, кого наша спутница имела в виду под «мы».

Я с долей восхищения вспоминаю, как умело госпожа Грик притворялась аристократкой, которая притворяется журналисткой. Что уж говорить про майора, раз ей удалось провести даже меня!

С холма просматривается равнина вплоть до прибрежных скал. Но нигде поблизости не мелькает зеленый костюм. Похоже, госпожа Грик избрала самый короткий и рискованный маршрут сквозь городские предместья. Усач увлекается в погоню.

— Майор, бросьте вы это! Лучше вернемся.

— Думаете, меня отправили на это задание за заслуги? — кричит он, отдуваясь на бегу. — Это вы, господин натуралист, вернетесь с почестями. Расскажете о свойствах тумана и без тетради. А я... Записи похищены у меня на глазах, и воровка сбежала.

В предместьях слышен только топот двух пар торопливых ног. Узкие пригородные улочки петляют, так что приходится сбавлять ход перед каждым изгибом: неизвестно, что таится за поворотом. Мы держимся шагах в десяти от вздымающейся над крышами серой стены пыли, и на каждом перекрестке я замечаю бездыханные тела, лежащие в тумане на параллельной улице. Майор не смотрит по сторонам, он увлечен погоней, как борзая, взявшая след лисицы.

Выскочив на один из перекрестков, мы нос к носу сталкиваемся с госпожой Грик. С ней случилось именно то, чего опасались мы: конец переулка, который она избрала для отступления, тонул в тумане, и ей пришлось бежать обратно к перекрестку. Однако, завидев преследователей, девушка бросается обратно в западню. Мы сбавляем шаг и следуем за ней.

Девушка прижата к стене пыли с одной стороны, а с другой целых двое противников загораживают путь. Один из них щуплый натуралист, не представляющий опасности, но второй — грозный вояка с револьвером, который сегодня уже пускался в дело.

— Отдайте записи, прошу вас, — говорит майор с едва слышимой болью в голосе и протягивает руку в сторону воровки.

Она кусает губу и смотрит ему прямо в глаза. Морщинки сомнений на фарфоровом лбу разглаживаются. Госпожа Грик принимает решение. Очень глупое решение, на мой взгляд. Она делает маленький шажок назад. Потом еще один. Потом начинает пятиться чуть быстрее. И вот, оказавшись вплотную у стены тумана, она разворачивается и бежит прямо в серую мглу. Мы следим за ней с ужасом и волнением. Утонувший в серой пелене дорожный костюм делается грязно-зеленым. Девушка прикрывает лицо одной рукой и крепко сжимает тетрадь другой. Пылинки особенно сильно вихрятся вокруг нарушительницы покоя, но госпожа Грик все бежит. В какое-то мгновение нам кажется, что у нее может получиться…

Но нет. Госпожа Грик не преодолевает и пятидесяти шагов. Хрупкое тело валится на землю, как молодой саженец ивы, срубленный одним точным ударом топора. Из горла майора вырывается крик ужаса. Девушка переворачивается на спину. Ноги трясутся мелкой дрожью, а руки обхватывают голову. На раскрытых губах показывается пена.

— Я помогу! — кричит майор не то ей, не то себе и решительным шагом направляется к завесе.

— Стойте!

— Что еще?

Первый порыв — не мешать ему. Бросить и вояку, и лжежурналистку, расплачивающуюся за алчность, на растерзание пыли, как они того заслуживают. Но у капитана дирижабля могут возникнуть лишние вопросы. Не обвинения, конечно, но эти вопросы привлекут внимание к персоне скромного, невинного натуралиста, если он окажется единственным выжившим членом экспедиции.

— Ну?!

— Майор, не думайте ни о чем.

— Не понял.

— Вы видите этих людей?

Усач оборачивается и, кажется, только теперь замечает тела, которыми беспорядочно усеян дальний конец улицы. Кто-то лежит на земле, некоторые свешиваются из окон, раскинув руки, как тряпичные куклы. У всех раскрыты глаза и рты, ни у кого нет признаков жизни.

— Вижу.

— Так вот, я думаю, они все еще здесь.

— Извольте объясниться, господин Кану.

— Я думаю, они не погибли. Катастрофа — это не ошибка доктора Лина. Машина перехода сработала.

Майор обвязывает нижнюю часть лица платком и одновременно пытается осмыслить слова, не укладывающиеся в его картину мира.

— И где эти люди?

— Лишились материальных оболочек, очевидно. И раз так, то лишились и всех чувств разом. Они не видят, не слышат и не чувствуют присутствия плоти. Но они могут почувствовать присутствие разума. И попытаются завладеть им. Поэтому, прошу вас, майор, постарайтесь прогнать мысли из головы. Если не все, то хотя бы самый сильные, доминирующие, что терзают вас больше всего.

— Доминирующие мысли… Откуда у вас такие познания, господин натуралист? — Он поглаживает рукоятку револьвера и хмурится, глядя под ноги.

— Все было в записях Духтена. А вы что, не разобрались, когда мы их читали?

Майор вновь поворачивается в сторону безмолвно извивающейся в пыли девушки и тетради, что валяется раскрытой подле нее.

— И эти люди… существа… все еще витают здесь, в тумане?

— Именно.

Майор глубоко вдыхает и выдыхает.

— Хорошо.

Нет, я решительно его не понимаю! Старый пропойца, хладнокровно застреливший доктора Лина, бесстрашно шагает в туман, чтобы спасти воровку, из-за которой едва не опозорился в глазах посылавших его чинов.

Он добирается до девушки, берет ее за руки, отрывает от земли и взваливает содрогающееся тело на плечо. Повернувшись, майор медленно идет в мою сторону, глядя в одну точку. Платок закрывает нос и губы, а в глазах такое пустое, стеклянное выражение, что я поневоле удивляюсь: никогда не встречал человека, которому удавалось за мгновение настолько очистить разум от мыслей. Тетрадь остается на дороге, и мне кажется, что, хотя ветра и нет, страницы ее шевелятся.

Майор преодолевает весь путь не дыша. Только когда он полностью выныривает из облака вращающихся пылинок, усач позволяет себе выдохнуть и сдернуть со рта платок. С раскрасневшегося лица скатываются капли пота, зубы стучат.

— Они… — Майор боязливо оглядывается через плечо. — Может вы и правы, господин Кану.

Он бережно опускает ношу на землю. К общему удивлению, вырванная из пылевого плена госпожа Грик быстро приходит в себя. Бледные щеки вновь заливает румянец, она перестает дрожать и закрывает глаза, а когда приоткрывает снова, в них поблескивает возвратившийся рассудок.

Когда майор объявляет, что мы выдвигаемся обратно к дирижаблю, девушка спокойно поднимается на ноги и поворачивается в сторону от города. Она не пытается бежать, идет сгорбившись и молчит. Не задает своих вопросов и не намерена отвечать на наши.

Судно контрабандистов, не дождавшись сообщницу, пропадает из вида под прикрытием вечерних сумерек. Мы плетемся по равнине, и никто не нарушает мрачно-торжественной тишины, каждый думает о своем. Что до меня — я не пытаюсь больше угадывать мысли спутников. Они теперь битые карты.

Вернувшись к месту жесткой посадки, мы находим капитана в приподнятом настроении. Команда подлатала судно, отправляться можно немедленно. Майор заявляет, что остается на острове, и госпожу Грик на континент не пускает тоже. Они помещают себя на карантин. Прибудет следующая экспедиция, исследует пыль, исследует разумы, в пыли побывавшие…

Как же он трясется за свою любимую Империю — или за любимые погоны. А госпожа Грик и не возмущается даже! В мутном, покорившемся судьбе взгляде нет ни искорки. Они соприкоснулись с тем миром — по крайней мере, его обитателями — почувствовали, сколь безграничные возможности могут получить… и испугались. Как и у академиков Его Бездарного Величества, жизни их пусты, амбиции ничтожны, мечтания мелки. Как и академики Его Бездарного Величества, они увидели не мир бескрайних возможностей, а населенный чудовищами ад.

Горячий воздух наполняет баллон, судно медленно отрывается от земли. Я снова добровольно прикован к посту на наблюдательной площадке, снова смотрю вниз на остров Белая Бухта.

С высоты бывшие спутники кажутся еще мельче. Мелочные заботы мелких людишек. Все они притворяются не теми, кто есть на самом деле, пытаясь незначительным обманом выгадать для себя скромную пользу, и радуются как дети, когда получается обвести ближнего вокруг пальца. Даже эти двое и их спор на борту: воровка совсем не была противницей прогресса, а майор боялся перемен даже сильнее, чем престарелые академики и аристократы. Но нет, надо было им скрывать истинные зерна мысли за скорлупой фальши ради… чего? Чтобы понравиться собеседнику? Чтобы выставить себя в лучшем свете? Выторговать крохи, не стоящие усилий, на них затраченных?

Все пустое, все пыль.

Эти двое сгинут, навек превратившись в бесплотных призраков. Какая ирония! Залежи белиния, машина перехода — все тут, под боком, и они не смогут разобраться, что делать с этим богатством. Но мне их совсем не жаль. О них можно забыть. А вот капитан дирижабля… хитрее, чем хочет казаться. Я по взгляду чувствую, что он выяснил, из-за чего упало судно, и теперь его терзают подозрения. Для нашего дела будет лучше, если с капитаном вдруг случится…

— Нет! Хватит! Ты обещал, что никто не пострадает.

Тише, господин Кану, тише, вы кричите. Чего доброго, команда сочтет вас сумасшедшим.

— Я не стану этого делать. Я не такой. Я не убийца.

Нет? Постой-ка, но ты уже убил двух матросов. Или думал, сломаешь заслонку котла, и дирижабль плавно опустится на землю без жертв?

— Нет! Я… Ты… ты обманул меня!

Голос трясется, и я чувствую неприятную горечь страха, впрыснутого в огромный нарост амбиций, что меня питают.

Прекрати. Не разочаровывай меня, мальчик. Я-то думал, в тебе есть задатки выдающегося исследователя.

— Это была ошибка. Я жалею, что ты нашел меня тогда в своей лаборатории.

Обманщик. Я же чувствую твои мысли.

— Все эти люди… Что их ждет, если ты… Когда ты…

Люди?! Что значат какие-то человечки, вставшие на пути величия? Думай о себе и будущем.

— О каком еще будущем, когда записи пропали?! С чем я предстану перед советом Академии?

Записи… Тебе не нужны записи Духтена, когда Архан Духтен собственной персоной круглые сутки к твоим услугам, готов ответить на любые вопросы. Не-ет, записи нам без надобности. Все знания об ином мире тут, в моей… ну, то есть, в твоей голове. Мне не доставало лишь немного этого их белиния, чтобы завершить начатое.

— Но мы не смогли раздобыть ни грамма.

Да? А что там такое позвякивает в сумке, не подскажешь?

Рука торопливо опускается к застежке, тянет за ремешок… Невзрачная чашка из мутного стекла лежит поверх вещей и припасов натуралиста.

— Стекло, — тихо шепчут губы, и я чувствую вспышки чужой мозговой активности где-то рядом со мной. Словно всполохи молний в серой с фиолетовым отливом грозовой туче. Все чаще и чаще, пока не… Да, вот оно, осознание: — Стекло… Они лили стекло из бракованного песка.

Именно, мой друг, именно. А теперь замолчи, капитан косится на тебя из кабины. И расслабься. Думай о будущем. Нас ждут бо-ольшие перемены.

Империю… ждут большие перемены.

Автор: Квочкин Илья

Источник: https://litclubbs.ru/writers/9014-pyl.html

Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!

Оформите Премиум-подписку и помогите развитию Бумажного Слона.

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

Читайте также: