Константин посмотрел на бесконечную вереницу машин, ползущих по загородному шоссе, и почувствовал, как начинает нервничать.
Рядом, за рулем своего старенького неубиваемого внедорожника, сидел Николай Иванович.
Тесть насвистывал какой-то бодрый марш себе под нос и слегка постукивал толстыми пальцами по рулю в такт.
— Ну что, Костя, вот уже и поворот виден! — голос Николая Ивановича загремел на весь салон, перекрывая шум двигателя. — Сегодня фундамент под котельную должны были залить. Надо будет плиты утрамбовать, помочь ребятам. Дело на час, не больше...
"Дело на час" у Николая Ивановича обычно растягивалось на весь световой день.
Константин молча кивнул, глядя в окно на проплывающие мимо сосны. Он ненавидел эти поездки.
Каждую субботу и воскресенье — как по расписанию. С самого утра неприятный звонок:
- Костя, собирайся, через сорок минут я буду у твоего дома. План работ расписан.
А план был прост, как и сам замысел тестя: построить большой, на две семьи, дом за городом.
Дом, в котором под одной крышей должны были жить тесть с супругой Любовью Андреевной, их дочь Алена с мужем Константином и их маленькой дочкой Софией.
Идея эта зародилась у мужчины год назад, после выхода на пенсию. Он купил участок в живописном месте, нарисовал эскизы и с непоколебимой уверенностью диктатора принялся за воплощение.
Все возражения Константина тесть считал ерундой, блажью городского интеллигента.
— Вместе веселее! — грохотал он. — И тебе накладно не будет, и нам помощь. Внучку на свежем воздухе растить будем! Идиллия! Разве ты мог о таком мечтать?
Для Николая Ивановича — да. Бывший начальник цеха, он обожал руководить процессами и людьми.
Строительство стало для него новым смыслом жизни. Для Любови Андреевны — поводом печь пироги для "рабочих" и мечтать о саде.
Для Алены — реализацией детской мечты о собственном доме с камином и большой кухней.
Для Константина же это был кошмар. Он не хотел жить с родителями жены. Мужчина обожал их как родных, но на расстоянии.
Он мечтал о своей, отдельной квартире, которую они с Аленой будут обустраивать так, как хотят именно они.
Но их скромных доходов хватало только на ипотеку, которая казалась кабалой по сравнению с "дармовым" предложением тестя.
Машина свернула на грунтовую дорогу и, подпрыгивая на ухабах, подкатила к участку.
На месте уже кипела работа: гудела бетономешалка, двое наемных рабочих вкатывали тачку с раствором.
— Николай Иванович, приехал! — крикнул один из них.
— Как раз вовремя! — удовлетворенно произнес тесть, вылезая из машины. — Костя, бери лопату, будем выравнивать, пока не схватилось.
Константин молча последовал за мужчиной. Он переоделся в старые джинсы и потрепанную куртку, взял в руки холодную рукоять лопаты.
Зять ненавидел этот чувство липкого бетона, пыли, бессмысленного, как ему казалось, труда.
Он был переводчиком, его инструментом было слово, а не мастерок. Здесь же Константин почувствовал себя некомпетентным, подневольным муравьем в чужом гигантском муравейнике.
Работа закипела. Николай Иванович командовал, раздавал указания, сам лихорадочно брался то за одно, то за другое.
— Костя, не так! — раздавалось каждые пять минут. — Ты что, никогда шпатель в руках не держал? Давай сюда, я покажу!
Константин стискивал зубы. Спина сильно ныла, а в горле стоял ком от беспомощной злости.
Через несколько часов подъехала машина с Аленой и Любовью Андреевной. Они привезли обед.
— Мужчины, на перерывчик! — звонко крикнула теща. — Идите, поешьте горяченьких пирожков!
Костя вместе с тестем и работниками уселись за раскладной стол под большим тентом.
— Ну как все продвигается? — спросила Алена, сияя от счастья.
Она обожала бывать здесь, ей нравилась сама идея будущего дома. Девушка смотрела на эскизы, выбирала обои, плитку.
— Двигается, — буркнул Константин, отодвигая тарелку.
— Ой, Костенька, ты совсем устал, — участливо произнесла Любовь Андреевна. — Личико у тебя серое. Ничего, вот дом построим, будешь тут отдыхать, шашлычки жарить и воздухом дышать.
— Я и в городе хорошо воздухом дышу, — не сдержался Константин. — Через форточку.
— Какой там воздух в городе? Одна отрава. Ты вот погоди, поживешь здесь, потом спасибо мне скажешь, — Николай Иванович фыркнул.
— Я не хочу здесь жить, — тихо, но очень четко произнес Константин.
За столом наступила мертвая тишина. Было слышно, как где-то в лесу стучит дятел.
— То есть, как это? — опешил тесть.
— Я не хочу тут жить ни через год, ни через два. Я хочу жить отдельно, в своей квартире и со своей семьей.
Алена посмотрела на мужа с ужасом. Любовь Андреевна замерла с пирогом в руке.
— Константин, мы же все обсуждали… — начала Алена.
— Ничего мы не обсуждали! — голос Константина задрожал от нахлынувших эмоций. — Обсуждал Николай Иванович. Он объявил нам о своем решении, а я молчал, потому что не хотел ссориться. Но я не могу больше. Я ненавижу каждую субботу и воскресенье, потому что еду сюда! Я ненавижу этот дом! Я не хочу вкалывать здесь как раб ради жизни, которой я не желаю! Я не желаю жить с тещей и тестем!
Николай Иванович медленно встал с места. Его лицо стало багровым от гнева и злости.
— Так-так… Раб? — загремел он. — Я, значит, тебя на каторгу загоняю? Я тебе бесплатное жилье строю, я тебе будущий кров над головой своей стариковской спиной горбачу, а ты тут из себя жертву строишь?
— Мне не нужен этот кров! — выкрикнул Константин, тоже вставая из-за стола. — Мне нужна своя, пусть маленькая, но своя квартира! Я не просил вас строить эту громаду! Вы не спросили меня! Вы все решили за меня!
— Я решил как лучше для моей дочери и внучки, чтобы они не ютились в чужой двушке-клоповнике и чтобы у них был чистый воздух!
— А я? А мое мнение? Я что, приложение к вашей дочери? Мебель, которую можно перевезти и поставить в углу?
— Прекратите! Костя, пап, ну что вы! — Алена заплакала.
— Нет, ты погоди, Леночка, — сурово остановил ее отец. — Пусть говорит. Значит, ты, Константин, все это время ждал, когда старик не осилит и строительство загнется?
— Я надеялся, что вы меня услышите! Но вы не слышите никого, кроме себя! Вы привыкли всеми командовать: на работе - людьми, теперь - мной, моей жизнью!
— А ты слабак! — рявкнул Николай Иванович. — Не можешь обеспечить семье нормальное жилье, так еще и от помощи отказываешься! Гордость дурацкая! Ты о Лене подумал, а о ребенке?
— Я о них и думаю! — голос Константина сорвался на шепот. — Я думаю о том, что мы будем жить под вашим неусыпным контролем и что вы будете стучать в нашу спальню в семь утра в воскресенье, потому что "пора дрова колоть", что каждую мою покупку вы будете оценивать и критиковать и что я никогда не буду хозяином в своем доме. Я буду вечным мальчиком на побегушках у могучего Николая Ивановича! Это хуже, чем любая ипотека!
Мужчина тяжело задышал. Все молчали. Даже наемные рабочие в сторонке замерли, стараясь делать вид, что не слышат скандала, разразившегося в "хозяйской" семье. Любовь Андреевна первая нарушила тишину.
— Коля, а он ведь прав, — сказала тихо женщина. — Мы их не спросили. Мы так… обрадовались идее, что забыли спросить.
— Какая разница? — пробурчал Николай Иванович, но уже без прежней грозности. — Я для них же…
— Нет, пап, — тихо сказала Алена, вытирая слезы. — Он прав. Я так хотела дом… так мечтала… что закрыла глаза на все. Я видела, как Костя мучается, но делала вид, что не замечаю. Мне казалось, он привыкнет, но он не привык, и я не имела права на это надеяться.
Николай Иванович посмотрел на дочь, на жену, на Константина, который стоял, опустив голову, будто выдохся после забега.
Гнев мужчины сменился растерянностью. Он всю жизнь принимал решения за себя, за подчиненных, за семью.
Николай Иванович всегда был уверен, что знает, как лучше, и тут эта уверенность дала трещину.
— И что теперь? — глухо спросил он. — Бросить все? Деньги, уже вложенные, силы, время?
— Нет, — выдохнул Константин. — Не бросать, а доделать, но… для вас дом, раз это ваша мечта. Мы будем приезжать к вам в гости, но жить будем отдельно.
Он посмотрел на Алену, ища в ее глазах поддержку, и увидел там не обиду, а понимание и даже облегчение.
— Пап, — сказала дочь, обращаясь к отцу. — Мы будем рядом, всего в получасе езды. Это же здорово.
Николай Иванович тяжело вздохнул, разглядывая недостроенные стены, сваленные кучи песка, бетономешалку.
— Ну да, ладно,— он махнул рукой. — Дело говоришь, Костя. Я, пожалуй, действительно, слишком увлекся и не спросил. Привычка, знаешь ли… командовать. На пенсии от нее не избавиться.
Он помолчал, глядя куда-то вдаль, на верхушки сосен.
— Ладно, — повторил он уже более спокойно. — Будете внучку на выходные привозить, а то я тут место для детской комнаты же присмотрел… под самую крышу, с окном на восток… Ладно, — мужчина будто бы старался убедить себя. — Не пропадать же теперь стройке. Будем тут доживать свой век с Любой...
— Николай Иванович, вы не одни. У вас будет самая шумная и беспокойная гостья в мире — ваша внучка. И мы будем тут каждые выходные шашлыки жарить...
— Ладно, переводчик. Иди уже, раз такой самостоятельный. Лопату поставь на место. Рабочий день твой окончен.
Константин почувствовал, как гигантская гора свалилась с его плеч. Он был рад, что смог поговорить с тестем на прямую.
— Ну, раз все решили, идите, досидите обед. Пирожки-то совсем остыли, — обратилась к ним Любовь Андреевна.
Они снова уселись за стол. Разговор не клеился, всем было немного неловко. Николай Иванович молча жевал пирог, изредка косясь на Константина.
Казалось, пожилой мужчина впервые по-настоящему рассматривал своего зятя — не как непонятливого помощника, а как человека, у которого есть своя жизнь.