Иногда мне кажется, что я родилась уже взрослой. Без всех этих слезливых стенаний о «великих чувствах», без девчачьих фантазий про фату и белое платье. В семнадцать лет я знала одно — хочу тишины. Но не библиотеки, где пахнет мышами и карандашами, а своей. Чтобы босиком ступаешь на пол и не боишься, что это чужой пол. Чтобы чайник — твой, табуретка с облезлой ножкой — твоя, всё твоё.
Работала я с семнадцати. Не от жиру, конечно. Просто быстро дошло: у нас в семье хорошая жизнь — это всегда у кого-то другого. У нас же — хлеб пополам и мама, которая спит по три часа, лишь бы мы с братом ели. Я решила: «У меня будет иначе. Хоть тресни».
К тридцати стояла я у своей двери с ключами и документами. Двушка в сером районе, дома там похожи на старые вставные зубы. Но мне она казалась дворцом. Каждый метр ламината — моя недоспанная молодость. Каждая плитка — мой официантский пот.
— Вот теперь моё, — сказала я и даже показалось, что стены зашептали: «Спасибо, хозяйка».
Первые месяцы я реально кайфовала. Просыпалась от звенящей тишины. Ни «где шлялась?», ни «дай денег». Только я, кот по кличке «Ипотека» и чайник. Иногда прикручивала полки, иногда роняла их. Но зато своими руками!
И тут, как в плохой шутке судьбы, появился Игорь.
Познакомились у Машки, бывшей коллеги. Высокий, с ленивой ухмылкой. Такой, знаешь, типаж «да я и так красавчик, женщины сами подсядут». Признаюсь, меня зацепила щетина. После того, как прошлый ухажёр смылся с тренершей по пилатесу, я была не против хоть какой-то мужской компании.
— Давай просто прогуляемся, — сказал Игорь, лениво потягиваясь.
— Ну давай, — согласилась я.
И вот он уже плавно переехал. Сначала зубная щетка, потом носки, потом весь мой холодильник.
— Уютно у тебя, — говорил он, растягиваясь на диване так, будто сам всё оплатил.
Свадьбу сыграли быстро, как будто нам скидку обещали. Я тогда думала: «Вот, человек, который не будет сидеть у меня на шее». Ошибалась. Через полгода стало ясно: у Игоря есть чёткий принцип — «моё» это трусы и право ничего не делать, а «наше» — это всё, что у жены.
— Может, поменяем квартиру на побольше? — спросил он как-то.
— На что менять? — удивилась я. — Я все деньги в ремонт всадила.
— Придумаем, — пожал плечами Игорь, как будто он сам придумал, как Нобеля получить, а платить за идею должна я.
Он вообще работать долго нигде не задерживался. Курьер — не уважают. Продавец — ноги болят. Администратор — начальник хам.
— А если бы ты доучился? — осторожно спросила я.
— Зачем? — обиделся он. — Я и так нормально зарабатываю.
«Нормально» — это себе на шаверму. На нас — никак.
Я терпела. До тех пор, пока в мою жизнь не вошла Тамара Петровна — его мать. Женщина с лицом вечного недовольства.
— Пенсия — копейки, дом рушится, Вовочка совсем пропал, — пожаловалась она в первый же визит.
Про Вовочку я слышала. Братец-красавец, если смотреть из чулана. Вечно в долгах, зато с убеждением, что ему все должны.
Свекровь быстро освоилась. Приходила с пустыми руками и полным ртом претензий. Давление, сахар, погода, соседи… Всё ей мешало жить. А я ловила на себе её взгляд — такой, будто она уже мысленно прикидывала, куда тут встанет её шкаф.
И вот однажды она выдала:
— Вы могли бы продать квартиру. Погасим Вовочкин долг, а сами ко мне. Места у меня — навалом, хозяйство, мужская рука нужна. Ну и ты, как женщина, пригодишься.
Я замерла с чашкой кофе. И поняла, что кофе остывает быстрее, если рядом звучит полный бред.
— Нет, — сказала я.
— Как это нет? — округлила глаза свекровь. — Вовочка же брат твоему мужу. Вы обязаны помогать семье.
— Семье? — хмыкнула я. — Это теперь и моя семья?
После этого Игорь сдулся, как шарик. Ходил хмурый, сыпал фразами вроде:
— Ты изменилась.
А я не изменилась. Просто увидела, что он ищет не жену, а спонсора с ипотекой.
А потом был утренний ультиматум:
— Продавай квартиру, мы переезжаем! — заявил он с видом Наполеона на минималках.
Я посмотрела на него долго. И спокойно сказала:
— Нет, Игорь. Это ты переезжаешь. А квартиру мою забудь.
Он устроил концерт: крики, угрозы, слёзы. А я молчала. Потом вышла на балкон и начала выбрасывать его вещи. По одной. С удовольствием. Словно вытряхивала из дома не футболки, а глупость.
Когда он хлопнул дверью, я впервые услышала ту самую тишину. Мою. Настоящую.
И только вечером пришла буря. В виде Тамары Петровны.
Иногда мне кажется, что я родилась сразу взрослой. Без этих девичьих соплей про «любовь навеки», без дурацких мечтаний о платье с фатой и банкетах с курицей-гриль. В семнадцать я знала одно: хочу тишины. Но не музейной, где пахнет пылью и карандашами. А своей. Настоящей. Чтобы босиком пройтись по полу и знать — это твой пол. Чайник твой. Табуретка с облезлой ножкой — тоже твоя. Пусть кривенькая, зато своя.
Работать я начала с семнадцати. Не потому что очень хотелось — а потому что было ясно: хорошая жизнь в нашей семье всегда где-то у других. У нас — хлеб на двоих, и мама, которая не досыпала, лишь бы мы с братом поели.
— Ну и чего ты, дочка, всё работаешь? — спрашивала мама, растирая уставшие глаза.
— Мам, а кто за нас всё это потянет? — отвечала я, поджимая губы.
И про себя добавляла: «У меня будет по-другому. Хоть убейся, но будет».
К тридцати я стояла у двери своей квартиры. Да, двушка в ипотеку, да, серый район, дома там как будто из старых вставных зубов слеплены. Но для меня — дворец. Каждый метр ламината — мои ночные смены в кафе. Каждая плитка в ванной — мои конспекты в универе и работа официанткой.
— Ну вот, теперь по-настоящему моё, — сказала я, сжимая документы.
И, клянусь, стены зашуршали, будто обрадовались.
Первые месяцы я спала, как в раю. Тишина звенела. Ни «где шлялась?», ни «дай денег». Только я, кот с кличкой «Ипотека» и чайник, который бодро свистел по утрам. Я даже сама полку прикрутила, которая, правда, потом отвалилась с одной стороны. Но зато своими руками!
И вот именно в этот момент, когда всё было тихо и спокойно, объявился он — Игорь.
Познакомились у Машки на дне рождения. Высокий, с ленивой ухмылкой. Такой тип: «Я — подарок вселенной. Радуйся».
— Пошли просто прогуляемся, — предложил он.
— Ну пойдём, — согласилась я.
Сначала он оставил зубную щетку, потом носки, потом плавно переехали его футболки и машинка для стрижки. И вот уже мой холодильник стал общим.
— У тебя тут уютно, — говорил он, развалившись на диване, как будто это он купил всё и сам ремонт сделал.
Свадьбу мы сыграли быстро, будто боялись, что скидку отменят. Я тогда подумала: «Ну вот, человек, который ценит, что я всё сама». Ошибалась. Через полгода я поняла: Игорь — это муж той категории, где «моё» — это его носки и право ничего не делать, а «наше» — это всё, что у жены.
— Может, поменяем квартиру на побольше? — спросил он, жуя.
— На что менять? — подняла я бровь. — Все деньги ушли на ремонт.
— Придумаем, — пожал он плечами, с видом гения идей, а выполнять — мне.
Работать долго нигде он не задерживался.
— Курьером? — морщился он. — Не уважают.
— Продавцом? — кривился. — Ноги болят.
— Администратором? — обижался. — Начальник хам.
— Может, доучился бы? — осторожно спросила я.
— А зачем? — Игорь даже обиделся. — Я и так нормально зарабатываю.
«Нормально» — это на шаверму себе. На нас — ни копейки.
Я терпела. Но тут в нашу жизнь вошла Тамара Петровна — его мать. Женщина с лицом вечной обиды на мир.
— Пенсия — слёзы, дом рушится, Вовочка совсем потерялся, — завела она с первого же визита.
Вовочка — это младший брат Игоря. Красавец, если смотришь из чулана, потому что в жизни он был вечно в долгах и с убеждением, что ему все должны.
Свекровь стала появляться всё чаще. Приходила с пустыми руками и полным ртом жалоб. Давление, соседи, сахар, погода. Всё против неё. А на меня смотрела так, будто мысленно примеряла, где в моей кухне её шкаф встанет.
И вот однажды выдала:
— Вы могли бы квартиру продать. Вовочкин долг погасим, а сами ко мне. У меня места много, хозяйство, мужская рука нужна. Ну и ты, как женщина, пригодишься. — сказала она так спокойно, будто просила у меня соли.
Я замерла. Кофе в чашке мгновенно остыл.
— Нет, — отрезала я.
— Как это нет? — нахмурилась она. — Вовочка же брат твоему мужу. Семья должна помогать!
— Семья? — хмыкнула я. — Это теперь и моя семья?
После этого Игорь стал ходить угрюмый. Всё чаще повторял:
— Ты изменилась, — говорил он с обидой.
А я не изменилась. Я просто поняла, что ему нужна не жена, а спонсор с ипотекой.
А потом последовал ультиматум.
— Продавай квартиру, мы переезжаем! — заявил Игорь утром за кофе.
Я посмотрела на него спокойно и сказала:
— Нет, Игорь. Это ты переезжаешь. А квартиру мою забудь.
Он устроил целый цирк: крики, угрозы, уговоры, слёзы. Я молчала. Потом вышла на балкон и стала выбрасывать его вещи. По одной. С наслаждением. Как будто вытряхивала не носки, а всю эту глупость.
Когда он хлопнул дверью, я впервые услышала тишину. Настоящую. Мою.
И только вечером раздался новый удар. В дверь вошла буря. В лице Тамары Петровны.
На обратном пути я купила себе торт. Не заедать горе — а отпраздновать победу. Над собой, над своей наивностью, над тупыми штампами, что женщине обязательно нужен муж, чтобы быть счастливой.
Вечером сидела с чаем, смотрела на этот самый торт и слушала. В квартире снова поселилась тишина. Та самая, за которую я когда-то платила кровные проценты по ипотеке. Она вернулась. Моя. И я знала — больше никому её не отдам.
Третья неделя после развода принесла странное, но кайфовое облегчение. Нет, я не плясала под Аллу Борисовну (хотя мысль такая проскочила), но впервые за долгое время почувствовала: стены моего дома перестали давить. Они будто выдохнули вместе со мной, сбросив со своих бетонированных плеч невидимый груз. Груз в виде мужчины с комплексом вечного сына и женщины с голосом, будто она руководит оперным театром.
Это было похоже на утро после грозы. Балкон в лужах, воздух — свежий, босиком выходишь и думаешь: «А ведь без этого ливня никак». Так же и с Игорем. Наш брак был не союзом, а кредитом с кабальными условиями. Деньги мои, обязательства мои, а решения — исключительно мамы Игоря.
После развода я, конечно, услышала сплетни. У нас ведь соседи — народ с огромным сердцем, но ртом крошечным и ушами до пола. Они радостно передавали: мол, Игорь страдает, тоскует, ночами не спит, шепчет в потолок: «Полина… верни тапочки…»
А его мама, Тамара Петровна, развернула целую агитацию. Всем подряд рассказывала, что её мальчик попал в лапы карьеристки без совести.
Особенно удался ей один номер:
— Она как айсберг! — воскликнула она соседке в аптеке, между покупкой мази от грибка и сердечных капель. — Снаружи блестит, а внутри холод и погибель!
Моя подруга это слышала. И, разумеется, пересказала мне слово в слово. Я сначала возмутилась, потом расхохоталась. Сарказм, знаете, лучше любого успокоительного.
А потом звонок. Вечер, девять, незнакомый номер.
— Алло, это Полина? — голос молодой, слегка хриплый.
— Да, — ответила я осторожно.
— Это Вова. Ну… Вовочка. Брат Игоря.
Я едва чаем не поперхнулась. Тот самый Вовочка? Коллекционер долгов и вечный претендент на чужие кошельки?
— Ну? — сказала я, намеренно холодно. — Только сразу предупреждаю: чужие кредиты не плачу, жильём не делюсь и в семейные секты не вступаю.
На том конце повисла пауза. Долгая. Минуты три.
— Мне сказали, ты… ну… разрушила семью, — наконец выдавил он.
— О, и ты туда же, — закатила я глаза.
— Подожди… — перебил он, торопливо. — А потом я подумал: а была ли она, эта семья?
Я зависла. Вот это поворот. Либо он случайно залез ко мне в голову, либо ему самому надоела вечная роль декорации в спектакле под названием «Мама — центр мира».
— Ты удивляешь меня, Вова, — сказала я с осторожной иронией.
— Я просто устал, — признался он. — Мама давит каждый день. Игорь ходит как привидение. А ты… ну, ты хотя бы что-то сделала. Ушла. Защищалась. А я жду, что всё само рассосётся.
— Ничего не рассосётся, — сказала я жёстко. — Пока ты сам не встанешь и не скажешь «хватит».
Мы говорили ещё минут двадцать. Странный разговор. Не нытьё, не претензии. Просто честно. Как будто сосед пожаловался, что понял: его мама не святая, а бетонная плита.
Наутро я подумала: может, у Вовы есть шанс. Не факт, конечно, но одна шестерёнка у него точно закрутилась.
Тем временем подъезд зашумел новыми слухами. Старушка с первого этажа шепнула: «Тамара Петровна в суд собирается. Говорит, квартира — совместно нажитое имущество». Не уточнила только, с кем. С Игорем? С ней? С Вовочкой?
Я засмеялась. Без злобы. Смех женщины, которая прошла через всё и уже не боится.
С адвокатом мы встретились. Он был спокоен, как хирург перед аппендицитом:
— Пусть подаёт, — сказал он. — Бумаг у неё никаких. Квартира на вас оформлена до брака, платежи все ваши. Свидетели тоже. Это больше шум, чем угроза.
Я и не боялась. Для меня было важно не только сохранить квартиру, но и себя. Всё остальное — пусть они там бьются.
Когда в ЗАГСе вручили бумаги о разводе, я вышла на улицу и улыбнулась. Не потому, что он ушёл. А потому, что я осталась.
Квартира снова стала моей крепостью. Я сняла со стены свадебное фото. Игорь там с лицом «я вообще тут по ошибке», я — с наивной улыбкой. Убрала в ящик. Не из злости. Просто — пусть лежит. Напоминание: больше не путать любовь с удобством.
Я завела новое правило: каждую пятницу устраивать себе праздник. Вино, сыр, любимый сериал. И никаких «А что скажет Игорь». Теперь говорю только я. И этого достаточно.
Через пару месяцев зашла в кафе у дома. Новая бариста — веснушки, звонкий голос, будто колокольчик. Заваривала кофе так серьёзно, будто защищала диплом.
— Вам с молоком или без? — спросила она.
Я вдруг улыбнулась:
— С молоком. Потому что я решаю.
Теперь иногда по вечерам звонят подруги. Кто-то жалуется на мужа, кто-то на свекровь, кто-то просто ноет про усталость.
— А ты как, Полин?
Я улыбаюсь в трубку. Настояще.
— А я свободна. И квартира моя. И нервы — тоже мои.
Всё своё — чужим не отдам.
И правда ведь: зачем жить по чужим сценариям, если можно написать свой?
Конец.