Тот вечер ничем не предвещал катастрофы. Пахло гречневой кашей с котлетами, которые обожал наш трехлетний Ваня, и ароматным чаем с мятой. Я только-только уложила спать младшую, полугодовалую Соню, и наконец-то присела перед телевизором, чтобы просто пялить глаза в экран и наслаждаться тишиной. Леша допивал чай и листал что-то на телефоне.
Тишину разорвало обычное смс-уведомление на его телефоне. Он машинально взглянул на экран, и я краем глаза заметила, как его лицо мгновенно стало каменным. Он быстренько смахнул уведомление и отложил смартфон, сделав вид, что ничего не произошло.
Но я уже увидела. Мелькнувшая на экране сумма с пятью нулями заставила мое сердце дрогнуть.
— Леш, а что это такое? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Что-то дорогое купил?
— Да так, ерунда, — отмахнулся он, не глядя на меня. — Рабочие моменты.
— Рабочие моменты на сто тысяч рублей? — мой голос начал срываться. — Покажи телефон.
— Маш, не придумывай. Не доедайся. Устал.
Он попытался встать, но я уже была на ногах. Внутри все закипало. Эти деньги были не просто цифрой. Я знала цену каждой копейке в этой сумме. Три месяца я откладывала с каждой своей скромной зарплаты (я работала бухгалтером на полставки из дома), экономя на всем: не покупала себе новую косметику, брала Ване вещи на распродажах, выбирала в магазине не то, что хочется, а то, что дешевле. Мы копили на первый взнос за частный детский сад для Вани. Обычный муниципальный был переполнен, а няня стоило бы еще дороже.
— Алексей, покажи телефон. Сейчас же. Это наши общие деньги.
Он тяжело вздохнул, поняв, что отступать некуда, и неуверенно протянул мне свой смартфон.
— Только не нервничай, ладно? Маме надо было.
Я открыла историю операций. Сердце бешено колотилось. И там я это увидела. Прямо над сегодняшним переводом в детский сад за текущий месяц. Один-единственный перевод. Сумма: 100 000 рублей. Получатель: Тамара Ивановна К. (мама).
В ушах зашумело. Мир сузился до этого экрана.
— Твоей маме? Сто тысяч? — прошептала я, не веря своим глазам. — А на сад? А наши планы? Мы же три месяца копили!
— Маш, у мамы старая шуба совсем разлезлась. Зима на носу. Она замерзнет. А сад подождет месяц-другой, ничего страшного, — он говорил это таким тоном, будто объяснял дурочке, почему небо голубое.
Внутри у меня что-то оборвалось. Гнев, который я пыталась сдержать, хлынул наружу.
— То есть, для меня и наших детей денег нет? Мы месяцами во всем себе отказываем, я считаю каждую копейку, а когда твоей маме что-то понадобилось, ты тут же, не спросив меня, не моргнув глазом, перевел ей сто тысяч?!
Я смотрела на него, ожидая увидеть хоть каплю раскаяния, стыда, понимания. Но на его лице было лишь раздражение.
— Не драматизируй. Какая разница, кому я перевел? Я деньги зарабатываю, я и решаю, на что их тратить. Мама меня одна вырастила, я обязан ей помогать. А ты тут со своими истериками.
— Истериками? Леша, это не помощь! Помощь — это купить продукты, купить лекарства, если надо. Это — подарить новую шубу! На наши с детьми кровные! Без моего ведома! Ты понимаешь, что это предательство?
— Предательство? — он фыркнул. — Да брось ты. Она нам вернет.
— Когда? Расписку дала? Хоть слово об этом сказала? Нет! Потому что для нее это подарок! Подарок от золотого сыночка, пока его собственная семья сидит на макаронах!
Я чувствовала, как подступают слезы, но я не дала им хлынуть. Я не собиралась плакать. Я была в ярости.
— Ты немедленно звонишь ей и говоришь, что это ошибка, что эти деньги нам срочно нужны. Сейчас же!
— С ума сошла? Я не буду ничего говорить. Я уже все решил. Тема закрыта.
Он развернулся и направился в спальню, оставив меня одну посреди гостиной с телефоном в дрожащих руках. С экрана на меня по-прежнему смотрела эта ужасная, несправедливая цифра — 100 000 рублей. На шубу. Пока мой сын не мог пойти в нормальный сад.
Тема закрыта? Нет, Алексей. Она только открылась.
Той ночи не было конца. Я ворочалась на краю кровати, спиной к Леше, и чувствовала, как гнев медленно сменяется леденящим душу осознанием. Сто тысяч — это было чудовищно. Но что-то внутри подсказывало мне, что это лишь верхушка айсберга. Фраза «маме надо было» звучала слишком уж привычно.
Леша храпел, свернувшись калачиком на своем краю. Он отключился мгновенно, будто ничего и не произошло. А я не могла уснуть. В голове крутились обрывки фраз, цифры, лица.
Помню, как три месяца назад он сказал, что срочно нужны деньги на «новые покрышки» для машины. Я тогда отдала пять тысяч из наших накоплений, хоть и ворчала, что можно было подождать. А потом его сестра Ирина «взаймы до зарплаты» взяла десять. Потом у племянника «сломался телефон»... Мелочи. По отдельности — мелочи. Но сейчас они сложились в одну жуткую картину.
Ровно в пять утра, когда за окном посветлело, я тихо сползла с кровати, прикрыла за собой дверь и прошла на кухню. Взяла свой ноутбук. Руки дрожали. Я открыла страницу онлайн-банка. Логин и пароль Леши я знала — мы всегда были в доверительных отношениях, вели общий бюджет, планировали крупные покупки вместе. Я всегда считала это признаком крепкой семьи. Теперь это стало моим оружием.
Сердце колотилось где-то в горле. Я ввела данные. Вошла.
Первое, что бросилось в глаза — баланс нашем общем счете. Там было почти ноль. Те самые сто тысяч, которые я вчера перевела в сад, были последними крупными деньгами. Я открыла историю операций за последний год.
И мир перевернулся.
Строка за строкой. Перевод за переводом. Я листала вниз, и ком в горле рос.
— Перевод Тамаре Ивановне К. — 15 000 руб. — «На лечение». —Перевод Ирине Викторовне К. — 10 000 руб. — «На день рождения племяннику». —Перевод Тамаре Ивановне К. — 7 000 руб. — «На продукты». —Снятие наличных — 20 000 руб. — «Ремонт у мамы». —Перевод Тамаре Ивановне К. — 25 000 руб. — «На новую плиту».
Это не было хаотичными переводами. Это была система. Прямой откат семейного бюджета в карман его родни. Я схватила блокнот и начала складывать. Суммы за месяц, за квартал... Цифры сводили с ума. За год набралось больше четырехсот тысяч рублей. Четыреста тысяч! Наш отпуск, новая стиральная машина, который мы откладывали, занятия Вани в бассейне... Все это утекло к его маме и сестре.
А потом я увидела главное. В разделе «Мои кредиты» висел договор, о котором я не знала. Потребительский кредит. Взят полгода назад. Сумма — ровно те самые 100 000 рублей. Назначение платежа: «Для личных целей».
Вот откуда взялись деньги на шубу. Он не просто взял наши накопления. Он взял на нас с ним кредит, чтобы купить подарок своей матери.
Меня затрясло. Я закрыла ноутбук, обхватила голову руками и несколько минут просто сидела, пытаясь дышать. Предательство. Холодное, расчетливое, ежедневное.
В семь утра Леша вышел на кухню, потягиваясь и сонно улыбаясь. Он уже забыл вчерашний скандал.
— Кофе есть? — бодро спросил он, направляясь к чайнику.
Я подняла на него глаза. Взгляд у меня был, наверное, пустой. Я отодвинула от себя блокнот с цифрами.
— Леша. Садись. Нам нужно поговорить.
— Опять? Маш, давай не будем... — он вздохнул, но сел напротив.
— Я залезла в наш общий банк.
Он замер. Улыбка сползла с его лица.
— Ты что?! Это мое личное пространство!
— Наше общее пространство, Алексей! — голос мой дрогнул, но я не сломалась. — Наши общие деньги. Или ты уже забыл? Так вот. Объясни мне это.
Я ткнула пальцем в распечатку, где столбиком шли суммы и получатели.
Он молчал, глядя на бумагу. Щеки его покраснели.
— Ну и что? Я помогаю родным. Разве это плохо? Мама одна, сестра одна с ребенком... Ты что, жадина стала?
— Жадина? — я задохнулась от возмущения. — Ты взял кредит на сто тысяч! Ты влез в долги, чтобы купить маме шубу! А мы с тобой теперь будем его год выплачивать, с процентами! Ты понимаешь? Это не твои деньги! Это деньги банка, которые нам еще отдавать! И ты даже не спросил меня!
— А зачем спрашивать? Ты все равно бы не разрешила! — он кричал уже, вскакивая. — Ты их ненавидишь! Ты не понимаешь, что такое семейные узы!
— Семейные узы — это мы! Я, Ваня, Соня! — я тоже вскочила, и блокнот упал на пол. — А они — это твоя родня, которая сидит на нашей шее и качает из тебя деньги! Ты видел, сколько за год? Больше четырехсот тысяч! Мы могли бы...
— Могли бы что? — он перебил меня, смотря сверху вниз. — Ты сидишь дома, почти не работаешь, а я вкалываю как лошадь! Это я зарабатываю! Я и решаю, куда их тратить! Если я хочу помочь маме, я имею на это право!
В комнате повисла тишина. Его слова прозвучали как пощечина.
— Сижу дома? — прошептала я. — Я воспитываю твоих детей, веду твое хозяйство, готовлю, стираю, экономлю на всем! А ты... ты просто считаешь меня иждивенкой.
— Я не это сказал...
— Ты именно это и сказал. Все понятно, Алексей. Абсолютно все.
Я развернулась, подняла с пола блокнот с неопровержимыми доказательствами его лжи и вышла из кухни. У меня не было больше сил с ним разговаривать.
Остаток дня мы молчали. Он пытался что-то сказать за обедом, но я не смотрела на него. Я была в цифрах. В этих ужасных, предательских цифрах. И я знала, что это еще не конец. Это только начало войны.
Три дня в доме царила мертвая тишина. Мы с Лешей пересекались только на кухне и в ванной, общаясь односложными фразами о детях и быте. Он пытался сделать вид, что ничего не произошло, но я не давала ему ни единого шанса. Блокнот с выписками лежал в моей сумке как вещественное доказательство преступления.
К вечеру третьего дня я поняла, что не могу больше просто ждать. Мне нужны были ответы. Не его — его мамы. Я должна была посмотреть ей в глаза и понять, знает ли она, откуда на самом деле взялись эти деньги. Может, он соврал и ей? Сказал, что получил премию? Слабая, наивная надежда теплилась где-то глубоко внутри.
На следующий день, отведя Ваню в сад на обычные две часа (частный мы, естественно, отменили), я оставила Соню с проверенной няней-соседкой и поехала к свекрови. Без звонка. Я знала, что если предупредить, то Леша тут же узнает и начнутся скандалы и уговоры.
Тамара Ивановна жила в старом, но ухоженном районе в добротной «хрущевке». Я поднялась на третий этаж и, сделав глубокий вдох, нажала на звонок.
Дверь открылась почти сразу. На пороге стояла она — в новом, пушистом домашнем халате, с довольным выражением лица.
— Маша? Какими судьбами? — удивленно подняла брови свекровь, но впустила меня. — Леша не с тобой?
— Нет, одна. Хотела навестить, — я вошла в квартиру, снимая ботинки.
И тут мой взгляд упал на вешалку в прихожей. Там, на самой видной месте, висела она. Новая, блестящая, темно-коричневая шуба. Этих ста тысяч хватило еще и на дорогую вешалку из красного дерева. Ком в горле встал с новой силой.
— Проходи, проходи, в гостиной располагайся. Чай будешь? Я как раз пирог испекла.
Я молча прошла за ней в комнату. Квартира была чистой, уютной, пахло ванилью и свежей выпечкой. На диване, разложив пасьянс на планшете, сидела сестра Леши, Ирина. Увидев меня, она лениво помахала пальцами.
— О, Машенька! Какая неожиданность.
Я села на краешек стула, чувствуя себя чужой на этом празднике жизни. Тамара Ивановна вернулась с подносом, уставленным чашками и куском румяного яблочного пирога.
— Ну, рассказывай, как жизнь? Как мои внуки? — усаживаясь напротив, начала она.
— Жизнь... сложная, — осторожно начала я, держа чашку в руках, чтобы скрыть дрожь. — С деньгами туго. Мы, можно сказать, на мели.
— А-а, понятно, — свекровь многозначительно кивнула. — Лешенька говорил, что у вас там какие-то трудности. Ну, ничего, прорветесь. Молодые, здоровые.
Она отломила кусочек пирога и отправила его в рот.
— Трудности... да, — я сделала глоток чая. Он был горьким. — Мы, например, вынуждены были отказаться от частного детского сада для Вани. Не потянули. Очень дорого.
Ирина фыркнула, не отрываясь от планшета.
— Да кому он нужен, этот частный? Выкачка денег. В муниципальном те же самые дети. Нечего понтоваться.
Я проигнорировала ее и посмотрела прямо на свекровь.
— А у вас, Тамара Ивановна, я смотрю, обновки появились. Халат новый? И шуба... на вешалке. Красивая очень.
Лицо свекрови расплылось в самодовольной улыбке.
— Ах, эта шубка? Да, Лешенька порадовал. Настоящий мужчина, не то что нынешние сопляки. Почувствовал, что маме тяжело, зимой мерзну в старой. Пришел и говорит: «Мама, поехали, купим тебе новую». И купил. Золотой мой мальчик.
Она говорила это с такой гордостью, с таким вызовом, глядя на меня, что у меня похолодели руки. Никакой благодарности, никакого намека на то, что это были последние деньги или, не дай бог, кредит. Только триумф.
— Да, золотой, — выдавила я. — А вы не задавались вопросом, откуда у него такие деньги? Мы ведь копили на сад...
— Маша, хватит! — резко оборвала меня Ирина, отложив планшет. — Хватит уже твоего ворчания. Твой муж — добытчик. Он кормилец. Он заработал — он и решил сделать маме подарок. А ты тут со своими счетчиками приперлась. Неблагодарная.
Я посмотрела на нее. На ее новенький маникюр, на модный свитер. И вспомнила строчку в выписке: «Перевод Ирине Викторовне К. — 10 000 руб. — На день рождения племяннику».
— Ира, а на день рождения своему сыну ты на что подарок купила? На те самые десять тысяч, что Леша тебе за неделю до этого перевел? — спросила я тихо.
В комнате повисла гробовая тишина. Ирина покраснела, а свекровь нахмурилась.
— Что это за тон, Маша? — ледяным голосом произнесла Тамара Ивановна. — Ты что, считаешь каждую копейку моего сына? Он взрослый мужчина, он сам знает, как распоряжаться своими средствами. А если он помогает сестре — это правильно. Это семья. А ты... — она окинула меня презрительным взглядом, — ты, милочка, слишком много о себе возомнила. Сидишь дома, ничего не делаешь, а еще и указываешь, кому и сколько дарить.
Я медленно поднялась. Чашка зазвенела в блюдце. Во мне все кипело, но я была холодна.
— Я ничего не делаю? Я веду его дом, воспитываю его детей и экономлю на всем, чтобы собрать эти несчастные сто тысяч на развитие вашего внука. А ваш «золотой мальчик» берет кредиты, чтобы купить вам шубы, пока его собственные дети не могут получить нормальное образование. Поздравляю. Вы вырастили замечательного сына. И еще более замечательную семью.
Я не стала ждать ответа. Развернулась и пошла к выходу. Со спины мне донесся визгливый голос Ирины:
— Да как ты смеешь так с мамой разговаривать! Я Леше все расскажу!
И тихий, спокойный голос свекрови, добивший меня напоследок:
— Не обращай внимания, Ирочка. Просто завидует. Не умеет мужа содержать, вот он и бежит к маме за помощью. Он у меня худой, заморенный. А она о шубах думает.
Я захлопнула за собой дверь и прислонилась к холодной стене на лестничной площадке. Слез не было. Была только каменная, беспросветная ярость. Теперь я все поняла. Они знали. Они знали все и абсолютно не видели в этом ничего плохого.
Война была объявлена. И я поняла, что мне нужен не скандал, а тяжелая артиллерия.
Обратная дорога от свекрови пролетела в тумане. Я не помнила, как вела машину, как поднималась по лестнице к себе. В ушах стоял ее спокойный, ядовитый голос: «Он у меня худой, заморенный...» И тут же — довольное лицо Ирины. Они были уверены в своей правоте. Уверены настолько, что даже не пытались скрывать этого.
Дома пахло кашей. Няня уже ушла, оставив спящую Соню в кроватке. Я машинально подошла к дочке, поправила одеялко, прикоснулась губами к ее теплому лбу. Это маленькое, беззащитное существо, наш с Лешей ребенок. И ее будущее он променял на шубу для своей мамы.
Вот тогда во мне что-то щелкнуло. Слезы, ярость, обида — все это куда-то ушло. Осталась холодная, твердая решимость. Я больше не была обманутой женой. Я стала стратегом.
Я достала из сумки тот самый блокнот. Пролистала его. Эти цифры уже не вызывали слез. Они были доказательствами. Но доказательствами для чего? Я понимала, что одной мне с этим не справиться. Мне нужен был специалист. Тот, кто скажет, есть ли у меня хоть какие-то права на этой войне.
Я открыла ноутбук и начала искать. «Муж тратит общие деньги без моего согласия», «можно ли вернуть деньги, подаренные свекрови», «права жены при разводе на кредиты». Форумы пестрели похожими историями, но советы там давали такие же растерянные женщины.
Нет. Мне нужен был не форум. Мне нужен был юрист.
Через полчаса я нашла его. Сайт юридической фирмы, специализирующейся на семейном праве. Возможна онлайн-консультация. Я заполнила заявку, кратко описав ситуацию: «Брак. Общие доходы. Муж систематически переводит крупные суммы своей матери без моего ведома. Взял кредит на подарок ей. Как защитить общий бюджет?»
Ответ пришел почти сразу. Меня приглашали на видеоконсультацию через час.
Этот час тянулся вечность. Я налила себе холодной воды, старалась дышать ровно. Ровно в назначенное время на экране ноутбука появилась женщина лет сорока с умными, спокойными глазами и строгой прической. Она представилась Анастасией Петровной.
— Мария, здравствуйте. Я ознакомилась с вашей ситуацией. Расскажите подробнее, — ее голос был деловым и обнадеживающим.
Я начала рассказывать. Говорила, стараясь не сбиваться, показывала в камеру распечатанные выписки переводов, упомянула про кредит. Рассказала про визит к свекрови и ее реакцию.
Анастасия Петровна внимательно слушала, изредка делая пометки.
— Понятно. Спасибо, что так подробно. Теперь, Мария, слушайте меня внимательно, — она сложила руки на столе и посмотрела прямо в камеру. Ее взгляд стал жестче. — Вы находитесь в абсолютно правовой позиции. Ваш муж нарушает не только доверие, но и закон.
Я замерла, боясь пропустить слово.
— Согласно Семейному кодексу РФ, а именно статье 34, все доходы супругов, полученные в браке, являются их совместной собственностью, — она говорила четко, как на лекции. — Это значит, что ваша зарплата, его зарплата — все это общие деньги. Распоряжаться ими супруги должны по обоюдному согласию.
— Но он же говорит, что это он зарабатывает... — начала я.
— Это не имеет никакого значения, — резко оборвала она. — Ваш труд по ведению домашнего хозяйства и воспитанию детей приравнивается к его труду по заработку денег. Юридически вы имеете на эти средства точно такие же права. Совершать крупные сделки, к которым, безусловно, относятся такие переводы, он был обязан заручиться вашим согласием. Он этого не сделал.
Я глубоко вздохнула, впервые за несколько дней почувствовав, что почва под ногами становится тверже.
— А что с этими переводами? Их можно как-то вернуть?
— Можно, — кивнула юрист. — Переводы его матери, если они оформлены как переводы, а не как покупка товара непосредственно для нее, с большой вероятностью могут быть расценены судом как безвозмездные сделки, совершенные без согласия второго супруга. И вы имеете полное право подать иск о признании этих сделок недействительными и истребовании средств обратно в совместную собственность.
У меня отвисла челюсть.
— То есть... я могу через суд заставить ее вернуть эти деньги?
— Именно так. Конечно, если будет доказано, что она знала или должна была знать, что эти средства являются общими и переводятся без вашего ведома. Поведение, которое вы описали, — демонстративная покупка дорогой вещи — говорит как раз в пользу этого.
Я молчала, пытаясь осмыслить услышанное. Это была не просто консультация. Это было оружие.
— А кредит? Кредит на сто тысяч, который он взял без моего ведома?
— Это отдельная история, — лицо юриста стало серьезнее. — По умолчанию, кредиты, взятые в браке, считаются общими долгами и делятся пополам при разводе. Но! Вы можете попытаться оспорить это в суде, если докажете, что эти деньги были потрачены не на нужды семьи, а на безвозмездные сделки в пользу третьих лиц. То есть на ту же шубу. Это сложнее, но возможно.
Она сделала паузу, дав мне все это переварить.
— Ваши дальнейшие действия, Мария, зависят от того, хотите ли вы сохранять семью или готовы к радикальным шагам. Но в любом случае, вы должны занять четкую позицию. Составьте письменную претензию мужу. Требуйте прекратить незаконные траты и вернуть средства. Зафиксируйте его ответ. Если откажется — следующий шаг — официальная претензия его матери с копиями всех выписок. И только потом — суд.
Я сидела, сжимая в руках блокнот. Он был уже не просто стопкой бумаг. Он был моим досье. Моим щитом и мечом.
— Спасибо вам огромное, — прошептала я. — Вы не представляете, как это важно.
— Помните, Мария, — сказала на прощание Анастасия Петровна, — закон на вашей стороне. Вы не просите милостыню. Вы требуете вернуть то, что по праву принадлежит вам и вашим детям. Не позволяйте им себя запугать.
Связь прервалась. Я опустила голову на руки и наконец-то разрешила себе заплакать. Но это были не слезы отчаяния. Это были слезы облегчения. Теперь я знала, что делать.
Я была больше не жертва. Я была истцом.
Весь остаток дня я готовилась. Я не металась по квартире в истерике. Нет. Я действовала как часовой механизм: четко, холодно, без эмоций.
Распечатала еще один экземпляр выписки со счета. Выписала из статей Семейного кодекса, которые мне продиктовала юрист, самые важные выдержки. Написала от руки на чистом листе сумму — 400 000 рублей. Круглую, страшную цифру. Рядом с ней — сумму кредита в 100 000 рублей. И ниже — ежемесячный платеж по нему, который теперь висел на нашей семье.
Я положила все эти бумаги в одну папку. Мою «папку возмездия». Ровно в шесть вечера, зная, что Леша вот-вот вернется с работы, я поставила Соню в манеж с игрушками, дала Ване краски и альбом на кухне и начала готовить ужин. Все как всегда. Только внутри все было иначе.
Он пришел в семь. Усталый, помятый. Бросил сумку в прихожей, прошел на кухню, поцеловал Ваню в макушку.
— Папа! — обрадовался сын. —Привет, — Леша потрепал его по волосам и посмотрел на меня. — Что на ужин?
В его взгляде читалась надежда, что буря миновала. Что все само как-нибудь утрясется.
— Картошка с курицей, — равнодушно ответила я, помешивая еду на сковороде. — Садись. Нам нужно серьезно поговорить, пока дети заняты.
Он вздохнул, поняв, что легкой прогулки не будет, и плюхнулся на стул.
— Маш, давай не сегодня, ладно? Я валюсь с ног.
— Это не просьба, Алексей. Это необходимость.
Я выключила плиту, поставила сковороду на холодную конфорку и села напротив него. Между нами лежала та самая папка. Я открыла ее.
— Я была у юриста сегодня. Специалиста по семейному праву.
Он поднял на меня глаза. В них мелькнуло недоумение, смешанное с раздражением.
— К кому? С чего это вдруг? Ты совсем с катушек съехала?
— Нет. Я, наконец, сошла на твердую почву. Вот, послушай, что говорит закон.
Я начала не спеша, глядя ему прямо в глаза. Говорила то, что услышала от Анастасии Петровны. Про совместную собственность. Про необходимость согласия на крупные сделки. Про то, что его переводы матери являются безвозмездными сделками, которые я могу оспорить.
— Ты что несешь? Какие сделки? Я маме деньги переводил! — он пытался кричать, но голос его срывался.
— Именно. А не покупал ей продукты или лекарства. Ты переводил деньги. На ее личные нужды. На шубу, Ира. На покрышки для твоей машины, которые якобы были нужны тебе. Это — сделки. И они незаконны.
Я положила перед ним листок с цифрами.
— За год. Четыреста тысяч. И еще кредит на сто. Ты посадил нас с детьми в финансовую яму, чтобы твоя мама щеголяла в новой шубе.
Он молчал, уставившись на бумагу. Лицо его постепенно багровело.
— И что? Что ты хочешь? — просипел он. — Подать на развод и отсудить полквартиры?
— Нет, — я покачала головой. — Пока — нет. Вот мое условие. Мой ультиматум.
Я вынула из папки чистый лист, на котором были написаны три пункта.
— Первое. Ты немедленно прекращаешь любые переводы твоей матери и сестре без моего письменного согласия. Все общие деньги поступают на наш единый счет, к которому есть доступ у нас обоих.
— Второе. Ты идешь к твоей маме и требуешь вернуть сто тысяч, взятые из наших общих накоплений. Не в виде шубы, а деньгами. И составляешь с ней письменное соглашение о возврате остальных сумм, которые ты ей перевел за год. С графиком платежей.
— Третье. Ты берешь на себя выплату этого кредита из своего личного дохода. Это твой личный долг, за свой личный подарок.
Он слушал, и его лицо искажалось все сильнее. Казалось, он вот-вот взорвется.
— Ты совсем охренела?! — он ударил кулаком по столу, и Ваня испуганно вздрогнул за своим альбомом. — Это моя мать! Я не буду у нее ничего требовать! Это мой подарок!
— Тогда, — мой голос прозвучал звеняще-спокойно, — у нас есть другой вариант.
Я достала последний листок — распечатку из интернета с заголовком «Иск о признании безвозмездной сделки недействительной и истребовании имущества из чужого незаконного владения».
— Я подаю на развод. И вместе с иском о разделе имущества подаю вот этот иск. К твоей матери. Я потребую через суд вернуть все четыреста тысяч обратно в наше с тобой совместное имущество, чтобы потом поделить его пополам. Плюс буду требовать, чтобы этот кредит был признан твоим личным долгом. Ты представляешь, какой скандал будет? Что скажут на работе, когда придет повестка? Как твоя мама будет выглядеть в суде, отвечая на вопросы, на что она потратила деньги, зная, что у нас двое маленьких детей?
Я смотрела, как мой муж, всегда такой уверенный и непоколебимый, медленно оседает на стуле. Он был бледен. В его глазах читался уже не гнев, а животный, панический страх. Страх перед судом, перед публичным позором, перед гневом своей обожаемой матери, которую он втянет в этот судебный кошмар.
— Ты... ты не посмеешь, — голос его сорвался на шепот.
— Посмею, — так же тихо ответила я. — Попробуй меня остановить. Ты сделал свой выбор много раз, когда переводил им наши деньги. Теперь делай выбор раз и навсегда. Или я, твоя жена и матери твоих детей, и наш общий бюджет. Или твоя мама, твоя сестра и их бесконечные аппетиты. Третьего не дано.
Я отодвинула от себя тарелку с остывшим ужином.
— У тебя есть время до завтрашнего вечера. Дать мне ответ. Или завтра же я записываюсь на прием к юристу для составления искового заявления.
Я встала, взяла испуганного Вани на руки и вышла из кухни, оставив его одного перед фактом его же предательства и перед холодным, неумолимым взглядом закона.
Впервые за все время я чувствовала, что контроль в моих руках. И это было страшное и прекрасное чувство.
Той ночью Леша не ложился спать. Я слышала, как он часами ходит по гостиной, залпом пьет воду на кухне, вздыхает. Я лежала с закрытыми глазами, притворяясь спящей, и ждала. Ждала его решения.
Утром он выглядел помятым и постаревшим. Он молча собрался на работу, избегая моего взгляда, и ушел, не попрощавшись. Ответа я так и не получила. Тишина была хуже любой истерики.
Примерно через час после его ухода, когда я кормила Соню кашей, на мой телефон стал названивать неизвестный номер. Я сбросила. Звонок повторился. Снова сбросила. Тогда на номер пришла смс.
«Это Ирина. Возьми трубку. Срочно.»
Я стиснула зубы. Значит, он все же позвонил им. Но не для того, чтобы выполнить мои условия, а чтобы пожаловаться. Я положила Соню в манеж, глубоко вдохнула и перезвонила.
— Ну, наконец-то! — в трубке сипел раздраженный голос Ирины. — Я тебе двадцать минут названиваю!
— Я была занята ребенком. Что тебе надо, Ира?
— Как что? Объясни мне, что это ты там нашему брату на уши навешала? Про какие-то иски, про суды? Ты в своем уме вообще?
— Я в полном уме. И я говорила это не тебе, а своему мужу. Это не твое дело.
— Как не мое? — ее голос взвизгнул. — Он мне все рассказал! Ты его шантажируешь! Своими же детьми шантажируешь! Нормальная мать так не поступает!
Меня затрясло от бешенства, но я сдержалась.
— Ира, я не буду с тобой это обсуждать. Передай своей маме, что если деньги не будут возвращены в срок, я выполню свою угрозу. Всего доброго.
Я положила трубку. Руки дрожали. Я понимала, что это только начало.
Я не ошиблась. Минут через пятнадцать зазвонил домашний телефон. Определитель номера показывал имя свекрови. Я подошла к аппарату, посмотрела на него, как на гремучую змею, и подняла трубку.
— Маша? — голос Тамары Ивановны был неестественно сладким и спокойным. — Это я. Давай поговорим, как взрослые люди.
— Говорите, я слушаю.
— Милочка, я все узнала. От Лешеньки. Ну, что ты раздула из этого такую трагедию? Ну, перевел сыночек матери денег. Разве это повод для скандала? Он же не любовнице переводил, в конце концов! Маме!
— Тамара Ивановна, вы знали, что эти деньги были отложены на детский сад для Вани? — спросила я прямо, без эмоций.
— Детский сад... — она пренебрежительно хмыкнула. — Нашел бы мальчик себе другой садик. Нечего по блажным заведениям шляться. А я старая, больная, мерзну. Лешенька это понял. А ты... ты просто завидуешь. Завидуешь, что он о матери заботится.
Меня будто облили кипятком. Зависть. Вот оно, главное обвинение.
— Мне нечего завидовать, — ответила я, и мой голос наконец-то зазвучал твердо. — Мне жаль, что ваш сын выбрал роль мальчика на побегушках, а не роль мужа и отца. И мне жаль, что вы поощряете это.
Сладкий тон мгновенно испарился.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — зашипела она в трубку. — Да я тебя по судам затаскаю! Я тебе докажу, какая ты мать! Детей у тебя отберу! Увидишь, что значит связываться со мной! Ты одна, а у нас семья! Мы тебя сгноим!
Ее голос срывался на визг. Я слушала это поток грязи и угроз, и мне стало почти физически плохо. Но я не вешала трубку. Я дала ей высказаться. Мне нужно было это слышать.
— Угрожать судом — это одно, Тамара Ивановна, — холодно сказала я, когда она замолчала, чтобы перевести дух. — А вот отбирать детей, основываясь на том, что их отец разорил семью на подарки вам, — это совсем другое. Удачи вам в суде. Особенно с теми доказательствами, что есть у меня.
— Какие еще доказательства? — она тут же насторожилась.
— Все ваши переводы. Все ваши разговоры. Все. Я ничего не удаляла. И я готова идти до конца. Вы хотели войны? Вы ее получите.
Я положила трубку. На этот раз намеренно. Она перезванивала еще раз, но я сняла трубку и сразу же положила ее рядом, отключив тем самым звонок.
В тишине квартиры было слышно только мое бешеное сердцебиение и лепет Сони в манеже. Я подошла к окну и прислонилась лбом к холодному стеклу.
Они объединились против меня. Мать, сын, дочь. Одна я против их сплоченного клана. Было страшно. Было одиноко.
Но отступать было уже некуда. Их реакция лишь доказала мне, что я на правильном пути. Они не просили прощения. Они не предлагали вернуть деньги. Они угрожали и пытались запугать.
В кармане завибрировал телефон. Смс от Леши.
«Ты довольна? Довела маму до слез. Она теперь с истерикой. Я не могу так работать. Мы вечером поговорим.»
Я не стала отвечать. Пусть говорит. Теперь у меня был ответ на все его упреки. У меня были ее голосовые сообщения с угрозами, которые я успела записать на второй телефон. И у меня было знание, что закон на моей стороне.
Война была объявлена официально. И я была готова в ней победить.
День рождения Вани должен был стать глотком воздуха. Крошечным островком нормальной жизни посреди этого кошмара. Мы договорились отметить скромно, только мы трое и маленькая Соня. Я испекла торт, купила воздушные шарики, повесила гирлянду. Ваня бегал по квартире в колпаке именинника и сиял от счастья. На несколько часов я почти забыла о войне.
Леша с утра был мрачнее тучи. Он практически не разговаривал, отнекиваясь головной болью. Я не лезла к нему. Мне было не до того.
Ровно в три, когда мы уже собрались задувать свечи, раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Сердце у меня ушло в пятки. Леша нахмурился и пошел открывать.
Я услышала его удивленный голос:
— Мама? Ира? Вы что здесь делаете?
Ледяная волна прокатилась по моей спине. Я вышла в прихожую. На пороге, не снимая обуви, стояли они обе. Тамара Ивановна — в той самой злополучной шубе, наброшенной на плечи, с гордым, надменным выражением лица. Ирина — с огромным, безвкусным букетом и кислой улыбкой.
— Мы что, не можем поздравить внука с днем рождения? — громко, на всю квартиру, заявила свекровь, проходя мимо меня, будто не замечая. — Где наш именинник? Ванюша, бабушка пришла!
Ваня, испуганный громкими голосами, притих за столом. Его праздник был разрушен в одно мгновение.
— Мы не ждали гостей, — холодно сказала я, преграждая им путь в гостиную. — У нас семейный праздник.
— А мы разве не семья? — ядовито улыбнулась Ирина, протискиваясь мимо меня с букетом. — Здравствуй, Ваня! Поздравляю! Держи, это тебе от тети.
Она сунула мальчику букет, который был больше его самого. Ваня растерянно ухватился за стебли.
Леша стоял в растерянности, будто парализованный.
— Мама, я же говорил... не надо было...
— Молчи, сынок, — отрезала Тамара Ивановна, сбрасывая шубу прямо на спинку моего дивана. — Я пришла выяснить отношения. Раз уж меня в эту семью не зовут, я пришла сама.
Она уселась на диван, как судья на возвышении, и уставилась на меня.
— Ну, Маша. Показывай своих детей. Покажи, какая ты образцовая мать, которая готова отца этих детей по судам таскать и бабушку в тюрьму упечь.
— Выйдем в коридор, — тихо, но четко сказала я. — Здесь дети.
— А что? Детям нельзя знать правду? — она не понижала голоса, наоборот, говорила все громче. — Нельзя знать, что их мать — жадина и скандалистка? Что она хочет оставить свою старую больную свекровь без крова над головой?
Она лгала так убедительно, с такой искренней обидой в голосе, что у меня перехватило дыхание. Леша смотрел на пол.
— Ты забрала все деньги у моего сына! — она уже почти кричала, обращаясь ко мне, но глядя на Лешу, ища у него поддержки. — Держишь его в черном теле! А он, бедный, вынужден у меня копейки просить на обеды! А я, дура, последнее отдаю! А ты теперь еще и это последнее хочешь отобрать через суд!
Ирина стояла рядом и одобрительно кивала.
Ваня испуганно смотрел то на бабушку, то на меня. Его нижняя губа задрожала.
— Мамочка, она на тебя кричит? — он тихо заплакал.
Этот тихий, испуганный плач моего сына стал той последней каплей. Во мне что-то сорвалось. Я больше не могла это терпеть.
— Хватит! — мой голос громом прокатился по квартире. Я подошла к ней вплотную. — Немедленно прекратите этот цирк и уйдите из моего дома. Сию секунду.
— Твой дом? — она фыркнула, но немного сбавила пыл. — Это дом моего сына! И я здесь хозяйка сколько захочу!
— Нет. Это наша с ним квартира, купленная в браке. И я имею полное право не пускать сюда кого посчитаю нужным. А вас я не пускаю. Вы пришли в мой дом и пугаете моего ребенка на его же дне рождения. Вы — не бабушка. Вы — позер и манипулятор.
Она вскочила с дивана, ее лицо перекосилось от злости.
— Ах, так? Ну, тогда я тебе сейчас устрою! Я тебе покажу, кто здесь манипулятор!
Она сделала шаг ко мне, занеся руку. Я даже не отпрянула. Я замерла, не веря своим глазам.
Но удар не состоялся. Леша, наконец, вышел из ступора и резко схватил ее за руку.
— Мама, хватит! — его голос прозвучал хрипло и непривычно громко. — Прекрати! Ты что делаешь?
Она смотрела на него с таким шоком и предательством, будто он вонзил в нее нож.
— Ты... ты против матери? Из-за нее? — она прошептала.
— Я за то, чтобы не было скандала на дне рождения моего сына! — крикнул он. — Уходите. Пожалуйста, уходите обе.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только всхлипываниями Вани. Ирина, бледная, подхватила под руку ошеломленную мать, подняла с дивана ее шубу.
— Ладно, хорошо, мы уходим. Леш, ты успокойся. Мама, пошли.
Она почти вытолкала ее в прихожую. Тамара Ивановна шла, не сопротивляясь, все еще не в силах поверить, что ее «золотой мальчик» встал на защиту жены.
На пороге она обернулась. В ее глазах уже не было ярости. Там была холодная, беспощадная ненависть.
— Запомни, Маша. Ты этого не спросишь. Никогда.
Дверь захлопнулась. В квартире воцарилась оглушительная тишина. Я подбежала к Ване, обняла его, прижимая к себе его дрожащее тельце.
Леша стоял посреди комнаты, опустив голову. Он смотрел на праздничный торт, на разбросанные шарики, на испуганное лицо сына.
— Прости, — прошептал он. — Я не знал, что они так... Я не знал...
Я не ответила. Я просто качала на руках нашего сына, который плакал у меня на плече. Скандал закончился. Но война, я знала, была только в самом разгаре. И теперь в ней наметилась первая, едва заметная трещина в стане врага. Его звали Алексей. И он, наконец, увидел свою маму не в роли жертвы, а в роли агрессора.
Тот вечер мы провели в гнетущем молчании. Ваня, напуганный до слез, не отпускал меня ни на шаг. Леша пытался помочь убрать со стола, помыть посуду, но делал это молча, машинально, погруженный в себя. Воздух был густым и тягучим, будто после грозы.
Когда дети наконец уснули, мы остались вдвоем в гостиной, заваленной остатками праздника. Я сидела, уставясь в одну точку, он — на краю дивана, склонив голову.
— Я не знал, — он произнес это первым, голос его был глухим и сломанным. — Я правда не знал, что она может вот так... Я думал, она просто ворчливая, любит покомандовать... но чтобы вот так... прийти и устроить сцену...
Он замолчал, сжимая пальцы в замок до побеления костяшек.
— Ты все это время жила с этим? С этими угрозами, с этим... хамством?
— Нет, — тихо ответила я. — Не все время. Только с тех пор, как я перестала молчать и позволять вытирать об себя ноги.
Он поднял на меня глаза. В них было столько боли и растерянности, что на мгновение мне стало его жаль.
— Эти деньги... — он начал и снова запнулся. — Она ведь правда говорила, что ей не хватает на жизнь... что пенсия маленькая... что лекарства дорогие... А Ира все твердила, что я должен помогать, что я в семье единственный мужчина...
— И ты верил? — спросила я без упрека, просто констатируя факт. — Ты видел, как они живут. У твоей мамы две шубы теперь, не одна. У Иры — новая машина. А у твоего сына нет места в детском саду. Ты выбирал, кому верить. И ты каждый раз выбирал их.
Он закрыл лицо руками и просидел так долго. Плечи его слегка вздрагивали.
— Я... я не знаю, как это получилось. Казалось, что это мелочи. Ну, перевел пять тысяч, десять... а потом складывалось... И ты не говорила ничего. Я думал, ты не замечаешь или тебя все устраивает.
— Меня ничего не устраивало! — голос мой дрогнул. — Я молчала, потому что надеялась, что ты сам одумаешься. Потому что не хотела ссор. А в итоге это молчание стало для тебя одобрением.
Он кивнул, не отнимая рук от лица.
— Да. Стало. Прости.
Это было первое за все время настоящее «прости». Не оправдание, не попытка перевернуть все с ног на голову, а тихое, горькое признание.
— Что будем делать? — спросил он, наконец подняв голову. Его глаза были красными.
— Я уже сказала, что буду делать, если ничего не изменится, — напомнила я ему. — Мой ультиматум в силе.
— Я не могу заставить маму вернуть деньги, — тихо сказал он. — Ты же видела, что она... Она не отдаст. Ни за что.
— Значит, будем действовать через суд. Как и советовал юрист.
Он снова помрачнел, но уже не спорил. Он просто смотрел на меня, и в его взгляде читалось отчаяние.
— Это уничтожит нашу семью, Маша. Окончательно.
— Нет, Алексей. Нашу семью уничтожили твои переводы. А суд — это попытка собрать осколки и хотя бы финансово восстановить справедливость для наших детей.
Я встала и подошла к окну. Ночь была темной и беззвездной.
— Но суд — это крайняя мера. Есть другой вариант.
— Какой? — в его голосе зазвучала надежда.
— Мы идем к психологу. Вдвоем. Не для того, чтобы сохранить отношения — я не знаю, смогу ли я тебе когда-нибудь снова доверять. А для того, чтобы научиться говорить и слышать друг друга. Чтобы разобраться, почему твоя жизнь принадлежала не жене и детям, а матери. И чтобы понять, как нам дальше жить и воспитывать наших детей, даже если мы не вместе.
Он молчал, обдумывая.
— А деньги? — наконец спросил он.
— Ты берешь на себя выплату кредита полностью. Из своих личных доходов. Это твой долг. А по поводу остальных сумм... мы составим официальную претензию твоей матери. Заказным письмом с уведомлением. Пусть она знает, что мы серьезны. Возможно, это подействует. Если нет... тогда суд.
Он долго смотрел на меня, а потом медленно, тяжело кивнул.
— Хорошо. Я согласен. На все.
В его голосе не было радости. Была усталая, горькая решимость. Решимость расхлебывать ту кашу, которую он заварил годами.
— Завтра, — сказала я, — ты звонишь и записываешь нас к психологу. И мы едем на почту отправлять письмо твоей маме.
— Хорошо, — он повторил и опустил голову.
Я понимала, что это не хеппи-энд. Не было никакого раскаяния свекрови, не было волшебного возврата денег. Не было и уверенности в том, что мы останемся семьей.
Но было что-то другое. Твердая почва под ногами вместо зыбучих песков. Четкий, пусть и трудный план вместо хаоса и слез. И тихое, осторожное ощущение, что я больше не одна в этой борьбе. Что тот человек, который годами был по ту сторону баррикад, наконец-то сделал шаг мне навстречу.
Один шаг. Первый из многих.
Я посмотрела на спящего Ваню в дверном проеме. Я сделала это для него. И для Сони. Чтобы они знали, что их мама не сломалась. Что можно биться за справедливость, даже если против тебя весь мир. И можно прощать, но никогда не забывать и не позволять садиться себе на шею.
Это был не конец. Это было только начало новой, очень сложной главы нашей жизни. Но впервые за долгое время я чувствовала, что авторство этой главы принадлежит и мне тоже.