Я понимаю, звучит это странно, может даже отвратительно, но когда ты безработная актриса в Техасе, странные заработки куда выгоднее, чем работа официанткой.
Я не думала, что моя жизнь повернётся в эту сторону. Когда-то я бегала по кастингам — играла в региональном театре, снималась в телерекламе, иногда в студенческих фильмах. Я верила, что смогу пробиться. Но после года тишины, после бесконечного ожидания звонков, которых так и не было, мои сбережения закончились. Пришлось вернуться домой. И тогда я увидела объявление на Craigslist:
«Требуются плакальщики. Должны уметь показывать эмоции по команде. Оплата наличными в тот же день».
Я пришла в похоронное бюро «Kendry & Sons Funeral Services», не представляя, чего ожидать. Здание низкое, кирпичное, затерянное между офисом микрозаймов и заброшенным магазинчиком. Неоновая вывеска слабо жужжала, мигая так, что резало глаза. «Сыновей» там не было. Только сам Кендри — худой, измождённый мужчина с кожей цвета пергамента, серыми глазами, которые никогда не фокусировались полностью, и запахом хлорки и дыма, въевшимся в одежду.
Он не улыбался. Не задавал вопросов. Просто протянул сложенный листок с временем службы и сказал:
— Приходишь, плачешь, вопросов не задаёшь. Семьям важно чувствовать, что их близкий был значим. Вот тут-то ты и нужна.
Первые похороны были неловкими. Женщина лет семидесяти. Рак. Её дети стояли рядом, что-то шептали, обнимали фотографии, гладили крышку гроба. Я сидела ближе к передним рядам, с платком в руке, стараясь не переигрывать, заставляя себя плакать так, чтобы выглядело естественно. Грудь сжимала боль, слёзы сначала выходили с трудом, а потом всё чаще, пока лицо не стало мокрым, а рука не дрожала от напряжения.
Это казалось… неправильным, но в то же время странно удовлетворяющим. Я будто помогала — наполняла скорбь смыслом, делала её менее пустой.
Первый день был долгим, но в конце Кендри сунул мне конверт с наличными. И впервые за долгие месяцы я почувствовала облегчение.
С каждым новым похороном я всё больше входила в ритм: прийти, встать ближе к передним рядам, сесть, промокнуть глаза, при необходимости утешить родственников. Иногда меня благодарили — вежливо, кто-то обнимал, кто-то клал руку на плечо. Я не знала покойных, но это не имело значения. Вопросов я не задавала. И Кендри — тоже.
Иногда всё же было тяжело. Сердце сжималось, когда я видела гроб, или когда чей-то крик боли разносился по маленькому залу. Бывали моменты, когда я ощущала себя чужой среди чужой скорби. Но чаще деньги заглушали эти мысли.
Со временем я стала замечать странности. Не на самих похоронах, а вокруг. Кендри тихо перемещался между залами, сверял расписание, поправлял цветы, делал записи. Одна и та же уборщица приходила рано утром, мыла и подметала, даже если заказов не было. И ещё был мужчина.
Высокий, худой. Всегда стоял через улицу, напротив окон, курил или переминался с ноги на ногу. Никогда не заходил внутрь. Никогда не говорил. Только смотрел. Я уговаривала себя, что это сосед или просто какой-то чудак. Но он появлялся снова и снова.
Со временем я перестала обращать внимание. Нужно было сосредоточиться на плаче, на жестах, на утешении. Это выматывало. Часы тянулись, комнаты были душными и неподвижными, воздух густо пропитан запахом цветов. Я постепенно привыкала к рутине, почти забыв о человеке за окном.
Недели шли. Всё повторялось. Я привыкла к ролям, к лицам, к ожиданиям. Одни похороны были громкими, полными рыданий, другие тихими и маленькими. Но я не задумывалась об этом. Просто делала свою работу: плакала, утешала, получала деньги.
Приходили люди самых разных профессий. Рейнджеры, судьи, спортсмены, даже циркачи. Но одна встреча врезалась в память — с «доктором». Мы обменялись всего парой вежливых слов. Ничего особенного. Но он был слишком гладкий, слишком уверенный. Лицо его запомнилось. Слишком правильный, слишком спокойный.
Через неделю я увидела его снова — в телерекламе Arby’s. Улыбка во весь рот, идеальные зубы. То же лицо, тот же голос.
Я застыла. Сердце ухнуло вниз. Он был на похоронах. Плакал вежливо. Говорил слова утешения. Сидел, будто родственник. Он не был доктором. Он был актёром. Таким же, как я.
А если он притворялся… значит, и остальные могли быть наняты.
Я прокрутила в голове все «странные» похороны. Сухие жесты. Заранее заученные фразы. То, что никто никогда не спрашивал, кто я и почему здесь.
И тогда до меня дошло.
Некоторые похороны были полностью фальшивыми. Все люди в зале — актёры. Только тела настоящие. А скорбь — инсценировка.
Следующие дни я ходила на работу, но мысли о фальшивых похоронах не отпускали. Что-то в этом не укладывалось. Я начала внимательнее следить за другими «гостями»: как они переглядывались, думая, что никто не видит, как гробы всегда были закрыты, как руки Кендри задерживались на крышке чуть дольше, чем нужно.
Я стала проверять имена в интернете. Некрологи. Страницы GoFundMe. Соцсети. Ничего. Будто этих людей никогда не существовало за пределами похоронного бюро.
И тут я снова заметила высокого мужчину. Он стоял на своём привычном месте, напротив. Но смотрел не на бюро в целом — а на конкретные службы, тихие, с малым числом гостей. Его внимание было сосредоточенным. Постепенно, кусочек за кусочком, я поняла: он не сосед. И не дальний родственник.
Он был причиной этих похорон.
Тихие службы, отсутствие записей, педантичные движения Кендри вокруг гробов — всё вращалось вокруг него. Высокий мужчина убивал тех, кто лежал в этих гробах. Вот почему никто их не знал. Вот зачем приходилось нанимать актёров. Ему нужен был ритуал. Только для него. А Кендри? Кендри лишь помогал. Получал деньги, чтобы обрабатывать тела, проводить кремации, делать так, чтобы никто не задавал вопросов.
Меня затошнило. Каждая моя слеза, каждое утешающее слово, каждое движение платком — всё это было частью его игры. Частью его больного ритуала.
Я поняла: всё это время я была актрисой в театре убийцы. А человек за окном не просто наблюдал — он управлял всем этим, наслаждаясь своим спектаклем с противоположной стороны улицы.
Мне стало плохо. Каждая слеза, которую я пролила, помогала кому-то исчезнуть.
На следующее утро я уволилась. Сказала Кендри, что больше не могу. Он не спорил. Только холодно улыбнулся, будто ждал этого момента.
Завтра я пойду в полицию. Всё расскажу. Но сегодняшний вечер какой-то странный. Мне кажется, я слышала шорохи за окном. Несколько раз я готова была поклясться, что видела высокого мужчину.
Будет ложью сказать, что я не боюсь. Я слишком хорошо догадываюсь, что будет дальше.
Им придётся нанять актёров, чтобы поплакать и на моих похоронах.