— Уберите от меня этого... ребенка! — Валентина Петровна брезгливо отстранилась от коляски. — И не смейте называть меня бабушкой. Ваш выр.одок мне никто!
— Мама, это же твой внук! Твоя кровь! — Лена держала трехмесячного Тимку на руках, глаза красные от слез.
— Был бы мой внук — родился бы нормальным! А это что? Синдром Дауна! Позор на всю округу! Соседи пальцем показывать будут!
— Мама, опомнись! Врачи сказали, он сможет жить полноценно, просто нужна помощь...
— Помощь ищите в другом месте. Я сорок лет в школе отработала, репутацию заработала! А теперь что — нянчиться с дефективным? Нет уж, обойдетесь!
Андрей сжал кулаки от злости. Еще утром они надеялись, что свекровь поможет. Лена после тяжелых родов едва держалась на ногах, а тут еще диагноз как гром среди ясного неба.
— Мам, ну хоть иногда... Мне на работу через месяц выходить, — Лена всхлипнула.
— Сами родили — сами и разбирайтесь! Я вас предупреждала — рано вам детей! Вот и результат! И квартиру мою можете не ждать — перепишу племяннице. У нее хоть дети нормальные!
Хлопнула дверь. Лена прижала Тимку к груди и разрыдалась. Малыш проснулся, заплакал тоненько, жалобно. Андрей обнял жену с сыном, внутри все кипело от злости.
— Плюнь на нее. Сами справимся.
Пять лет спустя
Тимка носился по детской площадке, заливисто смеялся. Да, он отличался от других детей — круглое личико, раскосые глазки, но какая разница? Мальчик рос добрым, ласковым, обожал рисовать.
— Мама, мотли! — он протянул Лене очередной рисунок. — Это ты, папа и я!
— Красота какая! Повесим на холодильник!
Лена работала на полставки, Андрей взял подработки. Денег едва хватало — занятия с логопедом, дефектологом, бассейн. Но они не жаловались. Тимка делал успехи, в садике его любили за покладистый характер.
Валентину Петровну они не видели все эти годы. Жила она в трех остановках, но будто на другой планете. Лена пыталась звонить первое время — трубку не брали. Писала в мессенджеры — игнор.
— Мам, а почему у Саши две бабушки, а у меня ни одной? — спросил однажды Тимка.
Лена не нашлась что ответить. Андрей выкрутился:
— У тебя есть бабушка, просто она далеко живет. Очень далеко.
— А приедет?
— Не знаю, сынок.
Тимка загрустил, но быстро отвлекся на новую машинку.
Валентина Петровна сидела в кабинете онколога и не верила своим ушам.
— Третья стадия. Операция нужна срочно, потом химия. Шансы есть, но... Вам понадобится уход. Родственники есть?
— Сын, — машинально ответила она.
— Прекрасно. После химиотерапии будете очень слабы. Одной не справиться.
Валентина Петровна вышла из больницы как в тумане. Сын. Которого она выгнала пять лет назад. Вместе с женой и... внуком.
Гордость боролась со страхом смерти. Племянница, на которую она так рассчитывала, уехала в Москву два года назад. "Тетя Валя, вы же сами справитесь, вы такая сильная!" — и след простыл.
Соседки-подружки? Они первые разнесут по району, что у нее рак. Нет, только не это.
Оставался Андрей.
Звонок
— Лен, это мама звонит, — Андрей смотрел на определившийся номер с недоумением.
— Не бери.
— А вдруг что случилось?
— Пять лет ничего не случалось!
Но Андрей уже нажал зеленую кнопку.
— Андрюша? Это я... мама. Мне нужна помощь.
Голос дрожал, совсем не похожий на властный тон пятилетней давности.
— Что случилось?
— Рак у меня, Андрюша. Третья стадия. Операция через неделю. Потом химия... Некому помочь.
Лена вырвала трубку:
— А мы вам кто? Пять лет назад вы от внука отреклись! Сказали — он вам никто! Забыли?
— Лена, я... я была не права...
— Не права?! Вы знаете, как мы выкручивались? Как ваш сын на трех работах пахал? Как Тимка плакал, почему у него нет бабушки?
— Простите меня...
— Нет! Ищите помощь там же, где искали любовь все эти годы! У племянницы своей драгоценной!
Лена сбросила вызов. Руки тряслись от злости.
— Может, все-таки... — начал Андрей.
— Нет! Она сделала свой выбор!
Валентина Петровна стояла у подъезда, держась за стену. После первой химии сил не было совсем. Такси до дома — последние деньги. Ключи дрожали в руках, никак не попадали в замочную скважину.
— Бабушка, помочь? — детский голосок раздался за спиной.
Она обернулась. Мальчик лет пяти-шести смотрел на нее с беспокойством. Круглое личико, раскосые глазки...
— Тимофей! Где ты застрял? — Лена выбежала из подъезда и замерла.
Валентина Петровна смотрела на внука, которого видела только младенцем. Мальчик подошел ближе, взял ее за руку:
— Мама, бабушке плохо! Надо помочь!
— Это не бабушка, — холодно сказала Лена. — Пойдем домой.
— Но ей плохо! Папа говорит — надо помогать!
Тимка упрямо стоял рядом с Валентиной Петровной, держал ее за руку своей маленькой ладошкой.
— Ты... ты хороший мальчик, — прошептала она, и слезы покатились по впалым щекам.
— Не плачьте! Мама, ну почему она плачет?
Лена стояла как каменная. В голове боролись злость, обида и... жалость. Свекровь выглядела ужасно — серое лицо, ввалившиеся глаза, платок на голове скрывал лысину после химии.
— Тима, отойди.
— Нет! Ей нужна помощь!
Мальчик обнял Валентину Петровну за ноги. Та зарыдала в голос.
— Прости меня, маленький... Прости глупую бабушку...
***
— Мы заберем ее к себе, — сказал вечером Андрей.
— С ума сошел?! После всего?!
— Лен, она умирает. Одна. Да, она поступила ужасно. Но Тимка... Ты видела, как он ее обнял? Он не умеет злиться, не умеет помнить зло.
— Это не повод!
— А если мы покажем сыну, что бросаем больных родственников? Что он усвоит?
Лена молчала. Тимка спал в своей кроватке, посапывал тихонько. Рядом лежал рисунок — женщина с платочком на голове и подпись корявыми буквами: "БАБУШКА ГРУСТНАЯ".
— Она от него отказалась...
— А он ее простил. Даже не зная, что это его бабушка. Просто увидел, что человеку плохо.
— Где мы ее разместим? У нас двушка!
— На кухне поставим раскладушку. Не дворец, но...
— Она нас в свою квартиру пять лет не пускала!
— Лен, мы лучше нее. Должны быть лучше.
Валентина Петровна лежала на раскладушке в кухне и не верила. Они забрали ее. После всего, что она наговорила, после пяти лет молчания.
Тимка каждое утро прибегал к ней:
— Бабушка, завтрак! Я каши принес!
Он кормил ее с ложечки, когда руки дрожали после химии. Рассказывал о садике, показывал рисунки. Не понимал, почему бабушка постоянно плачет.
— Не плачь! Ты поправишься! Папа сказал!
Лена молча ухаживала за ней. Меняла белье, готовила диетическую еду, возила на процедуры. Без упреков, но и без тепла. Просто делала что должно.
— Лена, — позвала однажды Валентина Петровна. — Я переписала квартиру. На Тимофея.
— Нам не нужна ваша квартира.
— Знаю. Но это... это единственное, чем я могу искупить. Он особенный ребенок. Ему нужна будет поддержка всю жизнь. Квартиру сдавать будете, деньги пригодятся.
— Мы справимся сами.
— Знаю. Вы справились без меня пять лет. Но примите.
Валентина Петровна протянула документы дрожащей рукой. Лена не взяла.
— Возьмите. Не ради меня. Ради Тимоши.
— Тимка, иди погуляй во двор, — Лена отправила сына. Дождалась, пока хлопнет дверь. — Думаете, квартирой откупитесь? Что это все исправит?
— Ничего не исправит, — Валентина Петровна закашлялась, тяжело, надрывно. — Но хоть что-то... хоть как-то...
— Знаете, что самое страшное? — Лена села напротив. — Не то, что вы нас бросили. А то, что Тимка каждый день спрашивал — почему у него нет бабушки. И мы врали ему! Говорили, что вы далеко уехали!
— Я была тут. В трех остановках. И это хуже, чем если бы уехала.
Молчали. На кухне капал кран. Тимкины рисунки на холодильнике шевелились от сквозняка.
— Он вас простил, — тихо сказала Лена. — Даже не зная, что вы его бабушка. Увидел больную женщину и помог. А вы увидели больного ребенка и отвернулись.
— Я за это плачу.
— Нет. Вы платите за свою гордыню. А цену заплатил Тимка. Пять лет без бабушки.
Ночью Валентине Петровне стало хуже. Скорая, капельница, врач покачал головой — дотянуть бы до утра.
Тимка проснулся от сирены, прибежал на кухню:
— Бабушка! Что с бабушкой?
— Тимоша, иди спать, — Андрей пытался увести сына.
— Нет! Я буду с бабушкой!
Мальчик вцепился в края раскладушки. Валентина Петровна открыла глаза, посмотрела на внука:
— Прости... меня... солнышко...
— За что, баб?
— За все... за то, что... не любила...
— Ты любила! Просто не умела показать! Мама так говорит про папиного начальника — он тоже любит свою дочку, но не умеет показать!
Валентина Петровна заплакала. Тимка полез обниматься:
— Не плачь! Ты поправишься! Вот увидишь! Я тебе каждый день рисунки буду приносить!
— Спасибо... внучок... спасибо, что ты... такой...
— Какой?
— Добрый... Лучше меня...
Лена не спала. Сидела у окна, смотрела во двор. Андрей подошел, обнял:
— Может, простим?
— Я не могу. Не за себя — за Тимку не могу простить.
— А он простил.
— Он не понимает! Не знает, как она его называла!
— И не узнает. Зачем ему эта боль?
— Она должна знать, что натворила!
— Она знает. Посмотри на нее — она же себя съедает изнутри. Сильнее любого рака.
Лена вздохнула:
— Почему он такой добрый? Откуда в нем столько света?
— Это его суперсила. Мы думали — синдром это проклятие. А может, это дар? Неумение злиться, помнить обиды?
— Не говори ерунды.
— Я серьезно. Обычный ребенок затаил бы обиду. А Тимка просто любит. Всех. Даже тех, кто его не любит.
Утром Валентина Петровна проснулась от запаха блинов. Тимка стоял рядом с тарелкой:
— Бабуль, я блинчики принес! Сам тесто делал! Мама помогала, но чуть-чуть!
— Спасибо, родной...
— И еще! — мальчик достал из-за спины листок. — Я тебе письмо написал! Хочешь прочитаю?
Читал медленно, водя пальцем по строчкам:
"Дорогая бабушка! Спасибо, что ты есть. Я знаю, ты болеешь. Но ты поправишься. А если нет — я все равно буду тебя помнить. И любить. Потому что ты моя бабушка. Единственная. Мама говорит, некоторым детям вообще не везет с бабушками. А мне повезло — ты пришла. Пусть поздно, но пришла. Твой внук Тима."
Валентина Петровна рыдала. Лена стояла в дверях, сжимая кулаки.
— Не плачь, бабуль! Это же хорошее письмо!
— Очень... хорошее... Лена!
— Что?
— Спасибо... что вырастили... такого...
Лена не выдержала, выбежала из кухни.
Вечером Валентина Петровна попросила позвать всех. Села, опираясь на Андрея:
— Я должна... рассказать...
— Мам, не надо, отдыхай.
— Надо! Тимоша... внучок... ты знаешь, почему... мы не виделись?
— Вы болели?
— Да... но не телом... душой... Я испугалась...
— Чего, баб?
— Того, что ты... особенный... Думала — что люди скажут... Дура была...
Тимка наклонил голову:
— А что такое "особенный"?
— Это значит... не такой как все... но это не плохо! Это... это дар!
— Как супергерой?
— Да! Именно! Ты супергерой! А я... я злодейка была... Но ты победил... своей добротой...
— Бабуль, ты не злодейка! Ты просто ошиблась! Все ошибаются!
Через три дня Валентина Петровна впала в кому. Врачи разводили руками — метастазы в мозг, часы сочтены.
Тимка не отходил от раскладушки. Читал вслух сказки, пел песни из садика, рассказывал про школу:
— Бабуль, а Петька говорит, его бабушка варенье варит. Ты тоже будешь варить? Когда поправишься?
Лена хотела увести сына, но Андрей остановил:
— Пусть попрощается.
— Он же не понимает!
— Понимает. По-своему, но понимает.
В последний час Валентина Петровна открыла глаза. Посмотрела на всех. На Андрея. На Лену. Остановила взгляд на Тимке:
— Спа...си...бо...
— За что, бабуль?
— За... урок...
— Какой урок? Мы же не учились!
Она попыталась улыбнуться. Не получилось. Зато получилось прошептать:
— Люб...лю...
— И я тебя, бабуля!
Закрыла глаза. Навсегда.
На похоронах Тимка не плакал. Стоял серьезный, взрослый.
— Мам, а бабушка теперь ангел?
— Наверное, сынок.
— Значит, будет нас охранять?
— Будет.
— Хорошо. А то один ангел — это мало. У Петьки два — обе бабушки умерли. А у меня теперь тоже есть!
Дома разбирали документы. В квартире Валентины Петровны нашли дневник. Последние записи:
"День 1. Они меня взяли. После всего. Не понимаю — зачем?
День 15. Тимоша принес рисунок. Я на нем улыбаюсь. Он видит меня улыбающейся.
День 32. Научился завязывать шнурки. Радовался как... как нормальный ребенок. Он и есть нормальный. Это я ненормальная была.
День 58. Сказал, что любит меня. Просто так. Не за что-то. Просто любит.
День 73. Я умираю. Но не страшно. Страшно было жить без них. Пять лет ада. Которые сама себе устроила.
Последняя запись. Тимоша научил меня главному. Любовь не выбирает. Она либо есть, либо ее нет. У него есть. Ко всем. Даже ко мне. Я выбрала гордыню. Он выбрал любовь. Угадайте, кто из нас действительно особенный?"
Прошел год. Тимка каждое воскресенье ходит на кладбище. Рассказывает бабушке новости. Про школу, про друзей, про то, как научился кататься на велосипеде.
Квартиру Валентины Петровны сдают. Деньги идут на занятия Тимки — логопед, дефектолог, бассейн, художка. Он делает успехи. Медленно, но верно.
На холодильнике висит последний рисунок, который Тимка показал бабушке. Она в платочке, улыбается. Внизу подпись: "Моя любимая бабушка".
Лена сначала хотела снять. Потом передумала. Пусть висит. Как напоминание.
О том, что гордыня убивает любовь.
О том, что "что люди скажут" не стоит счастья.
О том, что особенные дети особенны не диагнозом, а сердцем.
О том, что прощение возможно, но время не вернуть.
О том, что слова "он мне никто" — самые страшные слова на свете.
Андрей иногда спрашивает Лену:
— Не жалеешь, что взяли ее?
— Нет. Знаешь почему? Тимка увидел, что мы не бросили человека в беде. Даже того, кто бросил нас. Это важнее всех обид.
— Она так и не сказала прямо, что была неправа насчет него.
— Сказала. Каждым днем последних месяцев. Каждой слезой. Каждым взглядом на него. Просто слов не хватило. Времени не хватило.
Тимка выучил новое слово — "милосердие". Учительница объясняла на уроке. Он поднял руку:
— Я знаю, что это! Это когда моя мама простила бабушку. Хоть та ее обидела. Это когда любовь сильнее обиды.
Учительница заплакала. Она знала их историю. Весь район знал.
И весь район знал — маленький мальчик с синдромом Дауна оказался мудрее и добрее многих "нормальных".
Валентина Петровна заплатила страшную цену за три слова "он мне никто". Пять лет одиночества. Вечность раскаяния.
Но Тимка ее простил. Может, это и есть настоящее чудо.
Чудо прощения от того, кого ты не считал за человека.